- Есть наблюдай!
Небо из фиолетово-черного медленно становилось синим. Снаружи, возле пролома в стене, легким облачком снега зашуршал предрассветный ветерок.
Так, молча прислушиваясь к настороженной тишине переднего края, они просидели почти час. Наконец возле двери что-то хрустнуло, и в синеве просвета возникла фигура Садыкова.
- Товарищ гвардии сержант! Немцы!..
- Откуда? - недоверчиво спросил Приходько.- Артподготовки не было, танков не слыхать.
- Честное слово говорю, товарищ гвардии сержант! - загорячился Садыков.- Иди сам смотри - увидишь. Тихо-тихо идут...
Приходько кивнул Отару Гелашвили, и они втроем, сразу же у двери упав в снег, поползли за угол домика.
Почти совсем рассвело. По серому небу летели обрывки низких облаков. На востоке, у самого горизонта, стыла неширокая тускло-желтая полоска зари.
- Ну где? - негромко спросил Приходько,
Садыков показал рукой направо:
- Туда смотри. Видишь?
- Ни, не бачу.
- Во-он, где дорога.
- Я вижу,- сказал Гелашвили. Оп подполз ближе к Приходько.- Посадка прямо? Прямо. Смотри чуть правей, в лощине...
- Ага! Понятно. Теперь вижу. Глазастый ты у нас, Усман!..
Еле заметные в своих ватниках, вывороченных белой подкладкой наружу, немцы редкими цепями крались вдоль посадки к лощине, тянувшейся почти до самых окопов роты.
Приходько скомандовал:
- Назад, хлопцы! Пулемет - на чердак!
Первым на чердак поднялся юркий и цепкий Садыков. Скрывшись в проломе потолка, он через минуту высунулся обратно, пыльный и грязный, с длинным клоком паутины на левом плече маскхалата.
- Давай,- сказал он, присаживаясь и держась одной рукой за трубу.- Пулемет давай!
- Держи!
Приходько и Гелашвили подали ему сначала станковый пулемет, потом ручной, диски и коробки с лентами и, помогая друг другу, взобрались па чердак сами.
Разрыв немецкой мины расколол висевшую над передним краем рассветную зимнюю тишину и, как сигнал, поднял в рост атакующих. Не открывая огня, они рысцой побежали вперед, редкими цепями расползаясь по голому полю.
Приходько лег за пулемет, Садыков подал в приемник ленту. Отар Гелашвили пристроился со своим "дегтяревым" рядом. Приходько поправил каску, сбросил рукавицы и, поплевав на руки, усмехнулся глухим, недобрым смешком:
- Ну, господи благослови! Нехай теперь в Берлине заупокойную читают!..
Ни Талащенко, ни Бельский, конечно, не надеялись, что пулеметный огонь во фланг сорвет очередную атаку противника. Батальон отбил ее при поддержке артиллеристов и минометных батарей. Но два пулемета, ручной и станковый, ударившие по наступающим справа, все-таки дезорганизовали и расстроили боевой порядок противника и нанесли ему чувствительный урон.
- Теперь, хлопцы, нам дадут,- мрачно сказал Приходько, вытирая рукавицей вспотевшее лицо.- Засекли, как пить дать. Скоро начнут выковыривать. Треба вниз.
Возле сторожки, взметнув снежную пыль, шлепнулась мина, за ней вторая, третья...
- Вниз, говорю!
Спустившись, все трое распластались на холодном глиняном полу. Вокруг грохотало все чаще и чаще. С потолка и от стен летели щепки, комья глины и штукатурки. Один раз грохнуло очень близко, рядом с проломом в стене. Сверкнуло, и в печку, жужжа, впились осколки.
Разрыв мины, угодившей в крышу, был последним. Теперь гремело, рвалось и ухало только в той стороне, где находились окопы роты.
"Опять атакуют",- понял Приходько.
Поднявшись, он отряхнулся, сплюнул скрипевшую на зубах кирпичную пыль, протер глаза. Садыков сдержанно стонал, и около него с индивидуальным перевязочным пакетом суетился Гелашвили.
- Зацепило? - спросил Приходько.
- Плечо,- Садыков закрыл глаза и стиснул зубы.
Приходько взялся за пулемет.
- Подсоби, Отар. А как перевяжешь, сразу ко мне!
Перевязав Садыкова, Гелашвили поднялся на чердак п через плечо стрелявшего длинными очередями Приходько увидел немцев. Как и во время первой атаки, они двигались по полю редкими цепями. Но теперь в их боевых порядках, далеко на фланге, шли танки.
- Давай на ту сторону! - крикнул Приходько.- Окружают! Нас окружают!..
Схватив пулемет, Гелашвили бросился к противоположному краю чердака. Под ногами путались обвалившиеся балки, куски разбитой черепицы, обрывки проволоки.
К домику действительно с трех сторон полукольцом стягивались немцы. Их было много, человек тридцать.
Подпустив противника метров на сто, Гелашвили наклонил вниз ствол пулемета и потянул па себя спусковой крючок. Огонь прижал немцев к земле. Несколько солдат, взмахнув руками, медленно повалились в снег. По чердаку, пытаясь нащупать место, где скрывался пулеметчик, со стороны противника стриганула длинная автоматная очередь.
Потный, с грязным от пыли лицом, Гелашвили водил стволом из стороны в сторону, пока не кончился диск - уже четвертый за это утро и последний. А к домику еще ползли немцы, и еще бил и бил пулемет Приходько. Внизу, возле угла сторожки, ухнула брошенная немцами граната. Автомат Садыкова сразу смолк.
"Убили Усмана... Ну, я сейчас!.."
Дрожа от ярости, Гелашвили искал глазами солдат противника и наконец увидел их. Они ползли теперь значительно левее. Он дал очередь из автомата. Трое замерли на снегу, остальные по-прежнему ползли, изредка стреляя по чердаку наугад. Гелашвили оглянулся. Как Приходько? Тот, ползая около своего пулемета, расшвыривал пусты о патронные коробки. "Неужели и он расстрелял все?"
Оставшиеся в живых немцы вскочили и, увязая в снегу, тяжело побежали к дому. Один из них широко размахнулся и швырнул гранату на длинной деревянной рукоятке.
Весь сжавшись, Гелашвили полоснул из автомата. Немцы свалились, и в то же мгновение на чердаке взорвалась запутавшаяся в обломках и рухляди граната. Левую руку, чуть ниже локтя, обожгло. Гелашвили застонал и коротко выругался по-грузински.
Стрельба на переднем крае поредела. Слышались только приглушенные удары танковых орудий и разрывы гранат.
- Отогнали наши,- обернувшись, устало сказал Приходько.- Половину переколотили, половину отогнали... А танки, видать, прорвались.
- Садыков... Убит, кажется,- тихо сказал Гелашвили.
Приходько метнулся к щели, сквозь которую они пробирались сюда на чердак. Внизу, среди обломков и битых кирпичей, закрыв глаза, неподвижно лежал Садыков.
Ухватившись за поперечную балку, Приходько спрыгнул к нему, наклонился. Садыков дышал тяжело и хрипло. Левая щека его была в крови, ноги как-то неестественно подвернуты.
- Ранен,- негромко сказал Приходько спускавшемуся вниз Гелашвили.- Придется вам в тыл, хлопцы!..
- Товарищ гвардии сержант!..
- Придется, браток. Диски автоматные мне оставьте и двигайте, пока утихло. Садыкова в санчасть надо! Раз. Сам ты тоже ранен - два. У меня патронов к пулемету нема - три. Доложишь командиру роты. А там - как будет приказано. Уйти прикажет - уйду. Подмогу пришлет - спасибо скажу. Одному прикажет держаться продержусь до последнего. Так что давай, Отар, бери Усмана и двигай.
Группа Авдошина (Бухалов, красноармеец Коробкин и он сам), посланная Бельским на помощь Приходько, не проползла и половины пути, как по батальону, в третий раз за сегодняшний день, опять начали бить немецкие орудия и минометы. Пришлось остановиться и переждать. Рисковать Авдошин не мог: лучше немного позже добраться всем, чем вообще не добраться никому.
Помкомвзвода не спускал глаз с чердака сторожки, которую уже снова окружали немцы, и пока оттуда доносились длинные очереди автомата, он был спокоен: "Жив, Федька! Жив, черт полосатый!"
Оставалось проползти метров сто, когда Авдошин вдруг понял, что Приходько не стреляет. Немцы поднялись, и примерно третья часть их, заметив, что к сторожке ползет подкрепление, пошла навстречу группе помкомвзвода. С обеих сторон, бороздя очередями снег, затрещали автоматы.
Коробкин, прикусив губу, бросил гранату, потом вторую. Их разрывы взметнули вверх серые облачка земли и снега, и, когда они медленно осели, помкомвзвода увидел Приходько. Он стоял на крыше сторожки с ручным пулеметом, без шапки, в разодранном вдоль и поперек маскхалате. Немцы внизу что-то залопотали, раздалась автоматная очередь. Приходько качнулся, держа пулемет за ствол, поднял его над головой, как палицу, и шагнул вперед.
- Федя-а-а! - не своим голосом заорал Авдошин.
Приходько прыгнул вниз, упал, быстро вскочил и, сбив прикладом двух или трех вражеских солдат, вдруг тяжело опустился в снег, выронил пулемет и повалился на бок.
Авдошин поднялся и, ничего не видя перед собой от ярости и боли, бросился вперед. Позади, справа и слева, стреляли. Бухалов визгливым голосом не переставая орал "ура!". Потом Авдошин упал, но, падая, успел выстрелить в возникшую перед ним фигуру в черной квадратной каске. Послышался протяжный вопль. Но его сразу же заглушила близкая автоматная очередь...
И вот теперь - вокруг тишина. Рядом, трудно, надрывно дыша, лежит Федя Приходько. Его маскхалат, ватник и пропотевшая гимнастерка залиты кровью. Немецкая автоматная очередь угодила ему в живот, наискось.
Приходько зашевелился, тихо застонал. Авдошин склонился над ним, прислушался. Может, что хочет сказать? Загорелое лицо сержанта стало серо-желтым. На подбородке застыла выбежавшая из угла рта розовая струйка крови.
"Эх, Федя, Федя! Даже попить тебе сейчас нельзя..."
Веки Приходько вздрогнули, чуть-чуть приподнялись. Он равнодушно посмотрел в лицо Авдошину и, кажется, не узнал его.
- Хлопцы!..
- Ты что, Федя?
- Ты, Ванюша?
- Я, Федя, я!..
- Это хорошо... Пришли, значит.- Приходько вздохнул.- А я вот... Помру, видать.
Авдошин скрипнул зубами.
- ...Не забывайте,- продолжал Приходько.- И, может, кого моих встретите... В Германию угнали... Ты расскажи тогда.
Приходько несколько мгновений неподвижно глядел вверх, потом закрыл глаза и отвернулся.
- Все,- тихо сказал Бухалов.
Помкомвзвода всхлипнул. Но сразу же взял себя в руки и, размазывая по грязным щекам слезы, накинулся на Бухалова:
- Ну чего уставился? Не видел, как я реву?..
Бухалов горько покачал головой.
- Товарищ гвардии сержант!..
- Зови Коробкина! Быстро!
Когда наблюдавший за противником Коробкин слез с чердака, Авдошин жестко, ни на кого не глядя, сказал:
- Слушайте мой приказ, гвардия. Трое нас тут. А фрицы опять сунутся - это точно. Ты, Бухалов, и ты, Коробкин, со станковым пулеметом на южную сторону чердака... Я с ручным - на западную. Помирать, а драться, поняли? Как Федя наш, драться! До последнего! А ночью, если раньше не прикажут, пойдем обратно, Выполняйте!
Бухалов и Коробкин полезли наверх. Помкомвзвода на минуту задержался внизу и, когда они скрылись, подошел к недвижно лежавшему Приходько. Встал перёд ним на колени, снял каску, вздохнул и прижался губами к его чуть теплому лбу...
12
Около четырех в батальоне появился офицер связи из штаба бригады, старший лейтенант. Его машину разворотило снарядом на окраине Киш - Веленце, и километра два он шел пешком, еще раз попал под обстрел, был ранен в руку и в бедро и последние пятьсот метров добирался ползком.
Еще не зная, кто он и как здесь очутился, Талащенко вдвоем с Сашей уложил его на плащ-палатку около стены сарайчика, в котором размещался КП.
- Что ж у вас рация-то? - морщась от боли, спросил старший лейтенант.
- Разбита.
- А Талащенко - ты?
- Я.
- Я из бригады. Вот тут, - он глазами показал на внутренний карман шинели, - пакет. Возьми. Ночью отходить будешь. Приказано. Немцы-то Секеш... Секешфехервар взяли. И дальше прорвались. А слева... слева - к Дунаю, гады, вышли. Дела того - неважнецкие... Прижимают, черт бы их взял! Ох ты черт! - старший лейтенант вытянул раненую ногу. - Хоть бинты-то у вас найдутся?
Саша отошел в угол, где около рации возились радист и Улыбочка, стал рыться в своем вещмешке, разыскивая индивидуальный перевязочный пакет.
Талащенко разорвал конверт, быстро прочитал приказание, написанное полковником Мазниковым на листке полевой книжки. С наступлением темноты батальону предлагалось отойти и занять оборону на юго-западной окраине Каполнаш-Ниека.
- В артдив надо сообщить, - снова заговорил офицер связи. - Им тоже приказано... Связь с ними есть?
Талащенко усмехнулся:
- У нас сейчас с ротами устойчивой связи нет.
- Плохо!.. Мотоцикл дашь? Спасать надо артдив. Погибнет. Прижмут его там. А без приказа не отойдет...
- Не дам я тебе мотоцикла!
Старший лейтенант привстал, потянулся раненой рукой к кобуре пистолета, глаза его вспыхнули злыми зеленоватыми огоньками:
- Д-дашь! Ты понимаешь? Погибнет артдив, майор! Ах ты, с-сукин...
- Тихо! - прикрикнул Талащенко.
- Он же вам помогал! - офицер связи бессильно скреб пальцами жесткий брезент кобуры и вдруг всхлипнул. - Он же тебе помогал, а ты...
- Я пошлю туда человека, понял? А ты скорей за пушку!
- Извини, майор...
- Добре, добре... Ласточкин! - позвал командир батальона.
- Я!
- Где твой мотоцикл?
- В укрытии, товарищ гвардии майор. Метров сто.
- Добре. Сейчас поедешь с капитаном Никольским...
Начальник штаба батальона, сидевший у пролома в стене сарая, быстро обернулся.
- Со мной? Почему со мной?
- Мне больше некого послать.
- П-понятно! Значит...- Никольский поднялся, подошел к Талащенко вплотную.- Значит, решил от меня отделаться?
- Не скули! Сейчас ты поедешь в артдив, передашь приказание командира бригады отходить. В Каполнаш-Ниек. Разговаривать будем потом.
- Майор! Слушай, майор! - офицер связи, стиснув зубы, попытался подняться.- Я сам поеду... Только сначала достань мой пистолет... Я эту твою с-суку... Я эту с-суку пристрелю и поеду.
- Поедет он,- сказал Талащенко.- Успокойся.- Командир батальона повернулся к Никольскому.- Пакета не возьмешь, Передашь на словах. И ты, Ласточкин, запомни!
- Ясно, товарищ гвардии майор: как стемнеет, отходить на это... на Каполнаш-Ниек. Командир бригады приказал.
Мотоцикл летел по изъезженному, изрытому воронками проселку. Но сбавляя скорости, Улыбочка объезжал разбитые машины, повозки, окоченевшие трупы лошадей и гнал так, что позади неистово клубилась снежная пыль да оглушительно постреливала выхлопная труба. Где-то, совсем близко от дороги, били не видимые в изморосном тумане орудия. На их огонь отвечал противник, и казалось, что мотоцикл, виляя, катится под незримой аркой из пролетающих над ним снарядов. Коляску, в которой, ссутулившись, сидел Никольский,-подбрасывало на выбоинах, встречный ветер бил в лицо облаками сухого колючего снега.
Показалось Киш-Веленце. Его обстреливали немцы. На окраине села горело несколько домиков, и в воздухе, медленно тая, слоился густой черный дым.
Никольский схватил Улыбочку за колено, крикнул:
- Проскочим?
- Проскочим, товарищ гвардии капитан!
- Думаешь, проскочим?
- А чего ж? Он кладет редко.
Самолюбие и страх боролись в душе Никольского: он не хотел показать этому молоденькому солдатику, что он, капитан, боится, и в то же время ему уже мерещился их изуродованный снарядом мотоцикл и они сами, неподвижно лежащие рядом на окровавленном снегу, по которому, пожирая вылившийся из бака бензин, мечется удушливое багровое пламя.
Возле крайнего домика Киш-Веленце, накренившись в кювет, криво стоял "студебеккер". Кабина его была открыта, мотор горел. Неподалеку, в канаве, лежали два раненых солдата, а четверо других суетливо выгружали из кузова ящики со снарядами.
- Быстрей! - закричал Никольский.- Как начнут рваться...
За поворотом улицы горел еще один дом. Рядом, на дороге, с тихим ржанием билась в постромках гнедая лошадь. Под ней чернела лужа крови. Повозка была опрокинута, из-под нее выкарабкивался ездовой с широко открытыми испуганными глазами.
В воздухе зашелестело, и позади мотоцикла, как близкий удар грома, разорвался снаряд. Весь сжавшись, Никольский опять закричал:
- Быстрей, говорю!
По сторонам мелькали здания, машины, повозки, бегущие, кричащие, падающие и снова поднимающиеся люди. Из густых черных клубов дыма рвалось вверх гудящее на ветру пламя. Гремело впереди, сзади, справа, слева. Один раз Никольскому показалось, что он заметил знакомых, бригадную санроту - грузовик около домика и толкущихся возле него людей. Офицер был в очках, в распахнутой шинели. Он что-то кричал девушке в залепленном снегом полушубке, потом подскочил к ней, схватил за руку и толкнул в канаву, отделявшую узенький тротуарчик от проезжей части улицы.
Наконец выехали на шоссе. Тут было спокойней. Справа на невысокой насыпи виднелась железная дорога, слева, теряясь во мглистом снежном тумане, лежала белая пустынная равнина.
Никольский посмотрел на часы - начало пятого. В воздухе, сгущаясь, стыла гнетущая серовато-сиреневая мгла. Казалось, даже стало труднее дышать. "А ведь еще ехать назад!" - ужаснулся начальник штаба. Он беспокойно вертел головой, оглядываясь по сторонам. Пустое шоссе, голое поле, ни одной живой души... "Заскочим прямо к немцам... Ох, заскочим к немцам. Наших-то - никого. Почему нет никого наших? И артдив, наверно, давно отошел. А мы будем искать..."
И вдруг он сдавленно вскрикнул, чуть привстав, вцепился в погнутые края коляски. Впереди, слева, из неподвижного сумеречного тумана, неподалеку от шоссе в поле выползли танки. Один, два, три, четыре... семь танков. Мотор мотоцикла ревел и стрелял, заглушая все посторонние звуки, и казалось, что эти танки движутся бесшумно, как неуязвимые, бесплотные призраки.
- Стой! - обеими руками затряс Улыбочку Никольский.- Стой! Назад! Разворачивай назад, говорю!
Улыбочка круто притормозил и соскочил с седла. Мотоцикл встал поперек дороги.
- Ты что? - закричал начальник штаба.- Ты что, с ума сошел? Назад! Я приказываю: назад!
- Накроют! - всегда улыбающиеся синие глаза Ласточкина глядели на него холодно и тревожно.-Надо в кювет.., Может, не заметят.
- Верно, верно - может, но заметят,- белыми губами прошептал Никольский, вываливаясь из коляски.
Улыбочка уже полз к придорожному кювету, и начальник штаба пополз следом за ним по льдистому, хорошо накатанному асфальту.
Из кювета танков не было видно. Но зато теперь очень хорошо слышалось монотонно-спокойное рокотанье их моторов. И этот тяжелый, заунывный гул приближался с каждой минутой.
Улыбочка снял со спины автомат.
- Нельзя! - схватил его за руку Никольский.- Нельзя сейчас стрелять. Бесполезно...
- Пока нельзя, товарищ гвардии капитан. А потом видно будет.- Ласточкин вдруг улыбнулся. Впервые за весь этот нелегкий день.- Не руки ж подымать!..
Он чуть-чуть высунулся из кювета, как из окопа.
- Идут? - спросил начальник штаба.
- Идут. Мотоцикл заметили, гады.
- Заметили?