Одно уже имя "Свина" вызывает в памяти образ хрюкающего животного, мяса которого мы не ели уже довольно долго. Это сходство еще более усиливается мясистыми, розовыми щеками, крошечными красными глазками под щетинистыми белесыми бровками. У него круглое, добродушное, почти сразу же вызывающее смех лицо с копной светлых непокорных волос.
Свина протягивает руку Майнхарду. Он показывает на толстый шарф и хрипит: – Горло болит, с трудом могу говорить. Вахмистр Ромикат отправил меня в тыл, побыть в обозе до выздоровления.
– Это очень разумное решение с его стороны. Ты уже давно здесь? – спрашивает Майнхард.
– Что? – хрипит Свина, вытягивая голову как любопытная птица.
Майнхард подтягивает его за руку к себе на скамью и говорит ему прямо в ухо. – Ты давно уже здесь?
Теперь Свина понял и с трудом пропищал: – Уже около часа. Должны были попасть в 4-й эскадрон, но грузовик сломался. Пришлось ждать целый день, прежде чем нам прислали тягач.
– С тобой был еще кто-нибудь? – снова почти кричит Майнхард в ухо своему собеседнику.
– Да, Горни и Кирштайн.
– Что, они оба тоже здесь?! – с радостным удивлением восклицает Майнхард.
Толстяк ефрейтор кивает. Но затем он с подавленным выражением лица еле слышно говорит:
– Горни лишился только части руки, но Кирштайна убило на месте. Осколок. Его сразу отвезли на кладбище вместе с другими.
После этого в бункере воцарилась тишина. Сегодня еще один труп, думаем мы. Так происходит уже несколько дней. Погибших привозят сюда, чтобы их похоронили как положено. Тяжелораненых отвозят на главный перевязочный пункт, и только тот, у кого всего лишь пара мелких царапин, может пару дней отдохнуть у нас. Для некоторых это только маленькая отсрочка.
Майнхард, должно быть, хорошо знал убитого солдата, потому что он говорит дрогнувшим голосом: – Проклятый город, этот Сталинград! Скоро здесь никого не останется из старых товарищей. Вот теперь убили Фрица, который всегда верил, что с ним ничего не случится. Мы с ним воевали целые месяцы в одном отделении. Когда у него однажды винтовку из рук выбило пулей, а сразу после этого осколком откололо край каски, он в полной уверенности сказал, что для него пока не отлили пули в России. Он, мол, когда-то умрет стариком в своей постели. Иногда он был очень легкомысленным, но ничто не могло его разубедить в его уверенности, несмотря на то, что многие его товарищи гибли один за другим. И вот теперь это случилось, дружище, хотя ты так сильно в это верил.
Последние слова Майнхард произнес больше для самого себя. Я вижу, как передергивает его лицо, и как быстро он затягивается трубкой и выпускает в бункер большие клубы дыма.
Свина уже тихо сидит на скамейке и пристально смотрит на два язычка мерцающего света нашей импровизированной бензиновой лампы, которую вчера нам в бункер принес наш старший автомеханик, который отвечает и за все остальное техническое имущество. Какой-то изобретательный вояка придумал наполовину наполнять бензином бутылку от шнапса и воткнуть в горлышко патронную гильзу с двумя дырочками. Пары бензина, выходящие через дырочки, поджигаются, и лампа горит ровно, освещая бункер лучше, чем обычные коптилки, которых у нас и так уже осталось мало.
Настроение в бункере подавленное. Я вижу, что лица вокруг меня утрачивают прежнее выражение беззаботности. Как раз в последние дни мы уже слышали о тяжелых потерях и о проблемах со снабжением наших войск. Зато русские все наращивают и наращивают свои силы на Волге.
– Как там на передовой? – слышим мы снова вопрос Майнхарда. Но Свина не понимает вопрос и рупором прикладывает к уху ладонь. Должно быть, этот человек наполовину оглох, и я вижу многозначительные взгляды других. Майнхард опять говорит громче, прямо в ухо Свине: – Как дела на передовой?
– Все хуже и хуже, – хрипит глухой ефрейтор. – Два дня назад на нашем участке русские подбили два миномета. В нашей боевой группе теперь остался только один миномет.
– Я уже слышал об этом от нашего ротного старшины! – говорит Майнхард и добавляет еще более громким голосом: – Дружище, твой слух становится все хуже и хуже. В последний раз, когда мы были вместе, ты еще слышал лучше. Свина показывает на свое замотанное горло: – Это все из-за моего горла! А мы размышляем, какое отношение горло имеет к глухоте.
Майнхард, похоже, думает так же. Он обращается больше к нам, когда громко спрашивает:
– А, да при чем же тут горло? Тебя следовало бы отправить домой, раз уж ты ничего не слышишь. Никак не могу понять, почему тебя снова и снова отправляют на передовую. Кстати, в каком бункере ты устроился?
– Сразу в первом, с молокососами, – хрипит Свина,– но мне там не нравится.
Мы переглядываемся, и Майнхард слегка улыбается.
– Эти ребята здесь тоже молокососы, – говорит он, – и им не нравится, когда ты говоришь о них так.
Мы видим, что толстяк чувствует себя неудобно, потому он почесывается, несколько беспомощно пожимает плечами и хрипит: – Но ведь так все говорят о новобранцах. В ответ на это мы действительно смеемся и совсем не обижаемся на него.
– Хочешь жить в нашем бункере? – спрашивает Майнхард, снова приблизив губы к уху Свины, и одновременно смотрит в нашу сторону. Мы киваем – почему бы и нет. Наш бункер достаточно большой. Если мы немного потеснимся, у нас хватит места еще для двух человек.
Свина соглашается и смотрит на нас.
– Хорошо. Приноси свои вещи и можешь оставаться у нас, – громко говорит Майнхард.
Маленький толстенький ефрейтор радостно ухмыляется и как ходячий мешок муки топает из бункера.
Майнхард говорит, что для него остается загадкой, как Свину вообще призвали на военную службу. Он рассказывает нам, что еще летом Свина попал в эскадрон вместе с группой выздоравливающих солдат. Он уже тогда плохо слышал. Сначала все думали, что он упрямый или сердитый, потому что он не отвечал на наши вопросы. Пока мы не поняли, что он не слышит даже свиста пролетающих над его головой снарядов, и только в последний момент мы затаскивали его в укрытие. Его глухота еще больше усилилась после того, как рядом с ним разорвался снаряд. Потому он не для всякой службы подходит, и мы в основном поручали ему подносить боеприпасы и еду, в этом на него вполне можно положиться. На передовой он казался немного испуганным, но только потому, что он плохо слышит. Но Свина совсем не трус.
Майнхард останавливается и несколько раз затягивается своей трубкой, которую он оставляет лишь на время сна. Затем он шарит под столом и достает полупустую бутылку. Он ставит ее на стол и делает из нее долгий глоток. В полумраке я даже и не видел этой бутылки.
Он рассказывает дальше: – Свина убежденный католик и очень часто молится. Как раз этим он сейчас и занимается. Он сделает для вас все, если вы найдете с ним общий язык, потому что он очень услужливый человек. Но горе вам, если он заметит, что вы хотите его надуть. Тогда он может быть очень ядовитым. Я не советовал бы вам пытаться это сделать, потому что он тогда просто заупрямится, и ничего больше не будет делать. Он просто прикинется глухим, как бы вы громко не орали. О Свину обломали зубы уже даже некоторые командиры. Но для меня он все равно бедняга, потому что только совершенно пьяный военный врач мог признать его годным к военной службе.
– Почему ты называешь его Свиной? – интересуется коротышка Громмель.
– Очень просто, это его фамилия, – смеется Майнхард. – Что? Я думал, это его прозвище! – удивляется Вариас.
– Ну да, не совсем, конечно. Мы просто сократили его имя. На самом деле его зовут Йоханн Свиновски.
Вот, оказывается, что. У входа слышен какой-то шум. Свина вваливается внутрь. Он несет походный ранец и несколько одеял на руке. Зайдель показывает приготовленное для него место возле Майнхарда, которое он раньше освободил.
Ночь проходит спокойно. Иногда я просыпаюсь, слыша внутри бункера звук, напоминающий довольное хрюканье.
18 ноября. День сегодня был самым обычным. Мы занимались, как всегда, боевой подготовкой. Нас посетил офицер из полкового штаба и побеседовал с несколькими командирами. Ротный старшина сопровождал его и вернулся намного позже. Он выпил и посетил Майнхарда в нашем бункере. Затем он забрал его с собой, чтобы пить дальше. Майнхард вернулся в бункер только в час ночи, незадолго до того, как мне предстояло идти в караул. Ротный старшина рассказал ему, что у русских что-то затевается. Разведчики заметили в их тылу большую концентрацию войск. Но точно никто ничего не знает.
Ночь холодная и ясная. Отправляясь в караул, я одеваюсь потеплее и обматываю шарф вокруг шеи. Мороз щиплет уши. Под ногами при каждом шаге поскрипывает промерзший снег. Я вспоминаю о доме, о катанье на лыжах по хорошему снегу под ярким зимним солнцем. Я был хорошим лыжником и прыгал на лыжах с края нашего оврага в лесу на тридцать метров. Здесь, в степи, все плоское. Я могу рассматривать звездное небо. Ищу Малую Медведицу и Полярную звезду. Теперь я, как минимум, знаю, в каком приблизительно направлении находится родина. Иногда по вечерам я слышу, как в соседнем бункере унтер-офицер Дёринг на губной гармошке играет его любимую мелодию "Родина, твои звезды". Дёринг сегодня ночью дежурный унтер-офицер и обходит один за другим наши бункеры.
Дёринг также проводит с нами занятия по боевой подготовке. Он стреляный воробей, которого специально отправили с передовой для нашего обучения. У нас с ним отличные отношения, и мы многому от него научились. Он не муштрует нас, а учит реальной войне в окопах.
Недалеко от нас я снова вижу осветительные ракеты со "швейной машинки". Они прилетают почти каждую ночь и ищут нас. Иногда падают и настоящие бомбы, но нам пока везло. Сегодня ветер неблагоприятный. В воздухе не слышно грохота. В направлении Сталинграда небо только немного светлее. В два часа ночи я бужу Громмеля, который меня сменяет.
19 ноября. Ближе к утру ветер усиливается, и воздух пасмурный. Легкие облачка проносятся над степью. Майнхард говорит нам, что сегодня ему снова нужно вернуться в Сталинград. Ротный старшина сказал ему об этом еще вчера. Он поедет вместе с Винтером, которому тоже пришла пора возвращаться.
– Все проходит, – говорит Майнхард и задумчиво добавляет, – к сожалению, и жизнь тоже.
– Верно, – соглашается Курат. – но она может продлиться и до ста лет. – Возможно, – соглашается Майнхард. – Но я совсем не хочу дожить до таких лет. Буду рад пережить хотя бы эту проклятую войну.
– Переживешь, – убедительно говорит ему Громмель. Мы все хотим немного приободрить Майнхарда, но это не слишком удается, потому что Майнхард тоже больше ничего не говорит. Он даже курит больше обычного. Затем он садится и пишет письмо домой. Наше следующее построение будет только после обеда, и до того времени мы занимаемся чисткой оружия и снаряжения.
Когда мы выходим на построение, ситуация вокруг бункеров отличается от обычной. Водители снуют туда-сюда, копошатся возле своих машин. Мотоциклист делает крутой разворот и исчезает в направлении колхоза. И ротного старшину нам приходится ждать дольше обычного. Что-то происходит. Но что? Солдаты из других бункеров тоже ничего не знают. Наконец появляется ротный старшина с картами в руках. Без долгих предисловий он сообщает нам, что на нашем участке фронта объявляется состояние высшей боевой готовности, потому что русские своими мощными танковыми частями атаковали наш левый фланг и прорвали оборону румын. Прорыв произошел в районе Клетской. Весь румынский фронт развалился и бежит в направлении Калача.
– Вот дерьмо! – слышу я голос одного из наших инструкторов. Потом вся ругань направляется в адрес трусливых румын. Только унтер-офицер Дёринг сохраняет спокойствие и говорит, что румыны просто бедняги. Они обучены гораздо хуже нас и вынуждены сражаться с устаревшим оружием. Против сильного противника у них просто не было никаких шансов. После этого некоторые солдаты обсуждают, зачем же тогда румын поставили на важный фланговый участок у Сталинграда.
Ротный старшина смягчает наш первый шок и сообщает, что уже предпринимаются ответные меры, чтобы отбить русских. Наши танки и авиация уже в бою. Больше мы ничего не узнали.
Но позже Майнхард рассказывает нам, что его и Винтера не стали отправлять обратно в Сталинград, потому что никто не знал, где сейчас находится наша боевая группа. Ее перебросили в какое-то другое место. Нам приходится ждать. Старший автомеханик рассчитывает на то, что поедем на машинах. Но у нас осталось мало горючего, потому что уже несколько недель подвозили очень мало снабжения. – Неужели дела обстоят так плохо? – спрашиваю я Майнхарда. Он пожимает плечами: – Никто ничего точно не знает, но, возможно, нам придется сматываться отсюда с машинами, если они не смогут остановить русских. – Вот тебе и на! – вставляет Зайдель своим грубоватым тоном. Ночью мы спим беспокойно. Когда я в пять утра заступаю в караул, то внимательно вслушиваюсь в любой шум, доносящийся в темноте с севера. Ветер доносит слабый грохот, не больше, чем обычно. Даже если бои действительно идут в районе Клетской, то все равно ничего нельзя услышать, потому что это слишком далеко от нас. Или, может быть, наши войска все-таки остановили прорыв противника?
20 ноября. С наступлением утра на небе наблюдается активность. Мы никогда еще не видели над собой в небе так много бомбардировщиков "Хайнкель" Не-111 и пикировщиков "Юнкерс" Ju-87, они же "штуки". Значит, на севере действительно происходит что-то очень серьезное. Воздух наполнен рокотом двигателей, с ним смешивается далекий грохот. Он усиливается с каждым часом, переходя в мощный гул. Громкий шум доносится прямо с севера, где, как предполагается, прорвались русские. Однако скоро мы слышим грохот и с юга. Там тоже что-то происходит. Мы в полной готовности и ждем. Некоторые сидят в бункерах, но другие, подобно мне, стоят снаружи и ждут, что будет.
– Тревога! – неожиданно кричит кто-то. – Всем выйти из бункеров! Мы мчимся вниз, хватаем карабины и на бегу надеваем на себя снаряжение. Выбегаем наверх. Некоторые снова забегают в бункеры за шинелями. Что же происходит? На наших лицах написан вопрос. Потом один из водителей говорит, что Иваны прорвали румынские позиции на юге и хотят взять в клещи. Их танки уже прорвались к Сети, и нам нужно остановить их.
Старший автомеханик нервным голосом выкрикивает приказы. Мы помогаем водителям вытолкнуть из укрытий некоторые примерзшие к земле машины. Я слышу, как он говорит, что требующееся топливо поступит только в течение дня. Пока его хватит лишь на наши два грузовика и на три транспортера. Несколько канистр возьмем с собой в качестве запасов. Старший автомеханик, унтер-офицер с кухни с двумя русскими "Хиви" и трое больных остаются. Все остальные садятся на машины и едут по направлению к югу. Майнхард и Свина сидят в нашем грузовике. Они взяли с собой ручной пулемет и несколько ящиков с боеприпасами. Никто ничего не говорит, все слишком заняты собой и слушают грохот орудий, который все больше приближается.
Внезапно над нами появляются русские истребители. Они обстреливают нашу колонну. Водители реагируют быстро и разъезжаются в разные стороны. Перед нами другие машины. Справа от нас взрывается "кюбельваген", в который попали из авиационной пушки. Я вижу, как его пассажиров взрывом подбрасывает в воздух. Возле нас стоят два полугусеничных транспортера с противотанковыми пушками. Они едут вместе с нами широким фронтом. Мы слышим выстрелы танковых пушек. Кто это – наши танки или русские Т-34?
– Спешиться! Мы спрыгиваем в снег. Видимость плохая, мы можем видеть только на пару сотен метров вперед. Дальше дымка скрывает местность. Над нами снова самолеты. Это наши! Они сбрасывают бомбы в одном или двух километрах перед нами. Мы ничего не можем видеть. Потом наступает тишина. Мы распределяемся по местности и ждем. В земле несколько укрытий для танков, оставшиеся от прежних боев. Будем ли мы атаковать или окапываться и обороняться? Потом мы снова слышим металлический звук выстрелов танковых пушек. Но они доносятся откуда-то справа, и все время удаляются от нас. Подъезжает машина с каким-то офицером, который спрашивает нашего командира подразделения. После этого мы снова возвращаемся к нашей укрепленной позиции. Что случилось? – Русские уже там? – спрашивает кто-то. – Понятия не имею! Никто не знает обстановки.
На укрепленной позиции все тихо. Оставшиеся машины все еще в укрытиях. Горючее пока не подвезли. У Майнхарда лучшие отношения с нашими командирами, он идет к ним, чтобы узнать подробности. Но и они тоже ничего не знают и ждут сообщений об обстановке и новых приказов. Непонятная ситуация.
В ночь на 21 ноября стало еще холодней. Снаружи сильный ветер метет по земле редкий снег. Тот, кто не должен стоять на позициях на постах подслушивания, может спать в бункерах. Наши ранцы и остальное имущество мы предусмотрительно сложили в машинах.
Я догадываюсь, что для нас, да и для всех, кто в широких окрестностях Сталинграда чувствует себя в безопасности и уже подготовился к зиме в бункерах и домах, складывается самая серьезная обстановка. Потому что треск и грохот в воздухе становится сильнее к наступлению темноты. Он уже слышен с двух направлений. Только перед нами, кажется, все еще тихо. Тот, кто в этом еще сомневался, сейчас понял, в чем дело. Даже самым неопытным солдатам теперь ясно, что нас уже взяли в клещи с двух сторон. Пока что у нас все тихо. Но как долго еще продлится эта тишина? Неужели это затишье перед бурей?
21 ноября. Так это и было. На рассвете началось. Сначала прямо над нашими головами свистят тяжелые снаряды, затем грохочут взрывы. Все, кто еще был в бункерах, выскакивают из них и торопятся в заранее подготовленные окопы. Но ничего не видно.
– Русские начали артподготовку, – поясняет водитель, сидящий рядом со мной. Снаряды в основном ложатся справа от нас, а также далеко позади. Сбоку над нами свистят ракеты "сталинских органов", падающие где-то возле колхоза. Постепенно светает, и видимость улучшается. Кроме свиста снарядов и взрывов мы слышим и другой звук. Это рокот дизельных двигателей и лязг танковых гусениц. Русские Т-34 обходят нас. Им теперь тоже лучше видно. Жестко звучит грохот танковых пушек в морозном воздухе, снаряды пронизывают воздух и взрываются у цели. Иногда они как раскаленные шары попадают в землю, с визгом подпрыгивают и вгрызаются в почву. – Бронебойные снаряды! – говорит кто-то. Затем из туманной дымки появляются сами Т-34. Мне удается насчитать пять стальных гигантов. Они находятся на расстоянии нескольких сотен метров от меня и движутся очень медленно. Их орудия разворачиваются в поисках цели. Когда они ее находят, то открывают огонь. Артобстрел тоже усиливается… Снаряды все еще ложатся сбоку и сзади от нас. Танки стреляют туда же. Неужели они нас еще не заметили или у них там более важная цель?
Кто-то позади нас заползает в траншею. Это водитель грузовика Янсен. Вместе с ним двое русских "Хиви" с боеприпасами. Янсен подползает к Майнхарду, который спрятался в пулеметной ячейке. Я слышу, как Янсен говорит, что подвезли горючее, и что согласно приказу весь обоз со всеми машинами должен двигаться колонной на запад через мост возле Калача. Ротный старшина и Дёринг хотят сначала дождаться ночи. Они считают, что днем у нас нет никаких шансов, потому что без поддержки противотанковых средств русские танки перестреляют нас как зайцев.