― ВОЗЛЕ СТАРЫХ ДОРОГ ―
Солдаты лежали в продымленной землянке и разговаривали. В темноте не было видно, сколько собралось тут народу - двадцать человек или сорок, или все сто, - но разговор у них был общий, один на всех, и велся как-то так, что никто не мешал друг другу, хотя часто один другого перебивал на полуслове.
Комбат Майоров привел меня сюда обогреться, пристроил возле раскаленной печурки и исчез.
При появлении постороннего человека разговор сначала притих, но через некоторое время возобновился.
- Не зря, значит, слава о ребятах из первой роты идет? - спросил кто-то, свесившись с верхней нары.
- Зря или не зря, а в бою они побывали не раз, - отозвался ему тонкий, почти детский голосок из самого дальнего угла.
- Придет скоро и наш срок, - прогудел немолодой хрипатый бас где-то совсем рядом со мной. - Я вот, можно сказать, старик, а и то в настоящем деле вместе с вами отличиться думаю.
- Правильно, папаша, мы хуже первой, что ли? Да мы еще, может…
- А ты, случайно, не из первой?
Я не сразу сообразил, что вопрос этот адресован мне, и еще несколько мгновений молча следил за короткими перебежками синих огоньков в печурке.
- Не из первой? - снова услышал я за своим плечом и обернулся на голос, но никого во тьме не увидел.
- Это про меня, что ли? - спросил я наугад.
- Про тебя.
- Нет, не из первой.
- Жаль.
- Почему?
- Да мы тут все новички, только только с пересыльного, а в первой, говорят, герой на герое. Правда, мы их пока не видели, все легенды одни слышим, вот и хотелось взглянуть на настоящих людей, так сказать, невооруженным глазом.
- Легенды? - спросил я.
- Ну, одним словом, молву всякую.
- А вы не сомневайтесь, соседям вашим геройства и впрямь не занимать. Я вчера был у них, познакомился.
- А мы и не сомневаемся; наоборот, с полным фронтовым почтением! - отозвался уже знакомый мне бас. - Ежели честно сказать, мы даже в зависти. Верно, что ли, сыночки?
- Так точно, папаша, в нашей роте своих героев покуда нет.
- Откуда ж им быть? Герои с неба не падают, - рассудительно проворчал "папаша" и присел рядом со мной у печки. - Собрали нас с бору по сосенке, в бой не пускают, все чего-то дожидаются, а мимо нас маршевые топают и топают. Нас только зря по тревоге каждую ночь поднимают. Всполошат, построят - скидай, говорят, хорошее обмундирование в пользу тех, кто с марша в бой прямиком. Намедни разбудил старшина, выстроил в лесу: сымай новые шинели, а в обмен - обноски всякие. Давеча построил - и как курам на смех: "Шапки долой!" Заместо своих теплых треухов получаем шлемы "рваные паруса"…
Солдаты дружно рассмеялись, а хрипатый, обращаясь ко мне, продолжал:
- Утром была у нас политинформация. Новый замполит заступил. Ничего еще толком не знает, не ведает. "Ну кто, говорит, слышал, какая нынче сводка? Чего-нибудь наши взяли?" "Взяли, - отвечаю, - товарищ замполит, взяли". "Докладывай, - говорит, - сам слышал?" "Даже видел, товарищ замполит: взяли у нас маршевики сто двадцать шапок - и айда на Берлин!"
От общего хохота с новой силой заметались синие огоньки в печурке. Когда в землянке снова стало тихо, я спросил:
- Ну и как? Очень рассердился замполит?
- Нее. Он мужик, видать, ничего, с пониманием. Вместе с нами посмеялся и говорит: "Настанет час, и мы с вами в Берлине будем, а в разбитых лапотках даже шибче шагается, это вы уж мне поверьте".
Землянка опять задрожала от хохота, будто небо над нею низко летящий снаряд пропорол.
Когда солдаты угомонились, хрипатый опять за свое:
- Ну, мы, кажись, сбились с азимута. Начали про Фому, а перешли совсем на Ерему. Я вот про ту роту думаю. Ты, стало быть, был в первой? - тронул он меня за плечо.
- Вчера.
- Герои? Все как есть?
- Имеются.
- Вы слышите?
Ему не ответили - дверь землянки, неожиданно взвизгнув, широко распахнулась, снаружи со свистом и шипением вкатился лохматый клубок мороза, тусклый луч света скользнул по сбитым подковкам сапог у лежавших вповалку солдат. Потом снова стало темно и тихо. Кто-то пробурчал:
- Дует как при капитализме.
После нового взрыва хохота разговор продолжался. О героях, о подвигах, о храбрости тех, кто там, впереди, шагал по гудящей земле сраженья, со смешком и всерьез говорили разомлевшие в тепле солдаты.
- А в первой что? А в первой как? - все чаще сыпались ко мне их вопросы.
Я сперва коротко отвечал, односложно, но постепенно незаметно для самого себя втянулся в разговор, сам стал вставлять словечки, вспоминать разные дела да случаи из фронтовой жизни.
Рассказал я притихшим солдатам и историю про одного волжанина, услышанную мною вчера в первой роте.
- Про пекаря будет рассказ, - полушутя-полусерьезно предупредил я и пошевелил полешком начавшие темнеть угли.
- Про пекаря?! Нам бы про героя…
- Да дайте вы человеку высказаться. Пекаря - они тоже разные бывают, - поддержат меня хрипатый.
Когда нетерпеливые угомонились, я уселся поудобнее и рассказал все по порядку.
- В Белоруссии это было, в районе Речицы. Десяток наших парашютистов после выполнения задания в тылу противника с важными сведениями и документами пробивались к своим. Израненные, измотанные, голодные, люди теряли последние силы. Линия фронта была где то уже недалеко, но чем ближе подходили к ней десантники, тем трудней им становилось. Все дороги забиты немцами, а чуть с большака свернул - полезай в болото. Ни костра развести, ни обсохнуть, а на дворе уже осень глубокая, снег дождю на пятки наступает. Деревни кругом спалены.
И вдруг на исходе одного особенно ненастного дня учуяли ребята где-то совсем рядом, за леском, запах тепла и хлеба. Ничто уже не могло их остановить - поднялись во весь рост, ошалело пошли навстречу одурманивавшему ветру. Скоро они оказались на открытом пригорке, затянутом со всех сторон сетью черно-белых дорог. В колеях давленые отпечатки колесных следов. Видно, весь день месили и трамбовали тут снег и грязь немецкие машины. А в центре пригорка красный кирпичный дом с высокой трубой. Как он здесь уцелел, никто понять не мог. Да об этом в тот момент никто и не думал. Не рассуждая, забыв о всех мерах предосторожности, ворвались парашютисты в дом и остолбенели от удивления: в одном углу пылает жаром не закрытая заслонкой огромная русская печь, а на широких столах вдоль стен - не успевшие остыть, еще чадящие противни. Другой угол почти до потолка завален мешками с мукой.
- Пекарня не пекарня, склад не склад! - Командир запустил руку в один из мешков по самый локоть. - Кто пекарить учен?
- Я могу, - вперед шагнул пожилой солдат. - До войны в Саратове по этому делу работал.
Молодые с завистью и надеждой глянули на него, а командир сказал:
- Ну вот что. Немец может явиться в любую минуту. Я всем десантом рисковать не могу. Один тут управишься?
Солдат вместо ответа начал решительно закатывать рукава.
- Молодец! А остальные - кру-гом!
Он был немножко поэт, а главное - никогда не терял присутствия духа, потому добавил:
- Шагай в болото, моя пехота!
Под утро с двумя духовитыми, горячими буханками под полами шинели саратовский пекарь явился к своим:
- Только я за порог, а он тут как тут.
- Не заметил?
- Не-е! Я ж, товарищ командир, не просто пекарь, я пекарь-десантник.
Сказал так и рухнул к ногам товарищей. Думали, объелся там, в пекарне, непропеченным хлебом, кинулись к нему, сдернули одежонку, а у него живот провалился и совсем прилип к позвоночнику. Кто-то понимающе вздохнул:
- Голодный он как пес, вот и все.
Привели пекаря в чувство, осторожно, как малого ребенка, накормили, а он:
- Нынче к ночи сходить бы еще, а? Немец только днем печет - каждого куста тут боится. Вот и буду с ним в пересменку. Надо ж нам силенок набраться, товарищ командир?
- Надо.
И пошла в той пекарне круглосуточная работа: днем для немцев хлеб печется, ночью - для наших. Ночью сидит в пекарне волжанин и топит так, чтоб ни искорки не было видно. Под утро съезжаются к пекарне немецкие обозники.
Так продолжалось несколько дней. Окрепли малость ребята, стали трогаться дальше. Последнюю выпечку пекарь вместе с немецкой пулей принес…
- Как с пулей? - перебил меня кто-то из солдат.
- Выследили-таки его немцы, с танками автоматчики к пекарне двинулись, - думали, там целая рота печет. Такую стрельбу подняли, что от пекарни одна труба осталась.
- А пекарь?
- А пекарь живым-невредимым к своим добрался в обнимку с горячим хлебом.
- А пуля?
- Пулю они уж потом нашли. Разрезали одну буханку - она к ногам и упала…
- Вот это действительно герой из героев.
- Да-а…
Я уже давно закончил свой рассказ, а в землянке было еще так тихо, будто все продолжали слушать. А может, ребята и в самом деле слушали уже не меня - вой декабрьского ветра в железной трубе печурки, сквозь который все отчетливей доносился грохот далекого боя.
- Ну как? Верно я, значит, сказал? Разные пекаря бывают? - резюмировал мой рассказ хрипатый.
- Верно!
- То-то оно и есть.
На следующее утро я покинул гостеприимную землянку. Комбат Майоров дал мне лошадь и пожелал счастливого пути.
Ездовым у меня оказался один из вчерашних собеседников - пожилой солдат, которого я сразу узнал по густому, охрипшему басу.
Когда мы проехали по лесной дороге километра два или три, он обернулся ко мне и, протянув полный, завязанный "под горлышко" кисет, сказал:
- Куришь? Моршанская. С госпиталя еще берегу. А здорово ты давеча им про пекаря-то! Ух, здорово!
- Вам понравилось? Правда?
- Лихо.
- Мне даже самому не верится, что такие вещи на свете бывают.
- Бывают. Все как есть расписал, точка в точку. Только в одном месте, сынок, ошибся, и то самую малость.
Я недоуменно глянул на солдата.
- Не в Речице то было, а у самых, считай, Старых дорог, недалече от Белой балки. Понял? - Он весело перекрестил кнутом чуть сбавившую ход лошадь. - А так все справедливо: и про немца, и про хлеб, и про пулю в буханке.
- Справедливо? - удивленно спросил я. - Это хорошо, а то я вот в газету пишу, все боюсь, как бы чего не напутать.
- Говорят тебе, точно, только Речицу на Старые переверни, и полный порядок будет.
- А вы сами-то, папаша, не напутали? Вы сами-то от кого слыхали?
- "От кого", "от кого"! Заладил…
- Нет уж, начали, так говорите до конца, газета есть газета.
- А ты меня не выдашь?
- Что вы!
- И в печать не пропустишь?
- Ив печать. А что?
- А то, что везет тебя младший сержант технической службы, коренной волжанин-саратовец. Понял? - Солдат еще раз беззлобно хлестнул лошадь и добавил: - Той самой пекарни, значит, главный пекарь.
Он обернулся, и я в первых лучах рассвета увидел его белый висок.
Солдат гордо распрямил ссутулившиеся на морозе плечи и задумчиво пробасил:
- А героев у нас в отделении тогда не было. Ни одного. Они уж потом пошли, когда я в госпиталь угодил. Ясно? - Он перекинул вожжи из руки в руку и обернулся ко мне еще раз: - Так запомни: не в Речице, а возле самых Старых дорог. Может, и сейчас стоит там кирпичная стена пекарни, совсем ведь недавно дело было - год назад.
- Запомню, отец, - отозвался я и снова, теперь уже совершенно отчетливо, увидел перед собою белый, будто той мукою припорошенный, висок солдата.
― ТЕНЕКО ―
Н. К. Исаеву
Он появился в роте Сергованцева неожиданно. Одетый в штатское, заросший человек небольшого роста вышел на лесную поляну, приблизился и заговорил:
- Командира ест?
- Есть, - в недоумении шагнул ему навстречу Сергованцев. - А ты кто такой?
- Командира ест? - повторил свои вопрос пришедший.
- Ну предположим, я. - Сергованцев одернул гимнастерку, на воротничке которой не было никаких знаков различия.
- Ты?! - удивленно спросил незнакомец. - Рядовой командира?
- Допустим, и так рядовой командир. Наш лейтенант Залужный…
Он хотел сказать, что лейтенант Залужный, умирая, поручил командование ротой ему, Сергованцеву, но, смерив подозрительного человека испытующим взглядом, осекся.
- Лучше скажи, откуда ты такой? Штатский или военный? Зовут тебя как?
- Тенеко.
- Как-как?
- Артиллериста Тенеко.
- Артиллерист? Мы таких артиллеристов что-то еще не встречали. Где твоя форма?
- Форума нет, форума совсем больше нет.
С трудом поняли в роте сбивчивый, косноязычный рассказ Тенеко, жителя далекого ненецкого стойбища.
В первые дни войны Тенеко был призван в армию, попал на пересыльный пункт, потом - в эшелон, потом - под массированную бомбежку. Эшелон сгорел вместе с вагоном, в котором везли обмундирование для новобранцев. И вот Тенеко, не успевший еще сделаться солдатом, расхристанный, нескладный, стоит перед не сумевшим еще толком войти в свою роль командира роты Сергованцевым и отвечает на его недоуменные вопросы.
- Ну, если все так, как говоришь, откуда ты взял, что ты артиллерист? Ты пушку-то хоть раз в жизни видел?
- Пушка моя не видала. Моя просила нашальника: "Посылай Тенеко артиллерийское училище, потом на фронт".
- Ну а он? Начальник?
- Нашальник сказал: "Поезжай, Тенеко, на фронт, там ошень хорошее артиллерийское училище". До фронта моя не доехала. Плоха дела, командира, совсем плоха…
Сергованцев как мог успокоил Тенеко:
- Не горюй и не грусти, ты доехал даже дальше фронта - аж в самое окружение, это, может быть, похлеще, чем фронт. Понятно?
- Окружение? Мала-мала непонятно.
- Окружение - это когда впереди фронт, и сзади фронт, и с боков фронт, а в середине тоже фронт. Теперь понятно?
- Теперь совсем непонятно…
- Экий ты, право!.. Ну ладно, скоро поймешь.
Тенеко посмотрел на Сергованцева каким-то странным взглядом. Большие раскосые глаза его были полны тревоги и любопытства. Так смотрят на незнакомые, впервые встретившиеся им в жизни вещи только малые дети. Впрочем, Тенеко и в самом деле был существом совсем еще юным. Во всяком случае, вопросы его поражали Сергованцева своей откровенной наивностью.
- Из пушки стрелять учить будешь? - спросил Тенеко.
- Из пушки? Ишь чего захотел! Я сам хотел бы, чтоб меня кто-нибудь подучил, но где они, пушки?…
- Как немца бить будешь? Где твоя пушка?
- Ну вот, заладил - "где", "где"… У немца моя пушка. Ясно?
- А где немец?
- Я же тебе сказал - впереди немец, и сзади, и с боков, а посередке рота моя, а в роте я, да ты, да еще полторы калеки. - Сергованцев усмехнулся злой усмешкой уставшего, раздраженного человека. - Ты это понять можешь?
- Мала-мала…
- Значит, все-таки сообразительный. Винтовку в руках держал?
- Мала-мала калиберную.
- Мало-мало! Ты даже не представляешь себе, как это мало. Ты хоть свой ВУС знаешь?
- Ус?
- Да не ус, а ВУС - военно учетную специальность.
Тенеко даже сгорбился под тяжестью непонятного вопроса.
- Я знаю его ВУС, товарищ командир, - с ехидцей сказал один из бойцов.
- Ну?
- ВУС - сто тридцать два с хвостиком.
- А точнее?
- Точнее: не годен, не обучен, не обмундирован…
- Что верно, то верно, - вздохнул Сергованцев. - И как мне с тобой быть? По всем правилам надо бы тебя сдать куда-нибудь, только вот кому и куда? - Сергованцев озадаченно сдвинул пилотку почти на самые глаза. - Ну ладно, ни черта не попишешь, слушай мою команду!
С этой минуты Тенеко стал бойцом под началом Сергованцева.
Неодинаково отнеслись в роте к этому событию.
Одни доверчиво приняли парня в свою семью, поделились сухарем, похлопали по худому, торчащему косо плечу:
- Поправляйся, браток. Скоро в бой!
Другие повели себя по отношению к Тенеко гораздо более сдержанно, даже настороженно. Вечером, когда Тенеко, по приказанию Сергованцева, возился с костром, кто-то глухо проворчал:
- Какой прок из такого? Обуза - и только. А может, он вообще…
Сергованцев вспылил:
- Знаю, что обуза, что толку никакого, все вижу. А что делать? Тенеко! Ты все слышал?
Перемазанный сажей Тенеко поднялся с земли.
- Я не понимай, когда о Тенеко плоха говорят.
Сергованцев впервые за много дней улыбнулся.
- На, получай личное оружие. - Командир отомкнул от своей автоматической винтовки плоский штык и решительно протянул его Тенеко. - Ясно?
- Понимай.
Металл остро блеснул отраженным пламенем костра. В торжественной тишине леса штык перешел из рук Сергованцева в руки Тенеко.
- Носи с честью, трусом не будь.
Тенеко молча кивнул головой. Сергованцев вздохнул:
- Что и говорить, не прыток ты на слова. Присягу принимал?
Тенеко развел руками.
- Ну, повторяй за мной.
Сергованцев отчетливо, по слогам, произносил текст присяги. С большим трудом выговаривая слова, вторил ему Тенеко.
- …Не щадя своей крови и самой жизни…
Когда церемония была закончена, Сергованцев строго сказал:
- Теперь ты не кто-нибудь, а настоящий боец. Официально. Товарищей не подведешь?
Тенеко, взволнованный, молчал.
- Не подведешь, я спрашиваю? - уже сердито спросил Сергованцев.
Тенеко круто склонил голову, так и не сказав ни слова.
Все переглянулись. У каждого свои были мысли в тот миг. Одни посочувствовали нескладному парню. У других снова шевельнулся червь сомнения. Странный человек, ой странный! Держи, ребята, ухо востро…
Уже на следующую ночь Сергованцев решил испытать Тенеко "на прочность".
- Кто в разведку со мной? За "языком"! Добровольцы есть?
К Сергованцеву подошли сразу человек пять.
- Я давно не был.
- И я.
- И я…
- Всех взять не могу. Мне нужен ты, и ты, и вот ты. - Сергованцев посмотрел сперва на Исаева, потом на Кузнецова, потом на Тенеко.
Новичок вздрогнул.
- Моя сегодня не может.
- Как - не может?
- Разведка нада тиха идти. Моя мала-мала кашляет.
- Кашляет?
- Кашляет, - подтвердил кто-то из бойцов. - Сегодня всю ночь бухал.
- Тогда отставить. Кашемиров!
- Я!
- Пойдешь со мной.
- Есть!
Наутро в расположение роты из четверых ушедших в разведку возвратились трое. Разведчикам пришлось вступить в неравный бой. "Языка" они взять не смогли. Кашемиров, посланный вместо Тенеко, был убит.
Несколько дней отлеживался в колючей осенней траве Сергованцев, получивший сквозное ранение в плечо. Общими усилиями извлекли десятка три осколков от гранаты из груди и ноги Исаева. Только Кузнецов остался невредимым, но в его глазах проступила какая-то тихая, раньше никому не заметная тоска. Казалось, он вот-вот тяжело вздохнет и скажет: "Теперь, ребята, чур, без меня. Пусть другие испробуют, кто еще не был".
- "Язык" нам все-таки нужен, - на исходе третьих суток поднялся на локте здоровой руки Сергованцев. - Охотники есть?
- Я.
- И я.
- И я тоже, - негромко, но твердо отозвался Кузнецов. - Меня пуля не тронет, я слово знаю.
Сергованцев даже повеселел: