- Как ни горько признать всем нам, - говорил он, - плен это не доблесть, не подвиг… Плен - позор для солдата, для воина Красной Армии. - Николай остановился, словно в раздумье, и добавил: - Позор или несчастье… в любом случае это большая трагедия. Это говорю вам я, такой же пленный, как и все сидящие здесь… И главное теперь в том, как смыть наш позор, как сохранить достоинство советского гражданина. Только борьбой, стойкостью, верой в близкое избавление должны быть наполнены наши дни в плену. Чтобы открыто и честно могли мы посмотреть в глаза народу, своим отцам, детям, женам и матерям… Тут перед нами стоит предатель. Нет ничего отвратнее, грязнее его преступления. Мы сами вынесем ему приговор именем советского народа. Так будет с каждым, кто нарушит долг и в своей подлости станет пособником врага… Здесь, в фашистском шталаге, в окружении врагов, мы судим предателя своим судом, по своим законам, и в этом, товарищи, наша сила!.. Сейчас трибунал объявит свой приговор.
Николай обратился сначала к одному, потом к другому члену трибунала.
- Смерть, - сказал первый.
- Смерть, - ответил другой.
Занин сказал в темноту:
- Именем закона военный трибунал приговаривает предателя Алексея Егорина к смерти…
Наутро Алексея Егорина нашли мертвым под нарами… Суровы законы военного времени…
В шталаге несколько раз бывали побеги. Иногда беглецам удавалось скрыться. Во всяком случае, их дальнейшая судьба была неизвестна. Но часто избитых, истерзанных беглецов привозили обратно, и они стояли на жаре до вечера, повернутые лицом к стене, пока их не уводили на виселицу. Если бежавшего убивали на месте, труп его привозили в лагерь для устрашения пленных, для подтверждения незыблемого факта - побег из лагеря равносилен смерти. Порой, когда побег удавался, эсэсовцы шли на обман - выставляли у ворот какой-то труп и утверждали, что это тот, кто пытался бежать из лагеря. Но побеги военнопленных все-таки не прекращались.
Николаю Занину с его группой пришлось бежать раньше намеченного срока. Потому и бежали лишь впятером.
В то время бои шли где-то за Витебском, но лагерь военнопленных уже готовили к эвакуации. Первым узнал об этом писарь из канцелярии и в тот же вечер рассказал по секрету другим. Пленных собираются гнать пешком в Германию. Ясно, что убежать с этапа будет почти невозможно.
Утром следующего дня посылали машину за дровами для кухни, лесосека находилась недалеко от лагеря. Бежать оттуда тоже не просто. Рассчитывали лишь на машину.
С шофером и солдатом-эсэсовцем справились легко. Убитых бросили в кусты, водителя облачили в немецкую одежду, и машина на полном ходу пошла к словацкой границе. Поляки батраки из имения фон Шернера рассказывали, что в горах, в Моравских Бескидах, есть словацкие партизаны. Они знали даже название отряда - "Чапаев".
Ехали по направлению к имению Шернера, по знакомой роге. Но часа через полтора машину пришлось оставить - вышел бензин. На горизонте поднимались хребты невысоких ор. Беглецы столкнули грузовик под откос, сошли с дороги и глухой тропой поднялись в горы. Их было пятеро, и на всех одна винтовка да пятнадцать патронов…
2
Казалось бы - что еще надо этому русскому!.. Он не так уж много работал в пуговичной мастерской и каждое утро получал свою кружку кофе. Конечно, кофе не настоящий, но разве в лагерях пленных поили натуральным кофе?.. Просто Андрей оказался неблагодарным, как все остарбейтеры…
Господин Мюллер чувствовал себя чуть не благодетелем Андрея. И вот русский подвел его, сбежал из пуговичной мастерской… Вечером он прибирал в мастерской, а наутро его не оказалось ни в каморке, ни во дворе. Пропал, будто в воду канул.
Мюллер ждал до вечера, потом до утра следующего дня и наконец вынужден был заявить в полицию. Хорошо, что вовремя это сделал. Иначе Мюллеру не миновать бы больших неприятностей…
Недели через полторы после того, как исчез Андрей, в мастерскую нагрянули гестаповцы. Сначала они выспрашивали у хозяина - куда девался остарбейтер, направленный к Мюллеру через биржу труда… В том-то и дело, что Мюллер не знал этого - он же сам сообщил в полицию о побеге.
Агенты гестапо прошли в каморку, где жил Андрей, переворошили ее сверху донизу и здесь-то, к неописуемому ужасу владельца мастерской, обнаружили неплотно уложенную половицу… В тайнике ничего не нашли, кроме обрывков бумаги, запачканных типографской краской. Но и этого было достаточно.
Гестаповцы завели следствие и долгое время тягали Мюллера и рабочих его мастерской на допросы в панковское отделение гестапо.
На допросах следователя больше всего интересовали связи бежавшего остарбейтера - с кем он встречался, кто у него бывал и как часто он покидал мастерскую.
Пауль Мюллер впервые покривил душой перед властью. Сначала он хотел рассказать все как было, но зачем же станет он подводить фрау Герду, вдову покойного брата, зачем доставлять неприятности самому себе… Хозяин пуговичной мастерской утаил от гестапо, что бежавший русский был знаком с восточной работницей, которая жила у фрау Вилямцек.
Из чувства самосохранения Мюллер скрыл также и то, что Андрей частенько покидал мастерскую. Если об этом узнают, ему, Мюллеру, не поздоровится. Хозяин должен помнить инструкцию…
Само собой разумеется, что Пауль Мюллер не сказал в гестапо и о разговорах, которые он вел с остарбейтером. За один такой разговор припишут государственную измену и упекут в лагерь за колючую проволоку…
Бывало, что Пауль Мюллер, терзаемый неприятными известиями с фронта, заходил в каморку Андрея и спрашивал, что думает русский о последнем наступлении советских войск… Иногда он с шутливым видом задавал Андрею вопрос: что, если русские в самом деле придут в Берлин? Что тогда будет?.. Андрей уклонялся от таких разговоров, а хозяин мастерской неизменно заканчивал их одной и той же фразой:
- Мы с тобой будем помогать друг другу… Сейчас я тебе, а потом ты мне - если придут ваши… Хорошо?.. Как это говорят у вас - интернациональная солидарность!..
Мюллер хлопал Андрея по плечу и хохотал, словно только что придумал смешную штуку. Но на самом-то деле Мюллер начинал подумывать об этом очень серьезно. Всякое может случиться…
Поди-ка теперь расскажи обо всем этом в гестапо… На допросах хозяин пуговичной мастерской молчал и опасался, как бы следователь, упаси бог, сам не узнал обо всем этом…
Потом вызовы в гестапо прекратились, и неприятности стали понемногу забываться. Их заслонили другие события. И вдруг Пауля Мюллера опять пригласили в гестапо. На этот раз ему показали целую кучу фотографий. Следователь раскинул их, как карты на игорном столе. На каждой фотографии стоял номер. Он спросил - не узнает ли господин Мюллер среди этих людей на портретах Андрея.
Да, владелец пуговичной мастерской узнал остарбейтера. Вот его фотография, худощавый, с проницательными глазами и ямочкой на подбородке. Попался, голубчик!..
Следователь не опроверг, не подтвердил восклицания Мюллера. Он поблагодарил его и отпустил домой.
Когда Мюллер вышел, следователь позвонил куда-то по телефону.
- Наши предположения подтверждаются, господин штурмбаннфюрер, - сказал он, разглядывая фотографию. - Мюллер опознал бежавшего под номером двадцать семь… Возможно, это и есть Андрей Воронцов, которого не могли задержать в Ораниенбурге.
- Где его арестовали? - спросил штурмбаннфюрер.
- В Лейпциге во время облавы.
- Он дает показания?
- Никак нет, господин штурмбаннфюрер… Разрешите вызвать к себе?
- Допросите как следует сами, но так, чтобы остался жив… Он нам понадобится…
- Яволь!.. - Чиновник-эсэсовец повесил трубку.
Это был тот самый следователь, который вел дело подпольной организации иностранных рабочих, раскрытой в лагерях Ораниенбурга. Почти всех арестованных суд приговорил тогда к смерти. Остальных отправили в Маутхаузен. Что сталось там с ними, следователя не интересовало. Жаль только, что не остался в живых Садков - он бы сейчас пригодился. Садков - единственный, кто давал показания. Он и назвал тогда фамилию Воронцова.
Следователь поручил секретарю достать из архива дело Богдановой, Калиниченко и других, а сам позвонил в Лейпциг. Ссылаясь на приказание штурмбаннфюрера, он распорядился немедленно доставить арестованного, который на фотографии значится под номером двадцать семь…
Андрея арестовали случайно, во время какой-то облавы на вокзале в Лейпциге. При нем ничего не было, даже документов. Это и вызвало у патруля подозрение. Хорошо, что Андрей был один и за ним не потянулся хвост новых арестов. Случись все на десяток минут позже, гестаповцы захватили бы Франца, которого в тот день Андрей дожидался на лейпцигском вокзале.
Когда Андрея и еще десятка полтора арестованных уводили с вокзала, он увидел в толпе на тротуаре Франца. Они встретились взглядами. Вилямцек тут же вскочил в подошедший трамвай. Значит, Франц в безопасности… О себе Андрей не тревожился. Кто может узнать его? Против Андрея Синодова, как назвался он в Лейпциге, у гестаповцев нет ни каких улик. Может быть, только то, что он русский.
Путешествие в тюремном вагоне из Лейпцига в Берлин тоже не вызвало, беспокойства - вероятно, пошлют в рабочий лагерь. Ну и пусть. Андрей вспомнил украинскую пословицу: "С мужика не разжалуешь"… Какая разница быть остарбайтером в рабочем лагере или в пуговичной мастерской… Но в Берлине Андрея Воронцова с вокзала повезли в следственную тюрьму на Лертерштрассе.
После того как Андрей узнал о провале организации в Ораниенбурге, он долго ломал голову - кто мог выдать Галину Богданову, Калиниченко, Садкова, веселого француза Симона?.. Андрей не находил ответа. На всякий случай с Францем Вилямцеком они решили некоторое время не встречаться. Увиделись только в середине лета, и Вилямцек рассказал, что провал в Ораниенбурге совпал с волной арестов, проведенных гестапо среди немецкой интеллигенции. Как раз перед тем полиция напала на след Гроскурта, Хавемана и других членов организации "Европеише унион". Скорее всего, гестаповцам удалось раскрыть связи организации с иностранными рабочими.
Франц снова начал довольно часто появляться в пуговичной мастерской Пауля Мюллера. Он раздобыл недостающие части к ротатору, и работа пошла быстрее. Иногда за ночь удавалось отпечатать несколько сот листовок. Печатались они на немецком языке, и Андрей переправлял их с помощью Груни к жене Франца Вилямцека. Фрау Эрна стала теперь заправским конспиратором… С Груней они стали такими друзьями - водой не разольешь!..
Перед третьей годовщиной войны, в середине июня, Франц принес восковку с текстом листовки и флакон типографской краски. Андрей торопливо сунул все это в карман. Обычно он читал тексты в своей каморке, заперев дверь на задвижку. Но Франц сказал:
- Эти листовки для советских людей…. Прочитай…
Они сидели в разбитой сторожке, рядом с железнодорожной насыпью. Здесь было очень удобно встречаться - близко от мастерской и кругом целый лабиринт закоулков.
Андрей принялся читать. Было еще светло, но слепые буквы сливались на восковой бумаге.
- Подложи что-нибудь темное, - посоветовал Франц.
Но Андрей уже приспособился и все с большим интересом читал листовку. Русские слова были написаны латинским шрифтом. Видимо, не оказалось другой машинки. Первая строчка крупными буквами:
"К пленным красноармейцам, к восточным работницам и рабочим!
Гордые за наш класс, мы, немецкие рабочие, восхищаемся усилиями и стойкостью русского народа".
Андрей прочитал это, и горячая волна захлестнула его. Он оторвал глаза от восковки, посмотрел на немецкого подпольщика, хотел что-то сказать, но Франц прервал:
- Читай, читай… до конца…
"Революционные рабочие Германии, - читал Андрей, - чувствуют себя братски связанными со всеми иностранными рабочими, особенно с вами, русские товарищи. Где только возможно оказывать совместное сопротивление фашизму, мы организуем его и помогаем вам. Настало время трубить сбор. Как и прежде, мы призываем: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"
Под листовкой стояла подпись: "Революционные рабочие Германии".
Андрей опустил на колени восковку.
- Так вот она, пролетарская солидарность! Вот она, антифашистская коалиция народов в действии!
- Что ты скажешь? - спросил его Франц. - Мы хотим распространить листовку в третью годовщину войны…
Вместо ответа Андрей порывисто сжал руку своего товарища. Франц, усмехнувшись, сказал:.
- Я не забыл того разговора, Андрей. Это взяло меня тогда за живое. - Он повторил горькую фразу, сказанную когда-то Андреем: - "Мы всегда слишком верили в сознательность германского рабочего класса"… Поверь, Андрей, мы еще докажем, на что способен германский рабочий класс…
В тот же вечер Франц рассказал Воронцову о том, что происходит в подпольной Германии. Он словно приподнял перед его глазами мрачную завесу, и там вдали Андрей увидел проблески света… Нет, фашизм - это только временно. В Германии есть не только эсэсовцы, здесь есть люди, готовые идти на смерть в борьбе против гитлеровского режима. Вот один из них - Франц Вилямцек, человек сложной и запутанной судьбы. Жаль только, что их так мало - людей интернационального долга. Андрей высказал эту мысль вслух.
- Гитлер истребил наши партийные кадры, - ответил Франц, - а иных, вроде меня, заставил надолго уйти в себя. Ведь сначала он бросил в концлагеря германских коммунистов, профсоюзных функционеров. Многие и сейчас еще там.
Франц подумал о Кюблере. Вот с кем хотел бы он познакомить Андрея.
- Я тебе рассказывал о Кюблере. Он в Бухенвальде Во всех лагерях есть немецкие коммунисты. Я знаю, они продолжают борьбу, так же как мы здесь.
Андрей высказал мысль, которая не оставляла его.
- Знаешь, Франц, я не привык быть техническим исполнителем. Вот если бы по-настоящему взяться за дело!
- А это не настоящее? - Франц кивнул на восковку, которую Андрей все еще держал в руках.
- Нет, это только часть настоящего. Меня тяготит одиночество. Я привык быть вместе с людьми…
- Знаешь что, - вдруг согласился Франц, - поедем в Лейпциг. Там есть один русский, который связан с немецкими коммунистами. Они работают вместе. Им нужны люди.
Вилямцек рассказал подробнее. В Лейпциге существует объединенная подпольная организация. Организацию назвали Интернациональным антифашистским комитетом. Ячейки комитета созданы на нескольких предприятиях и в лагерях иностранных рабочих. Удалось добыть кое-какое оружие. Комитет объединяет несколько сот человек. Для Андрея там найдется работа…
- Вот это по мне! - воскликнул Андрей.
С каким нетерпением ждал он дня, когда сможет покинуть пуговичную мастерскую! Вместе с Вилямцеком они переправили куда-то ротатор - Франц нашел другое место для печатания листовок. Потом Вилямцек уезжал в Лейпциг, и наконец в июле Воронцов очутился в Лейпциге.
С Михаилом Орловым они встретились на квартире у Гаука, в домике, обнесенном невысоким забором-сеткой. Гаук жил на окраине города. Хозяин с Францем вышли в соседнюю комнату, чтобы не мешать разговору. Орлов, широкоплечий парень с крупными чертами лица и светлыми, точно выгоревшими волосами, пытливо оглядел Андрея:
- Так вот ты какой!.. Франц мне про тебя все уши прожужжал. Будем знакомы!
О себе Орлов говорил мало, да и Андрея не стал расспрашивать. По поводу своей фамилии Орлов усмехнулся:
- Фамилий теперь у меня как собак нерезаных! Кажется, и сам запутался… Имя только одно, постоянное, да национальность. Этого не меняю.
Орлов спросил, кем бы мог работать Андрей, и оживился, когда узнал, что по профессии он инженер-автомобилист.
- Значит, шофер из тебя выйдет!.. Как раз то, что надо… Документы мы тебе добудем с помощью Франца, а работать станешь на "Хасаге", там, где и я. Завод нужный - там делают мины, гранаты, фауст-патроны. Ну, да об этом поговорим позже…
Ночевать Орлов увел Андрея в рабочий лагерь, расположенный неподалеку. Он прошел вперед мимо вахтмана, кивнул на Андрея и что-то негромко сказал. Спали в душном бараке на одних нарах.
А через две недели Андрея арестовали на лейпцигском вокзале. Он шел на свидание с Францем, который должен был передать ему документы.
3
Следователь фон дер Лаунец, который вел дело Калиниченко, Галины Богдановой, Садкова, а теперь занимался Андреем Воронцовым, работал в отделе с лаконичным и ничего не говорящим названием "С-2К". Отдел "С-2К" создали недавно в главном управлении имперской безопасности специально для розыска беглых иностранных рабочих и военнопленных, а также для пресечения их нелегальной деятельности против Великогермании.
Поводом для организации отдела послужил приказ начальника штаба вооруженных сил фельдмаршала Кейтеля, согласованный с Гиммлером.
"С глубочайшим беспокойством, - писал Кейтель, - я должен отметить, что побеги военнопленных, в особенности офицеров, в последнее время приняли опасные размеры".
В приказе указывались меры пресечения побегов - тайный надзор в лагерях, частые переселения пленных из лагеря в лагерь, применение служебных собак и, конечно, соблюдение жесткого лагерного режима. Рекомендовались также массовые облавы с участием внутренних войск.
Тревожный приказ Кейтеля появился весной сорок третьего года, после сталинградских событий, когда побеги из лагерей особенно участились. Но проходили месяцы, и поступали все новые и новые донесения о побегах военнопленных и восточных рабочих. Тогда и появился второй приказ Кейтеля, составленный в более категоричных выражениях.
"В связи с возросшим в последние недели числом массовых побегов военнопленных офицеров и солдат, - писал он, - рейхсфюрер СС Гиммлер вынужден был распорядиться о проведении нескольких больших поисков. Это означает привлечение в каждом случае большого числа военнослужащих вооруженных сил, полиции, пограничной охраны и т. д., а также примыкающих к партии организаций".
Одновременно с изданием секретного приказа Гитлер учредил должность германского инспектора по делам военнопленных, предоставив ему всю полноту власти и неограниченные полномочия, Тогда и возник в недрах полиции отдел "С-2К". Сюда стекались донесения из отделений гестапо о подпольных организациях среди иностранцев.
В первую облаву удалось задержать около четырнадцати тысяч иностранных, главным образом советских, рабочих и военнопленных. Но это не дало ощутимых результатов. Через два месяца по всей Германии провели новую полицейскую операцию, в которой участвовало свыше шестисот пятидесяти тысяч человек. Кроме полицейских и воинских частей, в облаве принимали участие двести пятьдесят тысяч членов нацистской партии и организации "Гитлерюгенд". Облава продолжалась в течение недели. Захватили еще несколько тысяч беглых остарбейтеров. Их посадили, отправили в лагеря, но положение оставалось прежним.