Если хорошенько об этом подумать, то твой друг, особенно если ты вместе с ним побывал во всяких переделках - дерьмовых по преимуществу, - все же заслуживает того, чтобы ты хотя бы попытался объяснить ему, в чем тут дело, раз ты пытался втемяшить это даже ребятам из полиции мысли. Я набрал воздуху и начал речь. Говорилось мне на эту тему на удивление спокойно, внятно и легко.
- Трудно объяснить, Тэм, я никогда об этом особенно не задумывался. Ну, вроде как все вокруг становится более настоящим. Жизнь скучна и бессмысленна. Когда мы начинаем жить, мы на что-то надеемся, но потом приходится забить все надежды куда подальше. Мы осознаём, что рано или поздно сдохнем, так и не разобравшись, зачем жили. Тогда мы изобретаем всякие сложные идеи, которые интерпретируют различны ми способами реальность, но ничуть не прибавляют нам знания о действительно важных вещах. Короче говоря, мы проживаем короткую и полную разочарований жизнь, а потом умираем. Но перед этим мы успеваем заполнить её до отказа всяким дерьмом типа карьеры и личных отношений, чтобы создать иллюзию, что это всё не так уж бессмысленно. Героин - это честная штука, потому что он отбрасывает все эти иллюзии в сторону. Когда тебе хорошо с ним, ты ощущаешь себя бессмертным. Когда тебе плохо без него, ты понимаешь в сотни раз сильнее, какое жизнь, в сущности, дерьмо. Это единственный абсолютно честный наркотик. Он не изменяет твоего сознания. Он просто даёт тебе приход и вместе с ним - ощущение полного кайфа. А когда кайф проходит, ты снова видишь, как убог весь этот мир, но уже не можешь одурманить себя никакими иллюзиями.
- Хуйня, - говорит Томми. - Полная хуйня.
Скорее всего он прав. Задай он мне этот вопрос на прошлой неделе, я бы дал ему совершенно другой ответ. Спроси он завтра, он услышал бы тоже что-нибудь новенькое, но в настоящий момент я придерживаюсь той точки зрения, что ширево помогает, когда все остальное в мире начинает казаться скучным и бессмысленным.
Основная моя проблема заключается в том, что как только я чувствую возможность или ощущаю реальный шанс добиться чего-то, чем, как мне казалось, я хотел обладать, будь это девушка, квартира, работа, образование, деньги и тому подобное, предмет желания сразу начинает казаться мне таким унылым и банальным, что теряет всякую ценность в моих глазах. Героин - совсем другое дело. От него так вот запросто не откажешься. Он тебе этого не позволит. Пытаться завязать с ним - это самый большой вызов, который ты можешь бросить жизни.
- Ну и просто вставляет.
Томми смотрит на меня:
- Просто кайф. Просто вставляет.
- Кончай подкалывать, Томми.
- Я не подкалываю. Ты сказал, что это вставляет, вот я и хочу попробовать.
- Да не хочешь ты. Поверь мне, Томми.
Но это только распалило говнюка ещё больше.
- У меня есть башли. Давай свари мне дозняк.
- Томми… чувак, тормозни…
- Я тебе ясно сказал. Давай, мудила, вмажь меня, ты же мой дружбан или как? Свари мне дозняк. Не парься, один раз уколоться - беды не будет. Давай валяй.
Я пожал плечами и принялся выполнять его просьбу. Я хорошенько вычистил свою машинку, сварил лёгкий раствор и помог Томми вмазаться.
- Обалденная штука, Марк… охуительно клево, несёт, как на американских горках… у меня просто гудит всё внутри… просто гудит.
Увидев такую мощную реакцию, я даже слегка пересрался. У некоторых мудил, очевидно, предрасположенность к ширеву заложена от рождения.
Позже, когда Томми отпускает и он собирается уходить, я говорю ему:
- Ты сделал это, приятель. Считай, прошел полный курс. Трава, кислота, спид, экстази, грибы, нембутал, валиум, теперь вот и ширево. Но заруби себе на носу - пусть это будет первый и последний раз.
Я говорю это в основном потому, что боюсь, как бы Томми. не попросил у меня дать ему немного говна с собой, а мне его самому не хватает. Впрочем, мне его всегда не хватает.
- Ты прав на все сто, чувак, - говорит он, набрасывая куртку.
Томми уходит, и тут я впервые замечаю, что член у меня охуительно чешется. Но чесать нельзя - можно занести какую-нибудь заразу, и вот тогда-то у меня начнутся реальные проблемы с членом.
Традиционный воскресный завтрак
Боже мой, куда меня, на хуй, занесло? Куда меня, на хуй… Чья это комната? Думай, Дэйви, думай! Во рту у меня так сухо, что язык прилип к нёбу. Ну и мудак! Ну и задница! Да чтобы ещё хоть раз в жизни…
БЛЯДЬ… ТОЛЬКО НЕ ЭТО… пожалуйста… Блядь, только НЕ ЭТО.
Пожалуйста!
Не позволь, чтобы это случилось со мной. Пожалуйста! Обещай, что не случится! Обещай!
Да. Я просыпаюсь в чужой постели, в чужой комнате, в луже собственного дерьма. Я нассал в постель. Я наблевал в постель. Я насрал под себя. В голове гудит, кишки крутит и жжёт. Бельё всё в дерьме, абсолютно всё.
Я вытаскиваю из-под себя простыню, снимаю пододеяльник, сворачиваю в комок, ядовитой жгучей смесью внутрь, так, чтобы ничего не протекло наружу. Переворачиваю матрас, чтобы не было видно мокрого пятна на нем, и отправляюсь в санузел, где смываю под душем дерьмо с моей груди, ляжек и жопы. Теперь я знаю, где я - дома у родителей Гэйл.
Блядь, хуже не придумаешь.
Как я тут оказался? Кто меня сюда привёл? Там, в комнате, я заметил, что моя одежда вся аккуратно сложена и повешена. О Боже!
Кто меня раздел?
Начинаю вспоминать. Сегодня воскресенье. Вчера была суббота. Полуфинал в Хамдене. Я начал накачивать себя ещё до матча, а потом продолжил. "У нас нет шансов, - думал я, - в Хамдене нечего ловить против ребят из Старой Фирмы, когда все болельщики и судьи твердо стоят за клубы с устоявшейся репутацией". Поэтому я решил не грузиться за исход, а просто оттянуться по полной программе. Я даже не помню, попал я на матч или нет. Сел на междугородный автобус на Дьюк-стрит вместе с другими парнями из Лейта - Томми, Рентой и их дружками. Шпана ещё та. После того паба в Рутерглене, где мы оттягивались перед матчем, я уже ни хера не помнил - печенье с гашишем и спид, кислота и травка, но в основном все же бухло плюс ещё та бутылка водки, которую я прикончил перед тем, как мы встретились в пабе, чтобы сесть на автобус, который отвезет нас в следующий паб…
Убей не помню, когда именно Гэйл нарисовалась в кадре. Блин. Я возвращаюсь в комнату и ложусь обратно в постель, причём одеяло и матрас без белья кажутся ужасно холодными. Через несколько часов в дверь стучится Гэйл. Мы с Гэйл встречаемся уже пять недель, но секса у нас пока ещё не было. Гэйл сказала, что она не хочет, чтобы наши отношения строились на физической основе, потому что это определит в дальнейшем весь их характер. Она вычитала это в "Космополитене" и теперь хотела проверить эту теорию на практике. Так что теперь, пять недель спустя, я всё ещё ходил с яйцами, опухшими точно пара арбузов. Боюсь, что в этом коктейле из дерьма, мочи и блевотины есть ещё и немалая доза спермы.
- Ты вчера перебрал, Дэйвид Митчелл, - заявляет Гэйл голосом прокурора.
Она и вправду расстроена или только притворяется расстроенной? Трудно сказать.
- А что случилось с бельём?
На этот раз она уже на самом деле расстроена.
- Э-э-э, небольшая авария, Гэйл.
- Ничего, бывает. Пошли вниз. Все как раз садятся завтракать.
Она уходит, а я с трудом напяливаю на себя одежду и сползаю вниз по лестнице, жалея о том, что я - не человек-невидимка. Я беру с собой сверток из простыней, чтобы выстирать их дома.
Родители Гэйл сидят за столом на кухне. Запахи и звуки, сопутствующие традиционной воскресной яичнице с сосисками, вызывают у меня тошноту. Кишки в моём брюхе исполняют тройное сальто.
- Ну что, кое-кто у нас вчера перебрал, девочка? - говорит мать Гэйл, но, к моему великому облегчению, она не сердится, а просто поддразнивает.
Я краснею от смущения, но мистер Хустон, который тоже сидит за столом, пытается сгладить неловкость.
- Ну чего уж там, время от времени полезно отпустить тормоза, - говорит он, пытаясь подбодрить меня.
- Этому следовало бы хотя бы иногда на них нажимать, - говорит Гэйл, показывая на меня.
Я хмурю брови, пораженный такой бестактностью с её стороны - а я-то рассчитывал хотя бы на небольшую поддержку. Вот и надейся после этого на баб…
- Э-э-э, миссис Хустон, - показываю я на бельё, лежащее комком на полу у моих ног. - Я тут слегка простыни испачкал и пододеяльник. Я возьму их домой и выстираю, а завтра принесу.
- О, не беспокойся по этому поводу, сынок. Я сейчас брошу их в стиральную машину. А ты садись и завтракай.
- Нет, но… я очень сильно их испачкал.
Мне ужасно неловко - ведь я действительно хотел отнести их домой.
- О Боже мой! - смеётся мистер Хустон.
- Нет, ну что ты, сынок, садись - я с ними разберусь.
Миссис Хустон подбирается ко мне и хватает свёрток. Кухню она знает как свои пять пальцев, и переиграть её на этом поле трудновато. Я прижимаю свёрток к своей груди, но миссис Хустон чертовски проворна и неожиданно сильна. Она ухватывается поудобнее и тянет свёрток к себе.
Простыни разворачиваются, и вонючий дождь из полужидкого дерьма, липкой алкогольной блевотины и едкой мочи проливается на пол. Миссис Хустон застывает на несколько мгновений в потрясении, а затем, сложившись пополам, устремляется в ванную.
Коричневые капли разлетевшегося дерьма покрывают стекла очков мистера Хустона, его лицо и белую рубашку. Они разлетаются по всему линолеуму и падают на еду, которая выглядит так, словно её полили дешёвым соусом из уличной забегаловки. Гэйл тоже попадает на её жёлтую блузку.
Блядский рот!
- Боже мой… Боже мой… - повторяет без конца мистер Хустон, пока миссис Хустон блюёт, а я предпринимаю жалкие попытки собрать всё это свинство обратно в простыню.
Гэйл смотрит на меня взглядом, в котором читается отвращение и презрение. В настоящий момент я не вижу особенных перспектив для развития наших отношений. В койку Гэйл мне затащить не удастся. Впрочем, эта мысль мне впервые безразлична. Я просто хочу убраться отсюда как можно быстрее.
Дилемма торчка № 65
Внезапно становится холодно, невъебенно холодно. Свеча почти догорела. Единственный реальный свет в комнате исходит от телевизора. Там показывают что-то чёрно-белое… впрочем, это черно-белый телевизор, так что иначе и быть не может… был бы телевизор цветной, все было бы иначе… возможно.
Мороз просто ужасный, но если начинаешь двигаться, то становится ещё холоднее, оттого что ты понимаешь, что согреться тебе ни хуя не удастся. По крайней мере если не шевелиться, то можно делать вид, что такая возможность существует, что, если ты начнешь ходить или включишь обогреватель, тебе станет теплее. Все дело в том, чтобы шевелиться как можно меньше. Это гораздо легче, чем ползти по полу к обогревателю.
В комнате есть ещё кто-то, кроме меня, но в темноте не разобрать, кто это. Наверное, Кочерыжка.
- Кочерыжка… Кочерыжка…
Он ничего не отвечает.
- Как здесь невъебенно холодно, чувак.
Кочерыжка (разумеется, если это он) по-прежнему ничего не отвечает. Может быть, он умер, но вроде бы нет, вроде бы глаза открыты. Впрочем, это ещё ничего не значит.
Плач и погребение в Порт-Саншайне
Ленни посмотрел на свои карты, а затем изучил выражение лиц партнёров.
- Чего ты тянешь? Билли, давай тогда ты, мудила.
Билли показал Ленни свои карты.
- Два сраных туза!
- Сопливый ублюдок! Ты - сопливый ублюдок, Рентон. - И Ленни ударил кулаком по своей ладони.
- Двигай сюда мою гребаную добычу, - сказал Билли Рентон, сгребая стопку банкнот, которая лежала по середине на полу.
- Наз, кинь-ка сюда баночку пива, - попросил Ленни.
Просьба была выполнена, но он не поймал на лету банку, и она упала на пол. Когда он открыл банку, большая часть её содержимого окатила Пизбо.
- Ты, урод ёбаный, смотри, куда льёшь!
- Извини, Пизбо. Это всё из-за этого мудака, - рассмеялся Ленни, показывая на Наза. - Я его просил кинуть баночку пива, а он, блядь, запустил мне её прямо в голову.
Ленни встал и подошёл к окну.
- Ну что, этот мудозвон всё ещё не объявился? - спросил Наз. - На хуй играть без больших денег?
- Нет, не объявился. Ни одному слову этого гондона нельзя верить, - сказал Ленин.
- Позвони ему. Узнай, в чем дело, - предложил Билли.
- Верно. Надо позвонить.
Ленни вышел в прихожую и набрал номер Фила Гранта. Ему было скучно играть на детские ставки. Он бы уже мощно поднялся к настоящему моменту, если бы Фил Грант пожаловал сюда вместе со своими бабками.
На звонок никто не ответил.
- Ни одной бляди нет дома, или же к телефону не подходят, - сказал он дружкам.
- Надеюсь, этот пидор не скрывается где-нибудь вместе со всем банком, - засмеялся Пизбо, но смех его прозвучал вымученно, как первый намёк на то, чего втайне опасались все присутствующие.
- Пусть только рискнёт. Я порву любого гондона, который кинет на бабки собственных друзей, - прорычал Ленни.
- С другой стороны, если хорошенько об этом подумать, башли-то грантовские. Что хочет, то с ними и делает, - сказал Джеки.
Все посмотрели на него с выражением удивленной враждебности.
- Шёл бы ты в жопу с такими заявлениями, - выдавил наконец из себя Ленни.
- И всё же Гранти честно выиграл эти деньги. Я же помню, мы все с этим согласились. Собрали большой банк из клубных денег, чтобы играть было веселее. Затем разделили его между всеми. Я всё помню. Я хотел только сказать, что с точки зрения закона… - попытался объяснить свою позицию Джеки.
- Это наши башли! - отрезал Ленин. - Гранти почувствует на собственной шкуре, что такое - плыть против течения.
- Я согласен, я просто хотел сказать, что с точки зрения закона…
- Заткни свой вонючий рот, говно болтливое, - перебил его Билли. - Нам здесь всем насрать на точку зрения закона. Речь о том, как должны вести себя друзья. Если бы ты всегда рассуждал с точки зрения закона, блядь ты жуликоватая, дома у тебя ничего, кроме голых стен, не было бы.
Ленни одобрительно кивнул.
- Что-то мы торопимся с выводами. Можно ведь найти миллион причин, почему он ещё не пришёл. Может, этого мудозвона в пути что-то задержало, - предположил Наз.
На его рябом лице застыло напряжённое выражение.
- Может, какой-нибудь мудак дал ему пизды и забрал все деньги, - сказал Джеки.
- Ни один козёл не рискнёт дать пизды Гранти. Он из тех, кто сам даёт всем пизды, а не из тех, кому пизды дают. Если он заявится сюда с какой-нибудь историей в этом роде, я объясню ему, куда он её может себе засунуть.
Пенни начинал беспокоиться. В конце концов речь шла о клубных деньгах.
- Я просто хотел сказать, что глупо расхаживать по улице с такой суммой наличных. Вот и всё, - поспешил прибавить Джеки, который слегка побаивался Ленни.
За шесть лет Гранта не приходил играть в карты по четвергам только тогда, когда уезжал в отпуск. Он был завсегдатаем. Ленни и Джеки, например, отсутствовали длительное время, пока сидели в тюрьме - один за грабёж, другой за квартирную кражу.
Клубные деньги - или, иначе, отпускные - были традицией, заведённой ими, когда, ещё подростками, они все вместе ездили отдыхать в Лорет Де Map. Теперь, повзрослев, они ездили уже не такими большими компаниями или вообще в обществе одной только жены или подруги. Странное смешение картежных денег с клубными произошло пару лет назад, когда они сильно выпили. Пизбо, который был тогда казначеем, в шутку поставил пачку клубных денег на кон. Они сыграли ради смеха, но им так понравилось играть no-крупной, что они разделили клубные деньги между собой и понарошку играли на них. Каждый раз, когда они решали, что стоит начать экономить, они прекращали играть на "настоящие" деньги и переходили на "клубные". Это было почти то же, что играть на бумажки, которые заменяют деньги при игре в "монополию".
Иногда случалось, что кто-нибудь "снимал" весь банк целиком, как это вышло у Гранти на прошлой неделе, и тогда они на мгновение задумывались о двусмысленной и опасной природе своей забавы. Но обычно приходили к выводу, что, поскольку они друзья, никто из них не сделает пакости всем остальным. Кроме того, в пользу такого мнения говорили не только дружеские чувства, но и логика. Все они жили в одном районе, и никто бы из них не стал бросать налаженную жизнь ради каких-то там двух тысяч фунтов. А ведь если бы кто-то зажал весь банк, то уехать ему пришлось бы наверняка. Они повторяли про себя все эти соображения снова и снова. Гораздо больше следовало бояться банального ограбления. В банке деньги лежали бы в большей безопасности. Но они ничего не могли поделать с охватившим их коллективным помешательством, с постигшей их глупой прихотью.
На следующее утро Гранти так и не появился, а Ленни опоздал в отдел социального обеспечения на регистрацию.
- Мистер Листер, вы живете тут рядом, за углом, а регистрироваться вам надо всего один раз в две недели. Вряд ли для вас составит такой труд являться вовремя, - выговорил ему напыщенным тоном Гэв Темперли, служивший клерком в этом отделении.
- Я понимаю позицию вашего сраного учреждения, мистер Темперли, но я уверен, что вам следует принять во внимание, что я охуенно занятой человек, которому приходится вести дела сразу нескольких процветающих предприятий.
- Блядь, Ленни, ты просто ленивая пизда, вот и всё. Встретимся в "Короне" во время ленча. Я приду сразу после двенадцати.
- Отлично. Только пьём на твои, Гэв. Я на нулях, пока завтра чек с платой за квартиру не придёт.
- Не проблема.
Ленни спустился в паб, взял пинту светлого и развернул свой номер "Дейли рекорд". Сначала он хотел было закурить, но потом передумал. На часах было 11:04, а он уже выкурил двенадцать сигарет. Так было всегда, когда ему приходилось рано вставать. Он курил слишком много. Курить меньше удавалось, только оставаясь в постели, поэтому он обычно валялся до двух часов дня. Эти гондоны из правительства, думал он, решили одним махом разорить его и погубить его здоровье, заставляя вылезать из постели в столь ранний час.
На последних страницах "Рекорд", как всегда, было полно всякой белиберды по поводу "Селтик" и "Рейнджере". Соунесс присматривает себе какого-то орла во второй лиге британского чемпионата, Макнил заявляет, что у болельщиков растет вера вуспех "Селтик". Разумеется, ни слова про "Хартс". Ни слова. Немножко про Джимми Сэндисона - одна и та же цитата два раза подряд, причем оборванная на середине. Ещё небольшая заметка о том, почему Миллер из "Хибз" по-прежнему считает, что он - нужный человек на нужном месте, несмотря на то что за последние тридцать игр команда забила всего три гола или что-то вроде того.
Ленни перевернул газету на третью страницу. Он предпочитал фотографии легкомысленно одетых женщин, которые печатались в "Рекорд", фотографиям женщин с обнаженной грудью в "Сан". Надо тренировать воображение.
Краем глаза он засек Коулина Далглиша.