- Все что могу! - театрально выдохнул Мних, поудобней усаживаясь с кистью винограда. - Слушаю... внимательно.
- Я, - все еще сконфужена была Ана, - хочу попросить у Вас в долг... двадцать два номисма.
- Небось, золотом?.. А для чего? Вы представляете, какая это сумма?!
Эти вроде бы положенные вопросы задели Ану; почему-то ей представлялось, что Зембрия Мних, как она догадывалась, очарованный ею, должен был бы сразу же оказать ей такую, для него пустячную, услугу.
- Так для чего? - повторил вопрос Зембрия Мних.
- Хочу участвовать в олимпиаде.
- В олимпиаде?.. Хе, м-да! Невероятно! По-моему, это дело здоровых мужчин.
- Я хочу заработать тысячу, - теперь Ана стала злиться и чувствовала, что ее марафон уже начинается.
- Хотеть и мочь - разные категории, - сухо прозвучал голос Мниха.
- Я смогу, - с вызовом, повышая голос, сказала Ана.
Зембрия молчал, небрежно бросил кисть винограда на стол, как-то досадливо вздохнул, словно отстраняясь, поглубже сел в кресло. Видя эту реакцию, как на глупость, Ана встревоженно, скороговоркой продолжила:
- Я должна смочь, у меня нет другого выбора, иного пути... вообще ничего, ничего у меня нет, кроме этой поганой, унизительной жизни!
У нее до кончиков волос покраснела кожа, вспыхнуло лицо, вздулись на шее вены - она стала в глазах Зембрии еще очаровательней, ее дикарский, необузданный нрав его восхищал, растормошил; он ощутил улегшееся было к ней влечение, какую-то до сих пор неведомую ему животную страсть, страсть ласкать, страсть любить, страсть быть с ней, служить ей, и к этой обуревающей страсти примешивалось еще одно нежное чувство, чувство жалости и сострадания.
- Я тебе так дам эту тысячу! - вскочил вдруг Зембрия Мних, - только...
- Нет. "Так" не надо! - Ана тоже встала, это был просто рефлекс, она испугалась, что хозяин хочет приблизиться к ней. - Я не потерплю условий, я прошу в долг двадцать два номисма. Останусь жива, верну. А как залог есть у меня для Вас весть. Пусть это меня и не красит: передавать подслушанное - вроде донос, да такова ныне участь моя, не до гордости и жеманства.
- Интересно, что ж это за залог? - доктор чуть поостыл, сел на прежнее место.
- Не знаю, как Вы это оцените, и оцените ли вообще, - Ана тоже села, - только мне доподлинно известно, что по приказу Феофании лично Басро Бейхами перерезал всю Вашу семью.
Мних даже не шелохнулся, только голова его несколько вдавилась в плечи, тоскливо застыл взгляд.
- Ублюдок Басро, - после очень долгой паузы, совсем писклявым шепотом проговорил хозяин, резко встал. - Выкормыш! - и стал в задумчивости ходить по комнате.
- Он исчез с моими сестрой и братом, - о своем залепетала Ана.
- Никуда он не исчез, - чуть ли не крикнул Зембрия, - под крылом императора, брата Феофании, тоже моего злейшего врага.
- Под чьим бы "крылом" он не был, я его достану!
- Хм! Не обольщайся, дорогая, - встал напротив нее Зембрия. - Теперь мне доподлинно известно, что ты убила Феофанию. Но не забывайся - Византия мощная империя, устоявшееся в веках государство, в котором есть выработанный цивилизацией аппарат сохранения, сыска, насилия, подкрепленный законами, судами, тюрьмами, армией, агентами и доносчиками... Смерти Феофании желали многие, даже родной брат. И я, при желании, мог бы это легко претворить, да не желал; я хотел, чтобы она еще сто лет так жила, в этом земном аду, мучаясь своей заразой...
- А Вы, как врач, - прервала резко Ана, - не подумали о тех тысячах невинных людей, которых бы она за это время совратила, заразила, которым исковеркала бы жизнь?!
- М-да! Ты права, более чем права! Но, увы, политика дело циничное.
- При чем тут политика?
- Там, где деньги, - начинается политика, где политика - там грязная борьба за власть... Дело в том, что Феофания подмачивала репутацию брата-императора; это было нам на руку... М-да, сложная игра, - заложив руки за спину, заходил по комнате Мних. - Видя, что Феофания уже невменяема, Басро переметнулся к брату, и твоими руками убрал ее... Искусно! ... Кстати, кто знает, что ты здесь? - Зембрия не на шутку взволновался, теперь он был уже не рад, что Ана объявилась в его доме. - Тебя наверняка разыскивает Басро, и если следы приведут ко мне, то это будет веский аргумент императору против меня... Вот это да! ... А может, тебя подослали? - изменился в лице Зембрия. - Какой я дурак! Тебя подослали! Ты ведь рабыня, убийца, случница!
- Замолчите! - вскакивая, завизжала Ана.
- Что значит "замолчи"? Рабыня Басро в моем доме будет мне прика... - он не договорил: сочная пощечина прозвучала в комнате, всем весом Зембрия плашмя рухнул на ковер, задевая рукой стол, поднимая невероятный шум скинутыми книгами.
Ана еще не могла сообразить, что происходит, как уже лежала, уткнувшись носом в ковер, с вывернутыми до боли руками.
- Поднимите ее, - приказал уже поднявшийся Мних.
Ану придавили к стене. Огромные черные тиски сдавливали ее шею, еще двое, один из них узкоглазый, маленький, видимо китаец, стояли по бокам.
- Оголите это плечо, - ткнул Зембрия пальцем.
Не церемонясь, рванули ткань.
- А это! - вскричал Мних.
Ткань трещала, оголив Ану по пояс. Все мужчины разом невольно вздохнули.
- А где тавро? Почему Басро не поставил своего клейма? - в упор придвинулся доктор, а глаза смотрели не на лицо Аны, а чуть ниже.
- Тьфу! - смачно плюнула Ана. - Вот тебе пожизненное клеймо, это ты раб! Свинья!
- Выкиньте ее! - завопил хозяин.
Ее ударом сбили, волоком потащили из комнаты.
- Подонок! - кричала Ана. - Это Вы просили "обращаться" к Вам?! Вы такой же ублюдок, как и Бейхами! Вы знали, что он убил Вашу семью, и боялись его! Трус, женщина, убей меня, убей, а рабой я не буду!
- Вернитесь! - вслед за процессией в зал крикнул Зембрия, и мгновение спустя. - Исаак, зайди!
Три служанки прямо на Ане зашивали ее платье. Она больше не кричала, не дергалась, вся обмякла и тихо, как ребенок скуля, плакала.
На улице уже шел проливной дождь, еще сильнее шумело море, было очень темно, противно. Царский сын со всей галантностью проводил ее прямо до колесницы, помог сесть. Совсем тихая, сникшая Ана уткнулась в колени, все так же сквозь тихое рыдание всхлипывала, что-то жалобно шептала, по-детски зовя отца-мать.
Ана пришла в себя только утром, когда ее головку тихо поглаживала грубая рука Радамиста:
- Не плачь, доченька, не плачь! - умолял он ее. - Главное ты жива, с нами... Ну, не плачь, а то видишь, и остальные дочки все хором ноют.
Ана присела в постели, увидела, как действительно вдоль стены сидят три маленькие сестренки и плачут; она сквозь слезы, как-то ярко, улыбнулась, бросилась к девочкам:
- Ах, вы мои родные, дорогие, ласточки! - стала всех целовать.
И все равно во время как обычно скудного завтрака все были молчаливы, напряжены.
- А что с этим делать? - указал Радамист на большой богатый кожаный чемодан.
- А что это? - удивилась Ана.
- Не знаем, с тобой прислали.
- Со мной?
Артемида больше терпеть не могла, женское любопытство ее давно съедало. Чемодан был битком набит, и как только ослабли замки, он распахнулся: несколько рулонов разноцветной шелковой и шерстяной ткани, а внизу увесистый кожаный мешок - из него Радамист, шепотом считая, извлек ровно пятьдесят золотых монет. Глаза у всех разгорелись, а Ана женским чутьем уловила недобрый взгляд Артемиды:
- Нет, так никогда не будет, - на немой вопрос ответила Ана, - я от кого попало подарки не беру... Радамист, прошу Вас, отнесите все обратно.
- Да ты что, Ана?! - возмутился Радамист, для поддержки посмотрел на Артемиду, но та спрятала, покраснев, лицо. - Это ведь целое состояние!.. Ана, а олимпиада?
- Я прошу, верни.
Все эти дни, под стать настроению Аны, почти постоянно шел мелкий, не по-летнему затяжной дождь. Ана все лежала, пребывала в глубокой прострации, и как-то ночью, чисто случайно, услышала беседу супругов.
- И рыба который день не ловится, - жаловался муж. - Если виноград из-за дождя попортится, не знаю, как перезимуем, на что хлеб купим?
"Не одно, так другое, не рабыня, так нахлебница" - пронеслось в сознании Аны.
Наутро, несмотря на моросящий дождь, Ана до завтрака пошла к морю.
- Ты что?! - заволновалась Артемида.
- Поплаваю, - неестественно улыбалась Ана. - Если встречу корабль, плывущий на север, поплыву к родным, - здесь ее голос сорвался.
- Не смей, вернись! - закричала Артемида, но Ана была уже по колено в воде, она рыбкой ушла вглубь, вынырнула довольно далеко, обернулась - на берегу уже столпилась вся семья, руками махали, звали ее обратно.
- Спасибо! - крикнула Ана, зная, что ее уже не слышно, и опасаясь, что может не совладать с чувствами, она вновь нырнула, и так, только для вдоха всплывая, уплыла настолько, что берег исчез. А она все плыла, плыла и плыла, злясь на себя, на этот мерзкий мир, на некоторых людей. Она сознательно уходила в море, не отдыхая, не выверяя курс, чтобы уйти навсегда, навечно... за своими родными, как это сделала младшая сестра Дика.
Черное море, под стать небу и названию - мрачное, тяжелое, неласковое, волнится, увлекает Ану в свои просторы, а сверху все идет дождь, тоже давит ее... Все, выбилась Ана из сил, и вместе с этим чуждой ей стала эта стихия. В последний раз уловила она гребень большой волны, посмотрела кругом - а ничего не видать, те же волны, туман, тучи. Пошла волна вниз, и в самом тальвеге, подчиняясь стихии, ушла Ана под воду, закрыла глаза, а вода все холодней, все плотней, все лютее, давит в виски. Выпустила она весь воздух, вдруг открыла глаза, и стало так страшно, так невыносимо... Инстинктивно заработали все части тела, поплыла вверх, а не может, не может, все, хотела вздохнуть, вода хлынула в рот, но она удержалась, все, конец. "Что я сделала?" - последняя, злая на свою опрометчивость мысль, и вдруг что-то снизу подтолкнуло ее, понесло кометой, выскочила она на поверхность, надышаться не может, а счастья сколько! сколько радости, веселья, озорства, даже сил!
Неожиданно вода вокруг нее вспучилась, запузырилась, зашипела, резко спала, уходя воронкой вглубь, ее с силой коловертью развернуло, крутануло, так что ахнула, и перехватило дыхание, а круги карусельно ускорялись, потянули ее в глубь, в водоворот, потеряла она полностью ориентацию, вновь стала задыхаться - и тут ее пробкой вытолкнуло вверх. Она уже в страхе запаниковала, стала визжать... Вдруг блестящей птицей выскочил из воды дельфин-афалин, на мгновение бочком завис, обнажая белоснежное брюшко, и рядом, с шумом, плашмя рухнул в море, взметая языки прозрачных брызг, исчез, вновь всплыл, выпуская струйкой фонтанчик, запищал, замахал узким клювом, будто отчитывал, и исчез в глуби морской.
Растерялась Ана, кругом море, волны, дождь, стихия обуревает, а теперь жить хочется, но сил нет, и главное, куда плыть - не знает. Самый жуткий страх, страх одиночества, овладел ею, придавил - и воды, и дождя, и смерти, и всего она теперь боится. А страх - наиковарнейший, злейший враг человека. Еще немного, и она бы сдалась, да рядом вновь послышался писк, и не один, а целая стая дельфинов с завидным изяществом выскочила из воды, покружили вокруг нее, уплыли, вновь приплыли и, заигрывая с ней, увлекли за собой. А потом попривыкли к ней, вплотную подходят, гладкой кожей до щекотки веселят ее бока. Ухватилась Ана двумя руками с трудом за скользкий, серповидно прогнутый длинный плавник афалина, чуть ли не оседлала его, да он вглубь ушел, не дал себя обуздать, а потом всплыл, помотал головой - поругал, мол сама приплыла, сама уплывай, борись за жизнь, а не истребляй ее; не тобой она дана, и не тобой взята будет; но мы тебе только курс укажем, а ты в дальнейшей жизни с него больше не сворачивай...
Поплыла Ана за дельфинами, поняла, что плавать она вовсе не умеет, что жить ей предназначено на суше, среди разных, но людей. В это время дождь перестал, внезапно утреннее солнышко из-за туч выглянуло, озарило мир, заблестело ярче, и, как великая радость, обозначилась на горизонте земля.
С щемящей тоской по породненной семье, выбиваясь из последних сил, Ана подплывала к любимому берегу.
- Мама, мама, Ана плывет, - заголосила навстречу сестренка.
Прямо в платье бросилась Артемида в море, вытащила разбитую Ану на берег, сама все плачет, да не так, как прежде, с новым импульсом печали. Еще лежала на песке Ана, а сквозь тяжелое дыхание шепотом спросила:
- Что случилось?
Артемида молчала, потом еще громче зарыдала, и только из разнобоя девочек Ана поняла: был обыск, искали ее, избили и увели Радамиста.
Уткнулась Ана в песок, потом еле привстала, с болью усмехнулась, заскрежетал песок на ее зубах:
- Вот дела! Мало у Вас было печали, так я еще накликала... Зря вернулась, - вся облипшая песком и щебнем, она поползла к морю.
- Нет, - вцепились в нее все. - Не уходи, что мы теперь без тебя сделаем?
- Да, - сдалась Ана, - сама заварила, самой и расхлебывать... Только дайте отдохнуть, я ничего от усталости не соображаю.
С трудом ее препроводили в дом, уже в постели, сквозь сон, она просила через час-два разбудить; не трогали, спала, как богатырь, проснулась ровно через сутки. Только чуточку поела семян чечевицы и пошла на берег, ей надо было подумать, а думать не думается, она голодна, зла, сердце от этого кипит, рвется наружу. Она уверена, что все это проделки трусливого, оплывшего в жиру Зембрия Мниха: желает обуздать ее, хочет, чтобы на коленях явилась к нему, стала его наложницей, прислугой, рабыней. "Нет уж! И "императрицу" убила, и с ним разберусь, а потом и Басро на колени передо мной станет, сестру и брата вернет".
Предупредив Артемиду, сквозь приличный шторм и порывистый ветер поплыла Ана на лодке к Константинополю, чтобы выследить с моря, как подобраться к дому Мниха. Вернувшись домой, остаток дня она потратила на изготовление якоря из огромного валуна.
К ночи, несмотря на звездное небо и утихший ветер, шторм не спал, однако она не могла откладывать свой план. Глубокой ночью невдалеке от берега, прямо напротив особняка Мниха, Ана бросила "якорь", вплавь добралась до суши, ящерицей, крадучись, пересекла открытое пространство от воды до густых аллей. Здесь вздохнула свободней, до окон кабинета Мниха совсем близко, и все в зарослях. Она проделала всего лишь пару шагов - и страшный удар в затылок.
Очнулась: в том же кабинете, на знакомом диване лежит. Одними глазами повела, искоса видит: Мних, заложив руки за спину, склонив голову, будто любуется брюшком, медленно ходит по комнате. Ана шевельнулась.
- А-а! Пробудилась, шалунья! - с наигранным жеманством воскликнул Мних, приближаясь к дивану.
Ана села, от резкого движения сильно заныл затылок, и только некоторое время спустя она заметила, что на ней цветастый нежный шелковый халат. Мних тем временем сел напротив нее, и так близко, что своими коленями сжал ее колени, по-докторски умело схватил ее подбородок и неожиданно для Аны приказал:
- Раскрой рот, скажи "а-а"!.. Посмотри на мой палец, теперь сюда... Чем ты занималась эти дни?.. Почему молчишь? Твой организм полностью истощен и обезвожен. Ну, что молчишь? - и он фамильярно ударил ее по бедру.
- Уйдите, не смейте! - с силой отстранилась Ана.
Зембрия встал, заходил по комнате.
- Хм, ну и дела! То ты словно "падишахша" являешься ко мне на одноконной колеснице и в архалуке с чужого плеча, то полуобнаженная лезешь сквозь кусты, и все это ночью, нахально, с вызовом. Да ты хоть знаешь, кто ты и что ты творишь, с кем играешь?
- Знаю, знаю, - сумасшедшим шепотом произнесла она, сжалась, и пряча взгляд, - никто... Убейте, делайте, что хотите, только верните в семью Радамиста; он несчастный, ни в чем не повинный человек.
- Радамиста? Это тот, у кого ты живешь? А что с ним? - резко изменившийся Мних уселся рядом с нею. - А ну, говори, да поподробней.
- Ха-ха-ха! - перебил Мних обрывистый рассказ Аны. - Ну, с дельфинами, конечно, сказка, да и зачем так далеко заплывать, вон, накинула бы на шею свой "якорь", и возле берега удобно, - с удовольствием кощунствовал он. Потом, видя, как она, совсем сгорбившись, плачет, сел рядом, погладил по волосам. - Извини, извини, ну, пошутил... верю, верю. Продолжай.
- "Продолжать" нечего, - зло процедила Ана, - был обыск, спрашивали меня, избили и забрали Радамиста.
- Так, это серьезно, - заходил по комнате Мних. - Это Басро, а значит император Лекапин...
- У вас ведь два императора? - вмешалась в его рассуждения Ана.
- Да. Но от этого не легче... Тебя кто в море видел?
- Кто меня может видеть? Ночь! В море шторм!
- Да, отчаянная ты девица... - еще быстрее заходил Мних по комнате. - Значит, Басро, значит, охота, - как бы про себя произнес он. - Ну, подонок! Ну, вскормили врага... Выбора нет, или он меня или я его - другого не будет... Хм, как засел в императорском дворце, и носа не показывает.
- Вы-то императорский врач, - ожила Ана.
- Я врач императора Константина, а к Лекапину меня не допускают, да я бы и не пошел... Хотя... Нет, там не получится... Так как же его выманить, ведь он под защитой замка.
- Я знаю, как! - вновь встряла Ана в ход его мыслей. - Он обязательно будет на стадионе во время олимпиады.
- А ты откуда знаешь? - удивился Мних, и, не дожидаясь ответа, сел рядом, уверенно сжал ее кисть. - Ана, слушай внимательно, или ты полностью доверяешься мне, или... - он замолчал, своей мягкой рукой еще сильнее сжал ее кисть.
- Я очень голодна и устала, - вяло промолвила в ответ Ана.
- Да-да! - вскочил Мних, - сытый голодного не разумеет, - возбудился он. - Ты будешь жить в сказке, как царица!
- Это как Исаак?
- Хм, м-да, ты несносна!.. Но из-за этого, может, и симпатична мне, - он хлопнул в ладоши... И действительно, с этого хлопка жизнь Аны сказочно изменилась.
Находиться в доме Мниха ей нельзя, и в ту же ночь ее на лодке переправили в южном направлении. На берегу Мраморного моря вилла-дворец, с фонтаном и парком; конечно, это не сравнить с владениями Феофании, но все равно размах поражает. В распоряжении Аны два евнуха и две служанки, правда, покидать территорию загородной виллы запрещено.
Зембрия Мних из-за осторожности, а как Ана считает - боязни, всякую медицинскую практику отменил, мол, сам заболел. Только по ночам, по очень важным делам он покидает свой дом, и если такое случается, обязательно навещает Ану, вкрадчиво беседует на всякие темы, но конечная цель одна - будет ли Басро на стадионе.
- Будет, будет! - в который раз с досадой отвечает она, и конечно понимает, что является приманкой, наживкой в руках Мниха, но приманкой непростой, лакомой; и в свою очередь ведет свою игру, чисто женскую, кокетливую; свои сети чар "расставляет" она, хотя знает давно, что ущербный Мних к ней почему-то неровно дышит.