- Список бойцов штрафного батальона, дела которых рекомендую пересмотреть и вернуть в действующую армию в прежних званиях… которые в бою вели себя достойно и, можно сказать, кровью искупили свою вину перед родиной, - проговорил Твердохлебов.
- Да ты садись, комбат, садись, чего стоять-то? - сказал Телятников.
Твердохлебов присел за стол.
- Что-то быстро они у тебя вину искупили! - усмехнулся Харченко.
Генерал Лыков прочитал список, покачал головой: - Щедрый ты мужик, Твердохлебов… - Лыков взял карандаш, вновь пробежал список глазами, спросил: - Вот, к примеру, Дронский Семен Яковлевич. Кто такой? Я имею в виду, статья какая?
- Пятьдесят восьмая, пункты А, Б и В.
- Ого! - вновь усмехнулся майор Харченко. - Полный букет!
- До ареста в тридцать восьмом был командиром полка, - продолжил Твердохлебов, словно не слышал реплики Харченко.
- Ну, и что? - спросил Харченко. - Обратно командиром полка его порекомендуешь?
- В бою проявил себя отлично. Жизни не жалел. Ранен в грудь и руку, - упорно продолжал Твердохлебов.
- Хорошо, - сказал Лыков. - Передам в штаб Рокоссовского. Ну, а вот этот… Глымов Антип Петрович… статьи сто четырнадцатая, сто восемьдесят первая и вторая… Это что за статьи? - Лыков посмотрел на Харченко.
- Вооруженный разбой, бандитизм, хищение государственной собственности в особо крупных размерах, убийство, - усмехаясь, пояснил майор. - Черт подери, кто его только из лагеря выпустил?
- Назначен мною командиром роты. В бою вел себя геройски, - стоял на своем Твердохлебов. - Поднял роту в атаку. Когда на минном поле люди стали подрываться…
- Много подорвалось-то? - спросил Телятников.
- Больше сотни. Люди легли, и я не мог поднять их в атаку. Глымов поднял и первым шел по минному полю.
- И не подорвался? - недоверчиво спросил Лыков.
- Живой, - ухмыльнулся Твердохлебов.
- Вот судьба-индейка! - улыбнулся Телятников.
- Н-да-а, судьба… - протянул генерал Лыков, и карандаш решительно вычеркнул фамилию Глымова из списка. - Такому человека убить, что раз плюнуть. И ты это должен знать, Твердохлебов. Такие не перевоспитываются. Дай ему волю - опять грабить и убивать пойдет. Кто там у нас следующий? Кожушанный Сергей Остапович… Статья сто восемьдесят первая, сто девяносто третья и девяносто вторая…
- Та же песня, - сказал майор Харченко. - Разбой, бандитизм, убийство…
- Ну что ж… - Рука Лыкова уверенно вычеркнула фамилию Кожушанного. - Та-ак… Муранов Виктор Анд-реич, статья пятьдесят восьмая.
- До ареста в тридцать седьмом был членом парткома Харьковского тракторного завода, - снова начал Твердохлебов.
- Хватит, заранее знаю, что ты скажешь, - прервал его генерал. - Ладно, отправим в штаб Рокоссовского - пусть они выносят окончательное решение.
- Окончательное решение будет выносить коллегия НКВД, - вставил майор Харченко.
- Воробьев, Иконников… Бартенев… Бредихин… Бергман… Какой Бергман? - поднял Лыков глаза на Твердохлебова.
- Не знаете, кто такой Бергман, товарищ генерал? - весело спросил майор Харченко. - Еврей!
И все засмеялись. Твердохлебов, насупившись, молчал.
- Ладно, уважим Бергмана, - отсмеявшись, сказал Лыков.
- Бергман убит, - сказал Твердохлебов. - Погиб в рукопашной в немецких окопах. Дрался геройски…
- Ну тебя к чертям, Василь Степаныч, зачем мертвых-то в список включать?
- Чтобы посмертно реабилитировали.
- Да ему теперь до фонаря, реабилитируют его или нет, - поморщился майор Харченко.
- Ему - да, а его родственникам - нет. Дочь у него взрослая… жена… мать с отцом - старики. Они ведь даже карточек продовольственных не получают.
- Ладно, будем ходатайствовать о посмертной реабилитации, - кивнул Лыков.
- Много у тебя этих Бергманов в списке? - усмехаясь, спросил майор Харченко.
- Четверо…
- Какой длинный список накатал, Василь Степаныч, черт-те что! До ночи разбирать будем, что ли? У меня по дивизии других дел мало?
- Это не список, - кашлянул в кулак Твердохлебов. - Это люди. Живые люди.
К вечеру заморосил мелкий мглистый дождик, хотя красное закатное солнце еще светило и туч на небе не было. Человек пятнадцать штрафников сидели в блиндаже, тесно сбившись в круг. Политический Григорий Дзурилло говорил вполголоса:
- Да запросто можно, я вам железно говорю. Там в пикете трое лежат - по кумполу их огреть, не пикнут. Ну, до кухонь метров сто. В окопах по два рыла у пулеметов сидят, уже спят небось, а все красноперые по блиндажам хоронятся. Витек, ты чего молчишь? Скажи.
- А ты уже все сказал, - шевельнул плечом Витек Семенихин, парень лет тридцати. - А че, в самом деле, граждане штрафнички? С голоду тут пухнуть будем? А красноперые жрут и пьют в три горла! Мы воюем, а они…
- А они нас пасут, - перебил Паша Хорь. - Бог велел делиться. И если кто по-доброму не желает, я дико извиняюсь.
- Да попадемся мы, что вы дурака валяете, честное слово, - нервно сказал другой политический, Петр Воскобойников. - Порешат нас на месте, да еще Твердохлебова шерстить будут - мало не покажется.
- А я вам говорю, смертный грех у красноперых едой не разжиться, - упрямо повторил Хорь.
- А если не порешат на месте, то такой шухер будет… - Воскобойников покачал головой. - Они же сюда нагрянут. Они разбираться долго не будут, арестуют сразу человек пятнадцать и шлепнут, соображаете?
- Вот спутайся с политическими, такие картинки рисовать начнут - жить не захочется, - зажмурился Хорь. - Лады, если вам охота с голоду подыхать, то я не желаю голодным на убой идти, я желаю подыхать сытым. Это вы по кичам голодовки протеста объявляли, а я элемент уголовный.
- Может, еще подвезут? - неуверенно проговорил кто-то.
- Когда рак на горе свистнет…
- А че, мужики, в самом деле, люди мы или не люди?
- Короче, кончайте митинговать, мужики. Ночью идем и завтра - хорошо едим, а? Вот лафа будет! - подвел итог Хорь.
- Эх, Паша, Паша, пока не наступит завтра, ты не поймешь, как хорошо тебе было сегодня, - с улыбкой сказал Дзурилло.
Твердохлебов выехал из штаба дивизии, когда совсем стемнело. Дождь все сыпал и сыпал, и подслеповатые фары с трудом освещали раскисшую дорогу. Боец Степка Шутов крутил баранку, напряженно всматриваясь в дождливую мглу.
- Жрать хочется - сил моих нету. Второй день воду пью, - вздохнул Шутов. - А вам не хочется, Василь Степаныч?
- Как ты в штрафбат загремел, Шутов? - вместо ответа спросил Твердохлебов.
- Вы разве мое дело не видели?
- Видел, наверное, да подзабыл. Вас много, а я один.
- А меня жинка комдива соблазнила, - просто ответил Шутов. - А комдив узнал и в особый отдел на меня стукнул.
Твердохлебов засмеялся, покрутил головой.
- Ну ты и телок, Степан, ну и телок на веревочке…
- Да, телок! - нахмурился Шутов. - Вы бы видели эту бабищу. Она как клещ в меня впилась, ни вправо, ни влево.
- Ты ординарцем, что ли, при комдиве был?
- Да нет, при штабе посыльным, ну и переводчиком заодно…
- Немецкий знаешь? - удивился Твердохлебов.
- Балакаю мало-мало… Ну, дак я про что? Она, ну, жинка комдива, - начальница шифровального отдела. А вертелась все время в штабе. Мне вообще-то ребята сказали, мол, остерегись этой бабы - она по молодым мальчикам большая любительница, а я - да ладно, че мне бояться-то? Мне и молодых радисток хватало…
- Н-да-а, попал ты в переплет, Степан… Теперь вот, значит, кровью вину свою перед родиной искупать надо, - усмехнулся Твердохлебов.
- Да я искуплю, - обиженно ответил Шутов. - Только родина-то здесь при чем?
- А не надо на замужних баб падать. Кто на замужних баб зарится, тот и родину запросто продаст, - все усмехался Твердохлебов.
- Да не зарился я! - уже всерьез обиделся Шутов. - Она сама меня, как щука здоровенная, зажала, не вырвешься… - В глазах у Шутова стояли слезы. - И удовольствия никакого… будто смену на заводе отстоял!
Твердохлебов захохотал во все горло…
Они тащили вещевые мешки с большими кастрюлями и еще связку пустых мешков. Сначала шли во весь рост, а перед самыми позициями заградотряда легли и поползли.
В темноте сквозь кисею дождя стали едва различимы брустверы с пулеметами. Мелькали огоньки папирос, смутно слышались голоса.
- Вот из этих пулеметов они наших захерачили, - прошептал Хорь, обернувшись к Григорию Дзурилле. - Когда они в тыл побежали.
- Не надо было бежать… - просипел Дзурилло.
- Хватит вам трепаться, - оборвал их Петр Воскобойников. - Будем глушить или нет?
- А мимо них нельзя проползти? - спросил Дзурилло.
- Куда мимо? Там проволока с консервными банками натянута… и колья понатыканы…
- Тогда будем глушить, - решил Дзурилло и первым пополз к брустверу с пулеметом.
Воскобойников и Хорь поползли за ним. Остальная группа, человек семь, задержалась.
- Подождите пять минут, потом ползите, - сказал Воскобойников.
В окопчике перед пулеметом под натянутой плащ-палаткой сидели двое солдат. Дзурилло и Хорь рванулись одновременно, перемахнули бруствер и упали прямо на плащ-палатку, накрыв ею обеих солдат. Хорь несколько раз ударил их автоматом по головам, и те затихли. Отвернув край палатки, Хорь быстро обшарил карманы, выудил две полупустые пачки "Беломора", спрятал за пазуху.
- Это зачем? - зло спросил Дзурилло.
- А ты красноперых пожалел? - оскалился Хорь. - С паршивой овцы хоть шерсти клок.
Вытащили ремни из солдатских штанов, связали особистам руки, рты заткнули тряпками.
Хорь выглянул из окопчика, тихо позвал:
- Э-э, давай за нами.
Семь человек с кастрюлями в мешках поползли к брустверу. Впереди были три блиндажа, расположенных недалеко друг от друга.
- Какой из них кухонный, ч-черт, не пойму… - щурясь от дождя, бормотал Хорь.
- Наверное, вон тот, - указал рукой Дзурилло.
- С чего ты решил?
- А за ним две полевые кухни стоят!
- Где? Не вижу ни черта.
- Да вон же… левее чернеют, видишь?
- Ну у тебя и зенки, Дзурилло-дурило, как у совы. - И Хорь первым пополз к блиндажу, за ним тронулись остальные.
Из ближнего блиндажа вышла темная фигура, посветила вокруг фонариком, остановилась. До штрафников донеслось журчание. Затем фигура встряхнулась и зашагала к тому блиндажу, куда ползли штрафники. Дверь отворилась, и в полосе света можно было разглядеть, что это офицер - в малиновых петлицах сверкнули рубиновые кубики.
Штрафники замерли, ждали. Через минуту дверь снова отворилась, и показался тот же самый офицер. В руке у него поблескивала бутылка. Он прошел совсем близко от Дзуриллы и Хоря. Громко хлопнула навесная дверь.
Штрафники поползли вперед. Перед блиндажом замерли. Шелестел дождь, лица штрафников блестели от воды, словно смазанные маслом.
- Если что, стрелять будем? - тихо спросил Хорь.
- Ты что, чокнулся? Ни в коем случае! - испугался Дзурилло.
- А если они первые начнут? - не отставал Хорь.
- Пошли, там видно будет… - уклонился от ответа Дзурилло и обернулся, сделал знак рукой.
Воскобойников и остальные семеро зашевелились, поползли к блиндажу.
Двое поваров, здоровенные парни в нательных белых рубахах, смачно ели тушенку с хлебом, выковыривая мясо ножами. На столе стояли бутылки водки - початая и пустая. В углу громоздились ящики с тушенкой, мешки с буханками хлеба.
- Когда штрафникам-то жратву подвезут? - с набитым ртом прошамкал один.
- Подождут - не сдохнут, - ответил второй.
От удара ноги дверь распахнулась, и в блиндаж влетел Хорь. Направил автомат на поваров, гаркнул:
- Хенде хох!
Тушенка застряла во рту у едоков. Они медленно подняли руки, завороженно глядя, как в блиндаж ввалились еще семеро солдат в немецких мундирах, стали торопливо бросать в мешки банки с тушенкой и буханки хлеба. Наполнив мешок, тут же выносили его из блиндажа. Один держал поваров на прицеле, потом для верности их связали ремнями.
- В кухнях каша есть? - спросил Хорь на ломаном русском языке, но повара все равно вздрогнули, словно их ударило током.
- Есть… - ответил один заикаясь.
Хорь заткнул ему рот тряпкой и последним вышел из блиндажа, прихватив с собой два больших деревянных черпака.
Дождь продолжал сыпать. Возле полевых кухонь уже суетились черные фигуры штрафников. Черпаками они быстро наполнили кастрюли пшенной кашей.
По двое ухватили кастрюли с пшенкой, остальные вскинули за спины вещмешки, набитые тушенкой и хлебом, и повернули назад. Рысью миновали блиндажи, добрались до пулеметных брустверов. Дождь не кончался.
Когда до своих окопов осталось совсем немного, Хорь вдруг повалился на землю.
- Ты чего? - испуганно спросил Григорий Дзурилло.
- О-ой, а этот-то… повар - вертухай… обоссался со страху! О-ой, не могу!.. Я ему руки связываю, слышу - журчит чего-то! Глянул, а под ним лужа… Вояка, туды т-твою… - Хорь лежал на земле, раскинув руки, и хохотал во все горло. И по-прежнему сыпал дождь…
- Давай, давай, ноги в руки - побежали…
Штрафники пировали. В большие кастрюли с пшенкой вываливали тушенку и перемешивали черпаками. Глымов накладывал полные миски, мужики жадно ели, торопились, давясь полными ложками. Многие зачерпывали кашу пятернями. Сопели, вздыхали, чавкали. Те, кому не хватило места в блиндажах, ели под дождем, укрываясь плащ-палатками. И все поминали добрым словом добытчиков:
- Ну, мужики, от общества вам всем спасибо. Уважили.
- С до войны так хорошо не ел… прям душа поет - как вкусно!
Добытчики чувствовали себя героями.
- Эй, Дзурилло-дурило, добавки не требуется? Кому еще добавки? - командовал Воскобойников.
- Мужики, к утру все слопать надо - чтоб кастрюли чистые были!
- Тушенку закопать надоть, - советовал кто-то. - Всю не съедим - животы скрутит!
Толкнув дверь, в блиндаж по ступенькам спустился Твердохлебов. Штрафники разом прекратили есть, смотрели на командира с полуоткрытыми ртами.
- Василь Степаныч, любушка, отведай кулеша с мясом, - пробасил Воскобойников.
- Вы что же творите, бандиты? - глухо проговорил Твердохлебов. - Кто разбой учинил? Кто придумал?
Штрафники молчали.
- Или вам лишь бы нажраться, а там трава не расти?
- Нам лишь бы нажраться, комбат, - серьезно ответил ротный Глымов. - А там трава не расти.
- Вы хоть понимаете, что теперь будет?
- А что будет, то и будет, - отозвался Воскобойников.
- Хуже не будет, - добавил Дзурилло.
Утром дождь прекратился, засияло умытое солнце, и в расположение штрафников нагрянули два "виллиса" и полуторка с десятью красноармейцами. Предупрежденный Твердохлебов встречал гостей перед окопами.
Из первого "виллиса" выпрыгнул майор НКВД Харченко, за ним выбрались два повара, в гимнастерках с несколькими медалями, в пилотках, в начищенных сапогах. Из второго "виллиса" вылез начштаба дивизии полковник Телятников. Из полуторки выгружались красноармейцы, становились в строй, забросив винтовки за плечи.
- Построить батальон, - приказал Харченко Твердохлебову.
Тот козырнул, побежал к окопам. Майор глянул на поваров, растерянно топтавшихся возле машины, поморщился, как от зубной боли, пробормотал:
- Уроды недоделанные…
Батальон выстроился в четыре шеренги, замер. Добытчиков спрятали в середину, в третью шеренгу. Только Хорь оказался в первой, стоял рядом с Лехой Старой, и оба постреливали по сторонам шустрыми вороватыми глазами.
- Гражданин полковник, - отрапортовал Твердохлебов начальнику штаба, - штрафной батальон по вашему приказанию построен.
- Ну и вид у твоих бойцов… - вздохнул Телятников, окинув взглядом строй штрафников. - Махновцы… бандиты - одно слово.
- Не все ж бандиты, - вставил Твердохлебов. - У нас политических почти половина.
- Враги народа, - поправил его полковник Телятников.
- Ну да, конечно, враги народа. Еще махинаторы разные есть, хозяйственники, бухгалтерия… убийства из-за ревности, неудачные любовники, есть аферисты и даже фальшивомонетчиков двое. У нас каждой твари по паре, гражданин полковник.
- Да я не о том, - сморщился начштаба. - Во что они одеты? Ведь не разберешь, наши это или немцы…
- Так ведь не от хорошей жизни, гражданин полковник, не дают обмундировку, - наклонившись к Телятникову, вполголоса сказал Твердохлебов. - Я комдиву два раза писал. Что им, голыми воевать, что ли?
Майор Харченко подошел к красноармейцам, о чем-то коротко переговорил с лейтенантом. Тот козырнул, обернулся к солдатам и негромко скомандовал:
- За мной, - и первым направился к блиндажу у самых окопов.
Харченко подошел к поварам, облил их ледяным взглядом, приказал:
- Ну, идите, смотрите… уроды… Хорошо смотрите - или рядом с ними встанете. И вы идите! - глянул Харченко на двоих солдат, которые были в окопе у пулемета. - Что стоите, как бараны?
И те медленно пошли вдоль строя штрафников, вглядываясь в лица, и глаза их при этом были испуганными и затравленными. Штрафники, напротив, смотрели весело, многие подмигивали поварам, улыбались, корчили рожи.
- Ну и хлеборезки у вас, ребятки, - сказал Воскобойников. - Народ худеет, а вы толстеете.
Тихий смешок прошелестел по шеренгам.
Повара - один рыжий, другой брюнет - разом отшатнулись от Воскобойникова и пошли дальше. Молоденькие деревенские ребята, они пучили глаза и старательно осматривали каждого штрафника, но припомнить ничего не могли.
Твердохлебов стоял в нескольких шагах от строя штрафников, смолил цигарку, чтобы скрыть волнение, смотрел куда-то в сторону.
Вдруг рыжий остановился, и нечто похожее на радость блеснуло у него в глазах - он узнал Хоря.
- Заложишь - тебе не жить, - едва шевеля губами, процедил Хорь.
- Ходи дальше, чего встал? - прошептал другой штрафник.
- Что? - встрепенулся Харченко, шедший в трех шагах сзади. - Ты узнал его? Узнал, да? - Он быстро подошел к Хорю, ткнул его пальцем в грудь. - Это он? Ну, говори же, черт бы тебя забрал! Че ты глазами хлопаешь?
- Одна гильза горела… плохо видно было, - пробормотал рыжий повар.
- А ты получше посмотри! Получше! Это он?
- Никак нет, товарищ майор… - испуганно ответил повар.
- Ладно… - вздохнул Харченко. - Смотри дальше.
Рыжий и брюнет двинулись дальше. За ними шли красноармейцы, и замыкал шествие майор Харченко. Так они дошли до конца шеренги.
- Первая шеренга, три шага вперед! - скомандовал Харченко.
Шеренга сделала три шага. Теперь повара могли осмотреть вторую шеренгу, двигаясь по узкому проходу между первым и вторым рядом.
И вновь - напряженные переглядки. И уже темноволосый повар остановился, узнал Григория Дзуриллу.
Дзурилло посмотрел брюнету прямо в глаза, хотел было что-то сказать, как майор заметил, кинулся вперед:
- Это он, да? Ну, говори, пень с глазами! Это он? Ну, говори же, ну!
Твердохлебов и полковник Телятников стояли возле "виллиса", смотрели на сцену опознания и тихо переговаривались.
- Видите, не узнают никого, гражданин полковник.
- Твоих головорезов боятся.
- А может, это соседи к вам за провиантом наведались? - нашептывал Твердохлебов.