- Во живут, сволочи, в тепле, при мясе и хлебушке! И шнапсом запивают - так-то чего не воевать, так-то воевать за милую душу…
В блиндаж ввалились еще несколько человек:
- Гляди, водку пьют, во шустрые какие!
- Хоть глоточек-то оставьте, аники-воины!
- Слышь, а гармонист наш живой или убили?
- А тебе на что?
- А щас спел бы! - штрафник улыбался, глаза пьяно блестели. - От души спел бы!
В штабе дивизии Лыков нетерпеливо спрашивал радиста:
- Что там штрафники? Молчат?
- Молчат, товарищ генерал.
- Вызывайте! - Лыков закурил папиросу, глядя на карту, испещренную красными стрелками.
- Лебедь! Лебедь! - монотонно повторял радист.
В блиндаж вошли начштаба полковник Телятников и майор НКВД Харченко.
- Через семь минут пойдут батальоны Белянова, - сказал Телятников.
- Твердохлебов молчит что-то, - ответил генерал Лыков.
- Заградотряд только что расстрелял группу штрафников, - сказал майор Харченко. - В тыл бежали, сволочи.
- И много? - спросил генерал.
- Больше полсотни подлецов, - ответил Харченко.
- И всех расстреляли?
- Всех.
- Может, это раненые были? - спросил Лыков.
- Были там и раненые, ну и что? - почти с вызовом ответил майор НКВД. - Есть приказ Верховного Главнокомандующего товарища Сталина - ни шагу назад. А с них спрос втройне! Они уже раз на присягу наплевали! А многие так вообще - враги народа! Или закоренелые уголовники, или с пятьдесят восьмой статьей в обнимку! Так что, с таким народом церемонии разводить прикажете? - Майор перевел дыхание, добавил спокойнее: - Я знаю, товарищ генерал, вы считаете мои действия неоправданно жестокими.
- Считаю, - быстро вставил генерал.
- Я действую в полном соответствии с приказом наркома НКВД товарища Берии.
Стало тихо, и в этой тишине особенно громко прозвучал радостный голос радиста:
- Товарищ генерал! Лебедь на проводе!
Лыков стремительно прошел в угол блиндажа, схватил трубку:
- Лебедь, ты?
- Я. Поставленная задача выполнена. Мы на их позициях. Две атаки отбили. Большие потери… очень большие…
- Держаться до последнего! - отчеканил генерал Лыков. - Ты слышишь меня? До последнего!
Частая пулеметная стрельба докатилась до блиндажа, потом далекие разрывы гранат.
- Беляновцы пошли, - сказал начштаба Иван Иваныч Телятников.
Лыков бросая трубку, подошел к столу, взглянул на карту, проговорил:
- За беляновцами пойдут танки… Можно сказать, штрафники свое дело сделали.
Бой кипел теперь справа, в полукилометре от позиций, которые занимали штрафники.
Штрафники прислушивались к бою, переговаривались и таскали трупы немцев и своих, складывая их за окопами в две большие кучи. И получалось, что немецкая куча во много раз меньше, чем наша. Тела складывали уже по четвертому ряду, а мертвых все продолжали подносить.
- Сколько наших-то, считаете?
- Со счета сбились. Кажись, за вторую сотню перевалило.
- А на минах сколько подорвались?
- Еще сотни полторы - две…
- А фашистов?
- Да вот девяносто второго принесли.
- Во как воюем, мать ее за ногу! - выругался похоронщик.
- Так и воюем, - спокойно отвечал ему напарник. - Тут братскую могилу копать - пупок развяжется…
- Закопаем, куды торопиться-то?
С десяток штрафников курили самокрутки, пыхали дымом и задумчиво смотрели на штабеля тел, опершись на лопаты. Рядом лежали самодельные носилки - две тонкие березки и кусок брезента или плащ-палатка между ними. Многие убитые немцы были раздеты догола.
- Слышь, фрицев тоже, что ли, закапывать будем? - вдруг спросил один.
- На хрен они сдались - корячиться яму копать, - зло ответил другой. - На свежем воздухе полежат, не прокиснут.
- Не по-людски как-то… - вздохнул первый.
- Только вот эту пургу гнать нам не надо, понял? - разъярился второй. - Откуда ты взялся, такой сердобольный? С того света?
- Дурной ты, Гриша, - вздохнул первый. - Дурной и не лечишься.
- Да ты давно больной на всю голову!
- Будет вам, петухи, - осадил их третий. - Нашли из-за чего собачиться.
- А чего он лезет, чего лезет? Эти суки меня только что убивали, а я их хоронить должен!? Да провались она пропадом, эта работа! - Штрафник ногой отшвырнул от себя носилки и пошел к позициям, продолжая ругаться…
Подошел Твердохлебов, окинул взглядом мрачную картину, спросил похоронщиков:
- Наших много?
- Почти три сотни. Да еще вон сколько лежит… тут на сутки делов хватит.
- Нд-а-а… - Твердохлебов вздохнул. - Сколько их по нашей земле теперь лежит…
- А сколько еще лежать будет, комбат! - отозвался похоронщик.
Отдохнуть дали недолго - поутру батальон погнали на запад. Растянувшаяся колонна штрафников месила грязь по широкой дороге, изрезанной глубокими колеями. Многие шли босиком, перебросив через плечо связанные бечевой сапоги или ботинки. Перевязанные тряпками и бинтами, шли и шли, мерили километры, вытаскивая ноги из топкой дорожной грязи. Тащили на спинах станины пулеметов, пулеметные стволы с казенниками.
Бесконечны солдатские дороги. Тянутся через леса и поля, через сожженные деревни…
- Ох, жрать хотца - сил нету, - вздыхает штрафник, вертя головой; пот заливает глаза, солдат едва успевает вытирать струйки грязным рукавом гимнастерки.
- Слышь, земляк, как думаешь, привал будет али нет? Может, еду какую подвезут.
- Подвезут… после дождичка в четверг…
- Цельный день идем - нельзя же так?
- А вчера ты лежал, что ли?
- И вчера шли… и позавчера… Считай, пятые сутки, а пожрать только раз подвезли.
- Ты о родине думай, паря, про еду забудешь, - ехидно советует чей-то голос.
- Лучше про баб…
- Кому что больше нравится.
- Мне больше рожа прокурора нравится. Который пятнадцать лет для меня требовал! - весело сообщил еще один голос, - Как вспомню - так в жар бросает!
- Да ты и щас мокрый как мышь!
- Сюда слушай, земляки! Иду раз по кладбищу и вижу на одной могиле на камне надпись: "Сара! А ты не верила, что я серьезно болен!" - И рассказчик первым зашелся от смеха, и следом за ним захохотали шагавшие поблизости.
- А вот еще такой, - заторопился другой штрафник. - Ну, богатый еврей Айзерман женился на молоденькой. Пришел к врачу: доктор, сделайте мне так, чтобы мое супружество было не только формальным. Доктор осмотрел его и говорит: "Увы, дорогой, уже ничего не поможет". - "А пчелиное молочко?" - спрашивает Айзерман. А врач ему: "Господин Айзерман, могу прописать вам пчелиное молочко! Могу даже сделать так, что вы жужжать начнете. Но жалить - это уж извините!"
И вновь взрыв хохота. Штрафники качали головами, жмурились: дескать, ну и завернул!
- Слышь, а вот это… - торопится еще один. - Раздается телефонный звонок. Позовите, пожалуйста, Рабиновича. Его нет. Он на работе? Нет. В командировке? Нет. В отпуске? Нет. Я вас правильно понял? Да.
Хохот уже просто оглушительный, очередному рассказчику приходится пересказывать.
- Встретились в тридцать седьмом Буденный и Ворошилов. Семен, говорит Ворошилов, берут всех подряд. Что будет? Почему нас не берут? А Ворошилов ему: нас это не касается. Берут только умных.
Опять грохочет смех, потом кто-то с ехидцей спрашивает:
- Тебе не за этот анекдот червонец впаяли?
- Нет, за другой, - бодро ответил штрафник, и снова загремел смех.
Проходили через сожженную деревню. Вместо домов - кучи обгорелых досок и бревен, лишь торчат закопченные трубы из обугленных, развалившихся печей. Вокруг одной печки кружком сидели кошки. Завидев людей, бросились врассыпную.
- Да-а… - подавленно протянул кто-то. - Будто Мамай прошел…
- Что хотят, то и творят, паскуды… глаза б не глядели…
Кто посообразительней - кинулись к пепелищу, палками ворошили золу, остатки сгоревшего барахла.
- Че они там выкапывают?
- Да картошку. Испеклась на пожаре… находят…
К вечеру следующего дня пронесся долгий крик:
- Батальо-о-он! Сто-о-ой!!
Колонна стала медленно сбиваться в толпу. Передние стояли, задние подходили, напирали.
- Окапываться здесь будем! Окопы - полный профиль! Блиндажи строить будем! - кричал Твердохлебов, проходя сквозь столпившихся штрафников. - Рядом деревня сгоревшая - там досками можно разжиться и другими полезными вещами… Не ленись, братцы! Для себя делаем! Мы тут месяца на два засядем, а может, и больше!
А за батальоном штрафников на расстоянии нескольких километров ехала рота особистов. В "виллисе" с открытым верхом, рядом с водителем, могучим старшиной, увешанным медалями, сидел начальник особого отдела дивизии майор Остап Иванович Харченко.
Глава третья
В только что отстроенном блиндаже Леха Стира и несколько штрафников играли в карты. Наблюдателей было много. Одни курили, другие жевали галеты, и все смотрели, как летали по снарядному ящику карты и рос "банк": губные гармошки, пачки галет, зажигалки, офицерский "вальтер", пачки сигарет.
- Мы сегодня мало-мало разбогатели. - Леха Стира хищно улыбался, глаза блестели дьявольским азартом. - Мы желаем поиграть - счастья попытать… Кто еще желает?
- Давай, граждане советские, сыграйте за родину, за Сталина, - скалился железными зубами Хорь. Он и Цыпа сидели рядом с Лехой.
- Дай карточку, - сказал Витек Редькин, крепкого сложения парень, одетый в немецкий офицерский френч.
- Да за ради бога… - Леха вытянул из колоды карту. - На что идем? Чем отвечаем?
Витек вынул из внутреннего кармана френча длинную золотую цепочку, бросил на кучу пачек сигарет и галет.
- Фью-ить! - присвистнул Цыпа, поднес к глазам цепочку, покачал. - Чисто рыжье! Це дило, Витек, це товар.
Стира протянул карту. Витек Редькин взял, посмотрел, сказал:
- Еще.
Стира протянул еще одну карту. Витек задумался. Стало тихо. Сквозь стены блиндажа смутно доносились звуки боя, который вел полк майора Белянова.
- Дай еще, - нарушил наконец молчание Витек.
- Всегда пожалуйста, - оскалился в улыбке Леха Стира, протягивая карту.
Редькин опять задумался.
- Бери еще, Редяха, - посоветовал кто-то из зрителей.
- Зачем советуете, граждане, - усмехнулся Цыпа. - Витек Редькин не фраер, сам знает, что делать.
- Эх, Редяха-ведьмаха, играй, да не заигрывайся, - хихикнул Хорь.
- Хочется еще взять, - улыбнулся Редькин, оглянувшись на зрителей, - но не могу…
- Кто не хочет, когда может, не сможет, когда захочет, - поучающе заметил Стира.
- Во дает Редяха! В атаку шел, жизню потерять не боялся, теперь трясется! - сказал Цыпа.
- Люди гибнут за металл, - философски изрек Хорь.
- Играй себе, - выдохнул Витек.
- Как скажете. - Стира снял с колоды верхнюю карту, бросил на стол. Дама. Длинные тонкие пальцы Стиры приплясывали по колоде, затем сняли еще одну карту. Туз. Дальше брать было рискованно, но и останавливаться на четырнадцати бессмысленно. Все ждали, затаив дыхание, даже жевать перестали. Стира сверлил глазами Редькина, пытаясь угадать, сколько тот набрал очков. Наконец снял карту и бросил ее на стол. Семерка!
- Ваши не пляшут. - Леха взял цепочку, покачал ею в воздухе и сунул себе в карман.
- Ты смухлевал, - сказал Редькин. - Я видел.
- Что ты видел, сука позорная, что ты видел? - вскочил Цыпа. - Докажи!
- Я видел, - упрямо повторил Витек Редькин и тоже встал, сжав кулаки. Он был рослый парень, широк в плечах и, видно, не робкого десятка.
- А ты докажи! Докажи! - завизжал Цыпа, готовый сорваться в истерику.
- Нарываешься, Редяха, нехорошо, - процедил Хорь и тоже встал.
Леха Стира тем временем собирал с ящика и складывал в вещевой мешок все, что успел выиграть.
- Отдай цепку. - Редькин положил руку на кобуру с пистолетом.
- Я в законе, ты понял, нет, сучий потрох? - просипел Цыпа и шагнул вперед, выдернув из-за голенища сапога финку. - Если не я, тебя другие на куски порвут, понял, нет? Ты на кого хвост поднимаешь?
- Можешь в НКВД жалобу написать, - ехидно добавил Хорь. - Проигрался, помогите.
- Отдай цепку, - повторил Редькин. Он вынул пистолет из кобуры, положил его на снарядный ящик и тоже выдернул из-за голенища длинный нож.
Они медленно ходили друг перед другом, опустив руки с ножами, чуть согнувшись, готовясь к смертельному броску.
- Кончайте, ребята… - раздраженно сказал кто-то. - Развели тут малину!
- Отзынь, сука! - огрызнулся Цыпа, продолжая кружить вокруг Витька. Вот он сделал мгновенный выпад и ширнул ножом, метя Редькину в живот.
Редькин увернулся и сам выбросил руку с ножом и успел задеть Цыпу острием за левое плечо. Цыпа будто ничего и не почувствовал.
Штрафники толпились вокруг них, толкали друг друга и не знали, что предпринять.
- Все по закону, мужики, все по закону, - расправив в стороны руки и пятясь спиной на толпу штрафников, проговорил Хорь.
Сильный взрыв ухнул где-то рядом. Редькин с тревогой вскинул голову, на миг отвлекся - и тут Цыпа метнулся вперед и ударил Редькина ножом в живот. Тот сморщился от боли, перехватил руку Цыпы, но сам ударить не успел - Цыпа увернулся, сделал Редькину подножку, и они упали, мертвой хваткой сцепив руки, стараясь пересилить один другого, тяжело, с хрипом дыша.
Хлопнула дверь блиндажа. Вошел Глымов, глянул на плотную толпу штрафников, обступившую Цыпу и Редькина.
- Что за шум? - спросил громко.
Услышав голос ротного командира, Редькин вздрогнул, ослабил хватку, и Цыпа смог выдернуть руку с ножом и ударить прямо под сердце. Редькин негромко вскрикнул и обмяк всем телом, придавив Цыпу.
Штрафники молча расступились, и Глымов увидел лежащего Редькина, и Цыпу, поднимавшегося с пола с окровавленным ножом в руке. Взгляды их встретились, и Глымов все понял. Он нагнулся к Редькину, перевернул на спину. В широко раскрытых глазах Витька застыло изумление, расплывалось кровавое пятно на гимнастерке. Глымов разогнулся, пошел к выходу…
Почти весь оставшийся в живых батальон был выстроен за окопами. Солнце стояло в зените; сильно припекало. Вдали слышался рокот танковых моторов. В бледно-голубом безоблачном небе прогудели на запад две эскадрильи самолетов.
Перед строем стояли ротные командиры Глымов, Баукин и Родянский. Твердохлебов медленно шел вдоль строя, вглядываясь в лица штрафников. Потом отступил на несколько шагов, окинул взглядом всех разом:
- Вон сколько вас осталось-то… Едва три сотни наберется. А в бой пошли - семьсот с лишком было! Четыреста живых голов вон на том поле полегли! - Он повысил голос. - Вам мало, да? Вы еще друг дружку резать принялись? Воровскую малину устроили?! Запомните мои слова - не будет этого! Пока я живой!
Строй молчал. Тогда Твердохлебов пошел прямо на штрафников. Он шел, не останавливаясь, и первая шеренга раздвинулась, за ней вторая, и в третьей шеренге Твердохлебов усмотрел Цыпу. Шагнул к нему, крепко взял за плечо и поволок за собой. Цыпа слабо сопротивлялся, бормотал затравленно:
- Че ты вцепился-то, комбат… че ты, в натуре… да отпусти ты…
Твердохлебов вытащил Цыпу из строя, остановился, крикнул:
- Ротный Глымов!
Тяжело подошел Глымов.
- Расстрелять! - коротко приказал Твердохлебов.
- Да вы че? - выпучил на Твердохлебова глаза Цыпа. - Как это расстрелять? За что? Он на меня первый кинулся! И в карты я не шлепал! Я сидел и глядел! А он на меня с финорезом! Ты че, комбат, совсем сдурел, что ли?
Глымов медленно вытянул пистолет ТТ, проговорил:
- Не мельтеши, Цыпа, прими смерть, как мужик…
- Ты, пахан, твою мать! - увидев наведенный на него пистолет, завизжал Цыпа, брызгая слюной. - Красноперым продался, падла, думаешь, тебя генералом сделают…
Сухие щелчки выстрелов оборвали крики. Цыпа издал утробный звук, словно проглотил что-то, согнулся, обхватив руками живот, сделал несколько шагов к Глымову и ткнулся лицом в землю под ноги ротному командиру…
- …Кто разрешил самосуд устраивать, твою мать! - грохнул кулаком по столу генерал Лыков. - Ты, я вижу, совсем вразнос пошел, Твердохлебов! Ты кем себя возомнил, черт подери!
- Трибуналом, - хмыкнул майор Харченко. - Един в трех лицах.
- Ты не бычись, Василь Степаныч, - более мягким тоном проговорил начштаба Телятников. - Действительно, по какому праву?
- В бою мне такое право предоставлено.
- Ты после боя человека расстрелял, - поправил Харченко.
- В боевых условиях, - стоял на своем Твердохлебов. - Уголовные законы в армии терпеть смерти подобно. Ваши люди, гражданин майор, девяносто семь человек без всякого трибунала в расход пустили, а там половина раненых была…
- Ты… - У Харченко даже дыхание перехватило от возмущения. - Ты с кем разговариваешь, штрафная твоя морда! - И майор ударил кулаком в стол. - За то, что ты допустил девяносто семь дезертиров в своем батальоне, я и тебя шлепну, долго думать не буду!
- Среди этих дезертиров половина раненых были, - упрямо повторил Твердохлебов.
- Вста-а-ать! Смирна-а!! - рявкнул майор Харченко.
Твердохлебов поднялся с табурета.
- Ладно, остынь, Остап Иваныч, - миролюбиво проговорил полковник Телятников. - Чего шуметь понапрасну?
- Я тебе мозги вправлю! - пообещал Харченко. - Смотри, загремишь у меня на Колыму.
- Не думаю, что на Колыме хуже, чем здесь, - огрызнулся Твердохлебов.
- Здесь смерть быстрая, а на Колыме медленная. Чуешь разницу, Твердохлебов?
- Чую… - кивнул Твердохлебов.
- Рапорт напишешь, - сказал генерал Лыков. - Объяснишь, что и как.
- Уже написал. - Твердохлебов положил на стол перед генералом бумагу.
Генерал взял бумагу, пробежал глазами и передал майору Харченко. Тот просмотрел, положил в толстую папку.
- Ладно, забыли. Что еще у тебя, Василь Степаныч?
- Вторые сутки горячую еду не подвозят, - сказал Твердохлебов.
- Всем задерживают, не один ты такой несчастный, - поморщился генерал. - Потерпите. Сухой паек используйте.
- Да его у нас отродясь не было, - чуть улыбнулся Твердохлебов.
- Что еще у тебя?
Твердохлебов достал из внутреннего кармана телогрейки лист, сложенный вчетверо, исписанный неровными строчками, развернул и положил на стол.
- Что это? - спросил Лыков, беря бумагу.