Райская птичка приближение сов засекла и предусмотрительно стихла, нырнула в густую листву, замерла там… Едва она смолкла, как стала слышна комариная звень, от которой по коже немедленно поползли муравьи - что-то рано объявились в этом году крововосы. Комаров Митюха боялся больше, чем врагов революции и социалистической родины, захлопал себя ладонями по ушам, сбивая писклявых, задёргался в седле. Калган недоумённо повернул к нему голову: "Чего надо?" - "Чего, чего… Да ничего!"
Наконец, Костюрин подал знак: "Продолжить движение!" Конная цепочка молчаливо двинулась дальше. И вновь звучала песня неведомой райской птахи, предусмотрительно продолжавшей оставаться в густых кустах, вновь рядом с тропою начали бродить неведомые звери, а впереди, в чёрной гуще леса, возникали из ничего, из воздуха кособокие тени и, переместившись немного в сторону, либо влево либо вправо, исчезали - их растворяла ночь.
Пограничники, двигаясь по тропе, насквозь прорезали лес, обогнули озера - вначале одно, неспокойное, большое, кривым серпом впаявшееся в густые запущенные заросли, потом второе, поменьше, очень рыбное - здесь водились даже водяные змеи, которых местные жители с удовольствием ели, а Митюха, напротив, старался держаться подальше, чуть что - шарахался в прыжке в сторону, боялся их..
Змеи эти, именуемые угрями, лунными ночами выползали из воды, в траве ощущали себя так же свободно, как и в озёрной глуби, и, говорят, здорово кусались, вытащенные из воды даже днём. Они долго не умирали, жили до самого заката и шевелиться переставали лишь когда солнышко запрокидывалось за рисунчатую, в зубцах еловых макушек линию горизонта.
Более того, даже разрубленные на несколько кусков озёрные змеи дёргались припадочно и старались сползти к воде, как они её чувствовали, было непонятно совершенно, но тем не менее, это было так; для того, чтобы опасные гады эти не устремлялись к озёрной глади, нужно было, как слышал Митька, в задницу им вставить пробку, с пробкой в кормовой части они теряли способность ориентироваться.
Вредные, вздорные и в общем-то очень опасные существа… Глаза бы их не видели. Но одну змею Митька всё-таки видел, местный рыбак поймал, - так у храброго пограничника по коже даже тараканы забегали, сделалось страшно.
Всадники спустились в один лог, поросший высокой ломкой малиной, одолели его, поднялись на взгорбок и, не останавливаясь, снова двинулись вниз. Почва здесь оказалась каменистая, под копыта коней попадали голыша, постукивали звонко. Костюрин остановился, обернулся к спутникам:
- Тс-с-с! Грохот стоит, как на Невском проспекте. В следующий раз копыта лошадей будем обёртывать тряпками.
- Есть копыта лошадей обёртывать тряпками, - тихим эхом отозвался Логвиченко.
Костюрин вгляделся в темноту и, прежде чем тронуть поводья коня, пробормотал предостерегающе:
- Будьте осторожны, на этой тропе попадаются низкие ветки, могут голову снести.
- Надо б их спилить, товарищ командир, - подал голос Митька Орлов.
- Дельная мысль, - Костюрин хмыкнул одобрительно, - хорошая мысля приходит опосля - так бывает всегда. Я много раз собирался это сделать, а всё руки не доходили… В общем, так, Орлов, завтра бери пилу-ножовку, топор - и за дело! Пока все низкие сучья не снесёшь - на заставу не возвращайся. Понял?
- Понял, - произнёс Митька озадаченно: не знал ещё парень, что инициатива наказуема, как не знал и то, что сулит ему это задание, чего в нём больше, хорошего или плохого, засунул под фуражку, под козырёк, длинный указательный палец, поскрёб себе темя, потом, решив, что утро вечера мудренее, будет день - будет и пища, повторил ещё раз: - Понял…
Утром начальник заставы увидел Митьку Орлова, остановился. Митька приосанился, поправил на себе гимнастёрку.
- Слухаю, товарищ командир!
Костюрин усмехнулся: "Слухаю", поднял голову поглядеть, какие облака ползут по небу, дождевые или нет? Дождей в районе Маркизовой лужи обычно бывает больше, чем где-нибудь ещё - и утром льют, и днём, и вечером. В небесных просинях гнездились мелкие кучевые облачка, похожие на шапки мыльной пены, стояли шапки неподвижно - непонятно было, будет дождь или нет? Впрочем, раз стоят неподвижно - значит, будет.
- О задании, данном тебе вчера, помнишь, боец Орлов? - строго спросил командир.
От такого строгого голоса Митька вытянулся в струнку, хотел что-то сказать, доложить бравым тоном, что готов к выполнению задания, но голос у него пропал - был голос и исчез совершенно, застрял где-то в глотке. Командир это увидел, засмеялся добродушно:
- Вижу, что помнишь. Вперёд, боец погранзаставы Орлов, на выполнение задания!
Взял Митька топор, ваял ножовку, подумал, что могут встретиться также толстые сучья, что ножовкой их не возьмёшь, нужна двухручная пила, но на задание командир отправляет его одного, а один он с большой пилой не справится, поэтому придётся довольствоваться тем, что есть…
Митька вывел из конюшни Калгана, приладил к седлу топор, для ножовки сделал верёвочную петлю, кинул на спину карабин и, посвистывая в такт звонкоголосым птахам, отправился выполнять задание.
Дневной лес - не родня ночному, дневной лес - весёлый, открытый, наполненный светом и зелёным шумом, в дневном лесу хорошо и человеку, и зверю.
Порубал, поспиливал ветки Митька азартно, с революционными песнями, работал по-ударному. В некоторых местах ветки росли так низко, что удивительно было, как же никто на заставе ещё не снёс себе черепушку - даже на малом ходу можно было запросто срубить любую лихую бестолковку. В том числе и в командирской фуражке.
Через полтора часа работы Митька сделал привал. Напоил коня из говорливого холодного ключа, напился сам, потом, присев на нагретый солнцем валун, достал из сумки "бутерброд" (это учёное слово он услышал от командира, оно понравилось Митьке) - чёрный хлеб с "белой икрой" (кусок кислой ржаной черняшки, посыпанный солью), с удовольствием съел его, запил из ключа, черпая воду ладонями и шумно схлебывая её, руки у него заломило до самых локтей, так холодна была вода, потом Митька умылся и вновь забрался на Калгана.
Услышал голос щегла, свистнул ему, щегол тут же подхватил свист, отозвался свистом собственным - вот озорная птица. Митька, засмеялся радостно, освобождённо, хорошо ему было, свистнул снова, щегол отозвался опять. Орлов усложнил свой свист, смышленая птаха сделала то же самое… Кучевые облачишки, плававшие в небе с утра, сгреблись куда-то, спрятались, а может, просто растаяли, растворились в пространстве - не стало их, солнце сделалось звонче, прибило комаров, загнало их в траву, глубоко в тень, а кусачих пауков, от которых здорово бы доставалось Калгану, не было, не появились ещё.
В одном месте Митька застрял минут на десять, не меньше, увидел двух светящихся изумрудных ящериц, выползших из-под камней подышать воздухом, погреть кожицу. Ящерицы забрались на вершину крупного круглого валуна и застыли там. Митька как увидел их, так и прикусил нижнюю губу: это надо же, диво какое, в краю тамбовском Митька никогда ничего подобного не наблюдал, - замер, и конь его Калган тоже замер, сопли развесил. Из крупных резных ноздрей его потянулись густые нити, и на нижней отвисшей губе тоже появились слизистые нити, потекли к земле. Лошади, как понял Митька, умеют восхищаться всем красивым не меньше людей.
Это продолжалось до тех пор, пока Митька не стиснул каблуками сапог бока коню.
- Но-о-о!
Ящерицы исчезли в одно мгновение, будто их и не было, Митька вздохнул - жаль, что нельзя было задержаться в этом месте подольше, поглазеть ещё немного, и двинулся дальше.
Низкие ветки, как говорил командир, ещё опасны и тем, что на них может вскарабкаться какая-нибудь крупная зверюга, матёрая рысь, к примеру. Ляжет на ветке над тропой, а потом, когда под нею будет проходить или проезжать боец заставы, прыгнет на него сверху. Митька знал эту простую истину и только затылок чесал озадаченно, когда спиливал низко растущие ветки.
Он почти справился со своей работой, осталось совсем немного, когда Калган неожиданно захрапел пугливо, задёргал головой, натягивая повод, начал коситься в сторону, в заросли бузины, плотной стеной вставшей на обочине тропы, "Зверя чует, - понял Митька, - какой-то зверь там притаился", - повесил ножовку на петлю, засунул за кожаную шлёвку седла топор и поспешно вытащил из-за плеча карабин, передёрнул затвор, загоняя в ствол патрон. "Интересно, кто же это? Уж не медведь ли?"
Он повернул Калгана в ломкие бузиновые кущи, повелительно стукнул сапогами в бока коня. Конь захрапел, замолотил копытами на одном месте - не хотел идти.
- Ну, ну, - Митька успокаивающе похлопал Калгана по холке, - не бойся, дурак, я же с тобой…
Голос человека немного успокоил коня Калган перестал впустую месить ногами тропу, перестал храпеть, но голову всё равно задирал высоко, словно собирался встать на дыбки - не желал идти в заросли.
- Но-о-о!
Конь сделал несколько шагов и остановился, протестующе затряс задранной головой. Митька вгляделся в темноту бузиновых зарослей, поёжился - холодно ему сделалось, будто увидел он что-то нехорошее. Но он ничего не видел.
- Не бойся, - зашевелил он неожиданно побелевшими губами. Вроде бы прошептал он эти слова коню, а на деле прошептал для самого себя - очень хотелось, чтобы холод, внезапно сковавший его тело, прошёл как можно быстрее. - Давай, давай, Калганчик!
Калган сделал ещё один шаг и остановился, по шкуре его побежала крупная дрожь. Тогда Митька спрыгнул с коня и, держа в правой руке карабин наизготовку, левой настойчиво потянул Калгана за собой. Калган вначале было воспротивился, упёрся копытами в землю, но потом сдался - под прикрытием человека идти ему было нестрашно, сделал несколько шагов и упёрся мордой в спину хозяина.
Зубами несильно, чтобы не причинить Митьке боль, прихватил гимнастёрку, пожевал её. Орлов от волнения, накатившего на него, этого даже не заметил, стволом карабина раздвинул тёмные заросли.
В ноздри ему шибануло острым грибным духом, прелой травой, сыростью. Митька разочарованно пошмыгал носом - все эти запахи были хорошо знакомы ему с детства, в них не было ничего опасного, и он полез в бузину дальше.
Метров через десять остановился, ткнул карабином в пространство, с треском сломал несколько веток, сшиб горсть прошлогоднего бузинового пшена на землю, попятился назад, но тут же упёрся лопатками в морду Калгана.
- У-у-у-у, - взвыл Митька.
В зарослях бузины, подмяв под себя десяток стеблей, лежал человек в матросской форме. Бушлат на нём был широко распахнут, чёрные крылья зловеще откинуты в обе стороны, застиранная тельняшка покрыта жёсткими бурыми пятнами.
Кровь. Отчётливо было видно, что кровь вытекла из ран, нанесённых ножом.
И это - в пятидесяти метрах от второй дозорной тропы. Первая дозорная тропа проходила по самому краю границы, а вторая дозорная - в глубине, это была тыловая тропа. Митька передёрнул плечами - совсем ознобно вновь ему сделалось, - вновь ткнулся лопатками в морду коня.
- У-у-у, - Митька надавил спиной на храп Калгана, попятился назад, лицо его перекосилось от ужаса, но в следующий миг он постарался взять себя в руки, и это ему удалось, огляделся - вдруг где-нибудь видны следы борьбы? Нет, ничего этого не было. Митька, отёр рукой вспотевшее лицо, ладонь промокнул о штаны и дал побыстрее дёру из бузинника.
Лучше бы он не ездил ни на какие задания - страшно видать такого покойника, лучше бы попросил у Костюрина напарника, одному видеть таких покойников вдвойне страшно. Вспотевший лоб бойца облепили комары, налетевшие откуда-то кучей, Митька снова взвыл - нехорошо ему сделалось.
Из Петрограда, из пограничного штаба приехал начальник разведки, с ним ещё двое малоразговорчивых командиров с суровыми лицами. О них Костюрину сообщили коротко:
- Это из "чрезвычайки".
Прибывшие вместе с Костюриным и Митькой Орловым отбыли на тропу, где был найден труп.
Митька рассказал приезжим, как занервничал его конь Калган, как пришлось лезть в бузиновые дебри, как он увидел там тело убитого матроса, затем, как в театре, повторил рассказанное, добавив к нему "изобразительную" часть - показал, как всё это происходило. Чекисты покивали утвердительно и отпустили Митьку с миром.
Труп, густо облепленный мухами, погрузили на волокуши, накрыли куском брезента и отвезли на заставу. К этому времени из Петрограда прибыл ещё один человек: с бородкой клинышком, в чёрной шляпе, при пенсне, очень похожий на второго после Ленина человека в России, товарища Троцкого.
Пограничникам объявили, что прибывший гражданин - революционно настроенный профессор судебной медицины, он-то и сделает точное заключение о том, что произошло с матросом.
А от матроса уже малость попахивало - летом, весной, когда тепло, подобные продукты портятся, как известно, быстро, но приезжий профессор на запах не обратил никакого внимания, ловко и быстро обследовал труп и попросил воды, чтобы вымыть руки.
- Тело можно закопать, - сказал он.
Чекисты молча посмотрели на профессора и ничего не сказали. А вот начальник разведки с профессором не согласился:
- Я бы не стал торопиться, отвёз бы убитого назад, на старое место, и устроил бы там засаду. Вдруг к покойному матросу кто-нибудь явится, а?
- Вряд ли, - заявил профессор, вытащил из кармана пиджака старый портсигар, наполненный белым мелким порошком, отсыпал себе немного в ладони. Заметив недоумённый взгляд начальника разведки, пояснил: - Хлорка. Обыкновенная хлорка. За неимением мыла пользуюсь ею.
Начальник разведки покачал головой. Непонятно было, то ли он осуждал профессора, то ли одобрял.
- Хлорка сжигает кожу, - наконец, проговорил он.
- Хорошо, но что прикажете делать в таком разе? Ходить с руками, пахнущими мертвечиной? А запах этот - очень стойкий, - профессор попросил полить ему на руки, поймал струю, которую боец - всё тот же Митька Орлов, вылил из глиняной крынки, отряхнул ладони, поработал пальцами. - Мыла же нет не только дезинфицирующего, даже простого.
Не хотелось пограничникам возиться с трупом, но по настоянию начальника разведки, чекисты не стали возражать, его пришлось вернуть на место, в бузиновые кущи.
Митька легкомысленно рассмеялся:
- Чтобы тухнул и дальше?
Никто ему не ответил, а начальник заставы показал бойцу кулак и сделал такое лицо, что Митька Орлов невольно поёжился: не миновать ему теперь мытья полов и чистки гальюна - на ближайший месяц он работой точно обеспечен.
Картина с убийством матроса нарисовалась следующая; он шёл с группой из Финляндии в Россию (скорее всего это был обычный завербованный боевик, иначе бы с ним так легко не расстались), в темноте во время преодоления окна, когда пришлось бежать, он угодил ногой в яму и сломал ее.
Идти дальше он не мог, вернуться назад, в Финляндию, также не мог, поэтому его и оставили лежать в бузиновых зарослях; чтобы не поднимать шума выстрелами, прикончили несколькими ударами ножа и отволокли в сторону.
Может, конечно, случиться так, что за ним кто-нибудь вернётся (именно на это и рассчитывал начальник разведки), но скорее всего вряд ли.
Чекистам всё было понятно, узнать что-либо нового они в общем-то и не рассчитывали, хмурые лица их с сомкнутыми челюстями и твёрдыми сплюснутыми губами были очень красноречивы, прыти начальника разведки они не разделяли…
- Прошу отведать с нами свежей рыбы, - пригласил Костюрин гостей, - сегодня утром поймали.
Хоть и стоял Петроград на великой реке, в которой водилась и стерлядь, и корюшка, и сырть, и ещё кое-какая вкусная рыба, к нынешней поре уже напрочь исчезнувшая, но та же корюшка или, скажем, плотва, были в городе продуктом редким. И дорогим. Гости от угощения отказались, старший чекист даже руками замахал - этих занятых людей в Петрограде ждали неотложные дела. Государственной, естественно, важности. Начальник разведки остался: свежая рыба - это очень здорово, да и засаду надо организовать… И как налажена охрана границы проверить. Он пожал руку чекистам, глянул вопросительно на профессора: а вам-то куда спешить? Тот замялся, покосился пугливо на суровых коллег из чека и неожиданно махнул рукой:
- Если будет уха - останусь.
- Будет уха, - пообещал начальник разведки, - из корюшки.
- Корюшка бывает особо хороша в слабом посоле, - размякая окончательно, произнёс профессор, потом удивлённо приподнял одну бровь: - Неужели корюшку наловили в озере?
- Нет, за корюшкой на реку ездили.
Профессор, сладко жмурясь, потёр ладони:
- Забавно, забавно… - Помахал рукой отъезжающим чекистам: - Честь имею! - И вновь вернулся к корюшке, проявляя себя в этом вопросе большим знатоком. - Я знаю гурманов, которые едят корюшку свежей - сырую… Ножиком её - чик, распластают, чуть присолят толчёной солью и - в рот. Едят корюшку, а она у них во рту дёргается… - Профессор облизнулся, - а они её едят.
Начальник разведки, так же, как и профессор, впадая в весёлое ребячество, оживлённо потёр руки, настроение у него было хорошее, возвышенное, как у настоящего революционера, хотя неведомо, с чего бы это, позвал Костюрина. Тот нарисовался немедленно - рядом находился, на подхвате был, что называется.
- Есть предложение, - сказал начальник разведки Костюрину.
- Какое?
- Давайте удивим профессора и угостим его слабосольной корюшкой.
- Нет ничего проще.
- Это будет подарок красных пограничных командиров петроградской науке.
- Правда, живой корюшки нету…
- Это неважно, - профессор, азартно осклабясь, поднял обе руки, будто сдавался противнику (это всегда было в чести у интеллигенции). - Под засол прекрасно идёт и снулая рыба, - лицо его заиграло оживлённо, - очень даже идёт… если под неё пропустить стопочку чего-нибудь крепкого.
Профессор и по этой части был не дурак.
Ночью в бузиновых зарослях сделали засаду, отрядив на неё трёх человек - Логвиченко, Митьку Орлова и, за главного, Петра Широкова, надёжного зама по боевой части.
- Постарайтесь того, кто придёт, взять живьём, - напутствовал засаду начальник разведки, потягивая из кулака самокрутку и пуская из ноздрей затейливый, в вензелях и кудряшках, дым, - ибо от мёртвого врага мы ничего не узнаем.
И он, и профессор-эксперт, приготовивший из корюшки дивный малосол, которого с хлебом можно было съесть сколько угодно, хоть пуд, решили остаться на заставе до утра.
- Утро вечера мудренее, - справедливо молвил профессор, к месту вспомнив старую пословицу.
На заставе для него нашлась не только пара стопок самогона, но и пузырёк чистейшего медицинского спирта, двойного процеживания, который могут пить даже дамочки. Профессор от умиления чуть не прослезился:
- О-о-о!
Засиделись допоздна, часа полтора с гостями провёл и Костюрин - он то уходил, то приходил, забот у него было полно, охранную службу никто не отменял, а профессор с начальником разведки оттянулись по полной программе… Хотя начальник разведки о своих обязанностях не забывал ни на минуту, морщил сурово лоб, прикидывал про себя, как складываются дела в засаде…