ЖЕНЬКА
Они вышли на рассвете. Выбрались на большую дорогу и пошли быстрым шагом по направлению к станции со старинным русским названием Гучково. Было еще совсем темно, только далеко впереди чуть брезжило слабым, мерцающим светом - то ли от железнодорожных огней, то ли от занимавшейся зари.
Быстрее надо, - сказала тетя Поля, - как рассветёт - проходящий будет. Там у меня кондуктор есть…
Женька едва поспевала за ней. Она никак не ждала такой прыти от рыхлой тети Поли. Та шла привычным прыгающим шагом, легко перебрасывая свое массивное тело, и у Женьки явилась даже шальная мысль отстать незаметно и спрятаться где-нибудь на время, но тетя Поля нет-нет да оглядывалась и ждала, когда Женька нагонит ее.
Шевелись, шевелись, - покрикивала она своим басом, а когда Женька нагоняла ее, пропускала вперед. - Привыкай ходить, дочка, привыкай, волка ноги кормят.
Это была, как видно, ее любимая поговорка. Она потом повторяла ее не раз, и темные усики на ее верхней губе рывком подергивались в разные стороны, что, по-видимому, означало улыбку.
Уж потом, когда они влезли в какой-то страшный, облезлый вагон и прятались на полу, под полками, пока не пройдет контрольная бригада, тетя Поля рассказывала Женьке, как ноги кормят и выручают ее всю жизнь, как они не раз спасали ее и от смерти, и от облавы. Наконец, утихли голоса и свистки, с поезда сняли всех, кого удалось выловить без пропуска, ударил станционный звонок, и они поехали. Тетя Поля тут же привычно забралась на третью багажную полку, потом втащила туда Женьку, - пристроила ее козле себя, потому что соседняя полка была занята, и достала из-за пазухи какой-то сверток. Она зашуршала бумагой в темноте, отделила что-то и протянула Женьке..
- На, ешь, теперь не страшно. Теперь уж. доедем..
Женьке было горько и стыдно, что она должна брать еду у этой тети Поли, но есть хотелось нестерпимо, она протянула руку, нащупала в темноте кусок хлеба, стала жевать и тогда поняла, что на хлебе лежит ломоть сала. Она сидела, скорчившись, поджав под себя ноги, жевала хлеб с салом, глядела вниз, туда, где в рассветном сумраке видны уже были бегущие за окном серые зимние поля, и вдруг подумала, что не так уж все страшно, что, в общем, может быть, даже хорошо, что она поехала с тетей Полей, и не такая уж она плохая, как это казалось вначале. По крайней мере, мать не будет вздыхать все время и поминать ее, Женькиного, отца за то, что он не оставил ей аттестата. И вообще посмотрит она на других людей, увидит, как живут в других местах. Ну а продукты… Неприятно это, конечно, что придется помогать ей возить продукты, но ведь не ворованные они, не похищенные где-то на базе. И ничего тут, наверное, особо страшного нет. И люди в кишлаках живут такие же, как везде. С этими мыслями Женька успокоилась и уснула под мерный, баюкающий стук колес. А когда проснулась, слышны были какие-то тревожные голоса, свистки, над головой что-то тяжело грохало, как будто на железную крышу кидали грузные мешки.
- Бандитов ловят, - сказала тетя Поля, зевая. - Бегают по крышам, окаянные. И все их сюда тянет, в Азию, со всей России сюда зимой бегут. Места им там, видишь, мало!
- Места в России, тетенька, теперь и впрямь мало, - отозвался снизу хриплый мужской голос. - А эти, на крыше, ну какие ж то бандиты! Пацаны, от дому отбились, все на войну хотят попасть, думают, уйдет она от них - война-то…
Женька попыталась заглянуть в окно, но ничего не увидела, только заметила чьи-то ноги в немыслимых, совсем развалившихся сапогах, подвязанных веревкой. Сапоги, видно, болтались на худеньких ногах, они с трудом переваливались, хлюпая по станционным лужам, а сзади что-то кричали, свистели, улюлюкали…
"А ведь он, наверно, прав, - подумала Женька. - Никакие это не бандиты".
Но тетю Полю такой вывод почему-то не устраивал, она стала доказывать с такой горячностью, словно от этого зависела по крайней мере ее судьба. Она с большим увлечением стала рассказывать, как ее чуть не ограбили на разъезде, еле она ноги унесла, а уж продукты - и думать было нечего - все забрали. Потом она вдруг смолкла, толкнула в бок Женьку и стала поспешно собираться - видно, сообразила, что наболтала лишнее, и испугалась, как бы теперь чего не вышло.
Они стали пробираться к выходу, перешагивая через чьи-то ноги, перебираясь по мешкам, чемоданам, каким-то кастрюлям. Наконец они выбрались в тамбур и стояли здесь, ожидая, когда поезд замедлит ход на полустанке. Тетя Поля с тревогой следила за бегущими под вагонными ступенями краями насыпи. Вдруг тетя Поля хлопнула себя по бедрам, всколыхнулась и заголосила негромко, раскачиваясь, будто хоронила кого-то:
- Ох ты ж, господи! Ведь не остановится! Ей-богу, проскочит, вот те крест - проскочит! Ах ты ж беда какая, ах ты ж, господи!
Женька сначала испугалась, потом ей стало смешно - тетя Поля напоминала курицу, которая кудахчет вокруг яйца, - но смешного, конечно, ничего не было. Поезд вез их все дальше и дальше и неизвестно, сколько еще он провезет, а потом ведь придется пешком тащиться обратно, и кто его знает, сколько придется им топать по размокшей, только что освободившейся от снега земле.
Прошло пять минут, потом десять, и не похоже было, что он вообще собирается останавливаться. Промелькнули какие-то строения, несколько белых домиков, затем длинный серый барак, обнесённый полуразвалившимся забором, и снова потянулась голая степь.
- Ну, все, - сказала тетя Поля с каким-то безнадежным спокойствием и со стоном вздохнула, - ничего теперь не поделаешь, теперь уж до самого Чинбулака потащит… Не догадалась я машинисту сальца подбросить…
Ну что вы, тетя Поля, - засмеялась Женька, - какой же машинист станет из-за сала поезд останавливать где не положено?!
- И-и-и, милая, много ты понимаешь. Человек, он не только что поезд, он жизнь остановить может за шматок сала, коли подопрет. Своими глазами видела, так что поверь, не заради красного словца говорю. Человек - это, милая моя, самый лютый зверь на земле, ты его только на приманку и взять можешь. Кого силой, кого лаской, а приманку все одно - вынь да положь. Без этого ничего не будет - ты уж поверь, знаю, что говорю!
Пока тетя Поля произносила ату тираду, поезд стал потихоньку сбавлять ход и наконец остановился.
- Ну, все, - проговорила тетя Поля и стала проворно спускаться с подножки. Женька передала ей кошелку, свёртки которые они везли с собой, только собралась спускаться сама, как поезд дернулся и двинул дальше.
- Прыгай! - закричала тетя Поля и побежала за подножкой, уцепившись за поручень. А Женька стояла на верхней ступеньке, глядела вниз, и ей совсем не хотелось прыгать. Она вдруг подумала: "Останусь! Пусть идет себе поезд, пусть бежит за мной эта тетя Поля, а я останусь, никуда не буду прыгать, уеду себе, куда поезд привезет - и дело с концом. Пускай тогда ищут…". Но так она думала только одно мгновение, в следующее ей стало страшно, она спустилась на самую нижнюю подножку и прыгнула в сторону хода поезда, как объяснял ей когда-то отец.
И поезд ушел. Остались они с тетей Полей вдвоем на полупустынной станции, а вернее - полустанке каком-то.
- Фу ты, господи, - тетя Поля утирала пот со лба. - Я уж думала: все, пропала девка, поминай как звали…
- Почему пропала? Сама бы нашла дорогу.
- Ты это брось. Тут знаешь, какой народ!. Мигом подхватят - только тебя и видели, поняла?
- Чего?
- Чего-чего! Не маленькая - сама понимать должна. Девка ты симпатичная, глазищи вон какие… Они таких страсть обожают. Надают подарков, вином напоят, а там уж поздно будет. Одну такую нашли потом в колодце.
Женька с ужасом посмотрела на тетю Полю, и та, видимо, довольная, покровительственно тронула ее за плечо.
- Так что ты смотри, от меня ни на шаг. А со мной не пропадешь, не бойся. Поняла?
Они пошли по вязкой отмерзающей дороге в сторону небольшого поселка, и тетя Поля все время рассказывала Женьке, как ей повезло, что она поехала с ней, с тетей Полей, что ей никого не надо бояться, ни о чем не надо беспокоиться, потому что тетя Поля всех знает, и ее все знают, и с ней никто еще не пропадал - такого еще не случалось.
Земля под ногами была податливая, как тесто, и чем дальше они шли, тем больше отмерзала глинистая почва, припорошенная тающим снежком и тем глубже увязали ноги. Их приходилось вытаскивать с трудом, и Женька вскоре устала..
Далеко еще? - спросила она.
Да нет, тут вон за поворотом. Раз, уж завез в Чинбулак, сюда и пойдем. Благо у меня повсюду знакомые имеются. Может, оно и лучше обернется, кто знает.
Они прошли еще немного, и вдруг тетя Поля остановилась.
- Послушай, - сказала она, - есть тут один вредный человек - вдруг с ним встретимся… Ты вот это лучше всего на себе держи, а как надо будет, у тебя возьму.
Она вытащила из сумки сверток, сняла бумагу. Там был туго свернутый отрез полосатого шелка - Женька знала, такой шелк делали на ручных станках в их городке, в разных артелях, и он очень ценился у местного населения. Назывался он ханатлас.
- На вот, спрячь-ка лучше у себя. За пазуху сунь. А еще лучше в штаны. Ну чего смотришь - штаны, говорю, самое милое дело. Это проверено. Или намотай на живот. Сюда вот, под кофту.
Она заставила Женьку снять телогрейку, поднять старую потрепанную кофту, которую отдала ей мать, когда собирала ее в этот необычный поход, и намотать вокруг туловища материю.
- Ну вот, теперь другое дело. Теперь нам никакой начальник не страшный, плювали мы на его фуражку.
- Какую фуражку?
- Да… Ходит тут один, воображает из себя…
Они пришли в станционный поселок, и тетя Поля стала стучаться в дома, предлагать шелк взамен продуктов. Шелк всем нравился, его щупали, смотрели на свет, радовались его полосатым ярким, сверкающим узорам, женщины прикладывали его к щеке, и на губах их блуждала мечтательная улыбка. Он, видно, напоминал им мирное время, напоминал, что есть еще счастье на земле и, видимо, будет еще после войны… Каждой хотелось иметь хоть кусок этого блестящего, струящегося под руками материала. Тетя Поля улыбалась вместе с ними, расхваливала товар и хозяйку, поглаживала шелк своей шершавой ладонью, и он потрескивал под ее грубой рукой…
- А до чего ж к лицу, милочка, до чего ж к лицу! Ну прямо как по заказу сделанный для вас! Вон перед вами одна примеривалась, так глядеть тошно, не в обиду будь ей сказано. А на вас - так прямо глядеть любо-дорого! Ей-богу, грешно упускать. Я-то его где хочешь продам, да вот вы его ведь не достанете, просто обидно за вас…
То же самое дословно тетя Поля говорила и в следующем доме, и через дом, и почти каждая женщина хотела купить хоть кусок, хоть лоскут ханатласа. Но тетя Поля на деньги не продавала. Как ни уговаривали ее, она была непреклонна - только продукты. Она, видно, знала хорошо, зачем сюда ехала. Так, переходя из дома в дом, она набирала - то пару яиц, то мешочек рису, а кое-где даже муку выменивала. У нее была твердо выработанная такса, и от нее она не отступала ни на шаг. А кое-где отказывались, ничего не брали, хотя материал и нравился - видно, не было никаких продуктов. Уходя из такого дома, тетя Поля обязательно плевалась у порога и потом по пути честила хозяев как только могла. Они и скряги, и живоглоты, и припрятано у них в заначке - уж она-то знает таких. Целый час голову морочили, за это время можно было еще в два дома сходить.
В такие минуты Женька ненавидела тетю Полю, в душе накипала горечь и злость, и чем дальше они шли от дома, тем меньше испытывала Женька первоначального страха и тем больше стыда и злости на себя испытывала она. Когда приходилось раздеваться и сматывать с себя по куску материю, а делала это тетя Поля почти перед каждым новым домом, Женька готова была провалиться сквозь землю. А однажды тетя Поля заставила ее раздеваться в сенях какого-то дома, где жили, видимо, ее знакомые, которым она доверяла. Женьке пришлось совсем снять с себя кофту, чтоб было удобнее, и тут она заметила, что сквозь занавеску наблюдает за ней какой-то мальчишка. У Женьки слезы выступили на глазах, она прикрыла грудь руками, опустила голову, а тетя Поля даже глазом не мигнула, только усмехнулась своими усиками и продолжала сматывать материю. Она смотала ее всю до конца, пощупала Женькину грудь и сказала:
- А ничего, хороша. Пущай облизнется - тебя не убудет.
Женька хотела выскочить из дома в чем была и бежать без оглядки, куда глаза глядят, но тетя Поля поймала ее за руку.
- Ну, чего ты, чего прыгаешь, ровно коза, правду ведь говорю. Ты меня слушайся, своего товару стыдиться нечего - не краденое, свое.
Так они ходили до самого вечера, сумерки застали их на окраине поселка, и тётя Поля решила заночевать в каком-нибудь доме. Она попросилась к старикам, которым продала отрез, и те согласились, но в последний момент она почему-то передумала и заторопилась, решила идти дальше, в тот кишлак, который они проехали. - Куда ж это вы на ночь-то глядя, - уговаривали ее хозяева, - оставайтесь.
Это были одинокие старик и старуха, оба сына на фронте, невестка к матери жить ушла, старик работал путевым обходчиком, на ночь уходил дежурить, старуха оставалась одна, и ей, видно, тоскливо было но ночам, хотелось поговорить с кем-то, отвести душу. Но тетя Поля почему-то решила, что им обязательно нужно поспеть в кишлак, чтобы рано утром уже пойти по домам.
Может, заночуем здесь, - попросила Женька. Ей тоже не хотелось идти сейчас куда-то во тьму, по пустынным дорогам.
- Ладно уж, - согласилась тетя Поля, но видно было, что ей очень хочется уйти поскорей отсюда.
Они устроились в сенях, на деревянной лавке, старуха принесла им молока, и они поели, взяв лепешку из тех запасов, что тетя Поля собрала в двух кошелках. А там было теперь снеди видимо-невидимо: штук сорок яиц, килограмма полтора сала, мука, мясо и еще бог знает что! Но тетя Поля берегла все это как зеницу ока, и Женька удивилась даже, что она взяла оттуда лепешку Наверно, если бы стал вопрос - жизнь или кошелка, тетя Поля отдала бы жизнь.
Они уже засыпали под мерный говор старухи, рассказывавшей им про своих сыновей, когда послышались голоса и дверь потрясли удары.
- Эй, Никитишна, - кричали за дверью, - у тебя, что ли, эта карга с усами?
- Чего? - не разобрала старуха.
- Ну эта, разносчица, с шелком, вместе с девчонкой она ходила здесь, продукты выманивала у наших…
Тетя Поля кинулась к старухе и умоляюще замотала головой. Она прижимала руки к груди, смотрела на нее молящими глазами.
- Ась? - переспрашивала старуха. - Чегой-то я не пойму, про што кричишь? - А сама открывала в это время заднюю дверь, ведущую через кухню на огороды. Тетя Поля торопливо хватала то одно, то другое, совала все в свои кошелки, не знала, видно, что делать раньше.
- Ох, чуяло мое сердце, ведь вот как чуяло, не хотела тут оставаться!
- Бегите задами, - говорила старуха, - бегите, а я их задержу пока.
Протяжным голосом, вроде бы спросонья, она отвечала тем, что стояли за дверью:
- Это Которая? Что шелк полосатый разносит, ли?
- Ну да, елки-палки, шелк, шелк, она у вас еще ночевать собиралась, мне ведь мужик твой говорил на станции. Я ее давно ищу, старые счеты, как говорится, уж теперь-то она от меня не уйдет!
- Собиралась она к нам, это верно, да вот потом, как чай попили, поужинали, спать легли, стала я ей рассказать про наше житье, про тебя помянула…
- Ты чего мне байки рассказываешь, чего голову морочишь - у тебя она или нет? Открывай, а не то дверь выломаю.
- Я те выломаю, я те выломаю. Вот Васютке на фронт напишу, он те выломает, он те живо мозги вправит, живоглот ты эдакий, ты мне, что ли, чинил дверь, ты мне крышу наладил? Чем ходить тут, за каждым подглядывать да девок щупать, шел бы ты лучше воевать, а то нашелся начальник, дверь он ломать будет!
- Ну и язык у тебя, Никитишна, ну шило чистое, ей-богу. И как он терпит только, мужик твой. Я б на его месте сбежал давно.
- Вот ты и беги на здоровье, мы тебе только спасибо скажем.
Пока шел весь этот любезный разговор, Женька с тетей Полей выбрались из дома и побежали через огороды. Они перелезли через деревянный штакетник. Женя помогла тете Поле перебраться через него, забрала все кошелки и одежду в свои руки, и они что есть духу побежали дальше, в поле, через пахоту, не разбирая дороги, куда глаза глядят - только бы подальше от этого поселка, от этого голоса, а тетя Поля все приговаривала:
- Вот ведь чуяло мое сердце, как есть чуяло, не хотелось тут на ночь оставаться, ровно знало, что этот злыдень пронюхает. Ну ровно кто шептал мне: не надо, не оставайся, не оставайся, уходи! Это ты все - останемся, заночуем… Вот теперь и заночуем в открытом поле. Ой, горе мне, кажется, бегут они сюда, слышишь, собаки лают? Действительно, был слышен собачий лай, крики, засветились какие-то огоньки, похоже было, что факелы зажгли, и все это стало Приближаться.
Они побежали еще быстрей, но бежать было трудно, ноги вязли в рыхлой земле, и очень скоро они выбились из сил, тётя Полй Дышала, как загнанная лошадь но продолжала бежать, и Женька стала даже отставать от нее.
- Ты… ничего, ты… не бойся… - бормотала тетя Поля, оглядываясь, - ежели что, говори - не знаешь меня, просто попросила, дескать, помочь ей поднести продукты - я и поднесла… А кто она, откуда - не знаю.
Женька чувствовала, что бежит из последних сил, еще немного и упадет, она крикнула тете Поле, чтобы та взяла у нее кошелки, но тетя Поля, видно, не слышала, она продолжала бежать впереди, и только было слышно ее тяжелое, с присвистом дыхание.
Женька хотела догнать тетю Полю, рванулась вперёд и вдруг стала проваливаться куда-то, нога подвернулась, и она, вскрикнув, упала на дно сухого арыка. Она заплакала от боли и от обиды, хотела тут же подняться, но от ноги вверх, до самой головы, пронзила ее резкая боль, Женька охнула, присела и снова повалилась на сырой валежник. Она лежала на перепревших, полусгнивших листьях и ветвях, плакала, и плечи ее содрогались от холода и горя. Теперь уж она не прислушивалась к голосам погони, ей теперь было все равно - поймают ее или нет, и даже что с ней сделают, если поймают, ей тоже было безразлично - она не думала ни о тете Поле, ни о матери, и только одно лицо все время стояло, перед ней - она видела перед собой отца и сквозь слезы говорила ему одному последние, как она думала, лова в своей жизни. Больше всего ей было обидно, что он даже не узнает, какая у нее судьба, не узнает, куда она делась, что с ней случилось. И от этого ей стало совсем горько.
Она вспомнила, как давным-давно, когда она была совсем маленькая, они гуляли вместе с отцом по лесу, под Киевом. Был выходной день, не вообще выходной, а у отца - он же в воскресенье водил автобус, возил людей за город и по городу, а сам никогда не мог погулять в этот день, и мама всегда ругала его: "Все люди как люди, а этот даже выходного дня не имеет, не то чтоб чего-то путного!" Мама со зла забрасывала Женьку к родственникам, а сама отправлялась в город на целый день. "Хочу среди людей побыть, хватит мне с кастрюлями возиться!" И вот как-то, в четверг или в пятницу, когда у него был выходной, отец взял Женьку, посадил ее в кабину грузовика, сам сел за руль, и они поехали за город. Они ехали мимо осенних лесов, которые горели желтым пламенем по сторонам, мимо тихих речек, застывших в стеклянном воздухе, мимо оврагов, затаивших легкую тень.