Из савана появляется хрупкая фигурка, по-прежнему заключенная в оболочку, но теперь - лишь в оболочку чешуйчатой золоченой кожи. Голос, усиленный настолько, что идет он словно от основания моего мозга, начинает петь. Голос - так себе, ничего особенного; что поражает, так это его вкрадчивая доверительность: поет он только для меня.
Блистающая чешуей фигура сворачивается кольцом на верхней площадке и, продолжая петь (ни слова не понимаю, зато как ясен и отчетлив голос!), ползет, извиваясь, вниз по черной, застеленной ковром лестнице. Со ступеньки на ступеньку перетекает бескостное тело, точно золотой Лизун. Чувствую, голова закружилась, и тут осознаю, что, пока длился плавный, волнообразный спуск, я не дышала - позабыла, как это делается. Своего рода высвобождение.
Добравшись до сцены, фигура распрямляется, встает на ноги. Голос у основания моего мозга умолкает, чешуйчатый костюм расщепляется надвое, точно гороховый стручок. Появляется голова и лицо, кожа золотая, как чешуя, но бледная и влажная: это - лицо со знамен, обрамляющих лестницу. Гладкая маска. За такую не заглянешь. Прекрасная, невозмутимая - зачем бы за нее заглядывать?
На мгновение он застывает неподвижно: торс обнажен, волосы встрепаны, в свете рампы поблескивает испарина. И тут у меня сводит судорогой живот, в том самом месте, где некогда была матка: ну ничего не могу с собой поделать. Я подмигиваю ему жемчужиной - тонкий лазерный лучик чистейшего белого света протянулся от моего лба к его лбу. Вижу, он поймал его, запрокинул голову. Впервые улыбается улыбкой с черно-белых карточек, тех, что подняла толпа. Теперь весь зал скандирует: "Хэлло, хэлло, хэлло".
- Почему "хэлло"? - ору я Гермико, пытаясь перекричать общий гвалт.
- Не "хэлло", - кричит в ответ Гермико. - Оро. Так его зовут.
Он поводит плечами, стряхивая с себя остатки чешуйчатого костюма, через всю грудину - мазок алой краски. Воздев тонкие руки, призывает своих почитателей успокоиться. Затем неспешно подходит к лестнице - он просто класс, вплоть до золотой набедренной повязки, не закрывающей золотистых зарумянившихся ягодиц, - достает эллиптический золотой щит, в серо-черных разводах, с девятью струнами. Прижимает его к своему обнаженному торсу, так, что золотая кожа сияет сквозь щит, и легко проводит рукою по струнам. В жарком свете рампы красная краска растекается кровью, струится вниз, пятнает набедренную повязку. Весь концертный зал будто слегка раскачивается: Оро поглаживает струны так, словно ласкает и нас. Я мокра насквозь, точно под дождем побывала.
Не знаю, как долго он поет; не скажу, сколько песен. Аплодисментов нет, есть лишь ощущение того, как тысячи людей дышат в лад, в лад раскачиваются, в лад вымокают. Спустя какое-то время жемчужина открывается во всю ширь, омывает светом его лицо и торс. Вижу, как заалевшее тело выгибается навстречу ее касанию.
Без предупреждения он отставляет щит в сторону и говорит с нами - запросто, как ни в чем не бывало, самым что ни на есть обыденным тоном. Это продолжается довольно долго.
Я слегка подталкиваю локтем Гермико и шепчу:
- О чем это он?
- Он говорит, что хочет, дабы междоусобная война между кошачьим и птичьим населением немедленно прекратилась. Слишком много было боли, слишком много кровопролития. Крысиную популяцию - а крысы на протяжении всего конфликта действовали как наемники без чести и совести, сражаясь то на стороне кошек, то на стороне птиц - любезно просят удалиться на остров Грызунов во Внутреннем море, где Оро умоляет их поостыть и заново оценить свои мотивы. О’кей.
Оро завершил речь, коротко кланяется - и исчезает. Занавес. Никаких аплодисментов. Зрители, подавленные, даже опечаленные, друг за другом выходят из концертного зала "Персиковый цвет".
Гермико остается. Она снимает накидку с пояса и набрасывает ее на трепещущие плечи.
- Слишком уж прохладно в этом зале. Хочешь, зайдем за кулисы?
Закулисный запах везде один и тот же: пахнет гримом, затхлым сигаретным дымом, тигровой мазью, слепой паникой. Повсюду толкутся люди, не сразу поймешь, кто есть кто. С девицами в шикарных льняных костюмчиках все просто - это свита, такие всегда вьются вокруг звезды, причем любой звезды. Журналистки, ассистентки-администраторы, девки на одну ночь, недавно возвысившиеся девочки на побегушках. Каждая в свой черед пытается разнюхать что-нибудь про Гермико. Их общение - строго пункт за пунктом! - напоминает жестко ритуализированный брачный танец. Каждая девушка встает под углом в сорок пять градусов от Гермико, избегая встречаться с ней глазами. Гермико, отвешивая короткие быстрые поклоны, объясняет свою миссию. Девица в льняном костюме мнется, извиняется. В этом веке встретиться с великим Оро, пожалуй, окажется затруднительно, если не вовсе невозможно, но если Гермико и ее диковинная спутница-переросток будут так добры подождать… Один льняной костюмчик улепетывает прочь, его место заступает другой. Гермико повторяет свою смиренную просьбу, новая девица бормочет какую-то обескураживающую формулировку. Надо отдать Гермико должное: чем больше она вынуждена повторять одно и то же, тем вежливее, даже подобострастнее она становится.
Тем временем крепкие парни в спортивных куртках расхаживают вокруг, бормоча в "уоки-токи". Чуть в стороне - стайка девочек-подростков, от которых за версту несет провинцией: юбки слишком длинные и обвисают, точно сшитые вручную, волосы не столько подстриженные, сколько отпущенные. Они терпеливо ждут, чуть покачиваясь из стороны в сторону, в руках - завернутые в целлофан букеты. По всей видимости, первые ряды фэн-клуба Оро - в преддверии ночи, посвященной созерцанию божества. С полдюжины мальчиков обступили рояль, притиснутый к брандмауэру в глубине сцены. Один наяривает на аккордах: "Это не был ты", еще один декламирует слова негромким, обыденным тоном. Вряд ли они сильно старше девочек из фэн-клуба, но эти ребята наводят на мысль о Токио - деньги, привилегии, искушенность. Все одеты одинаково - в мешковатые габардиновые брюки и безукоризненно чистые парадные белые рубашки большого размера, миниатюрные ноги - в луковицеобразных черных муль-тяшных туфлях; никого вокруг, кроме себя, не видят. И неудивительно. Никто больше не обладает их чужеродной, неприкосновенной красотой и обескураживающим лоском, их ухоженными волосами, спадающими на один глаз, точно запятая, их отполированными, налакированными ноготочками, что раздирают дымный воздух.
Справа выныривает клин ребят в длинных бежевых полушинелях и направляется прямиком к нам с Гермико, расшвыривая девиц в льняных костюмах и деревенщин неумытых. Полушинели расступаются - за ними стоит Оро, в джинсах, футболке и темно-синем блейзере; блейзер драпирует его настолько идеально, что никаким иным, кроме как кашемировым, просто быть не может.
- Гермико-сан. - Он кланяется - так, что торс его на мгновение застывает параллельно полу - и вновь выпрямляется, широко усмехаясь.
Гермико кланяется точно так же низко, выпрямляется, набирает побольше воздуху, снова кланяется, на сей раз в моем направлении.
- Моя подруга Луиза, - говорит она.
Он поворачивается ко мне, запрокидывает голову, чтобы разглядеть меня как следует. Боже правый, да в парне два фута росту!
Небольшое преувеличение. Кабы мои титьки были полкой - что полностью исключается, учитывая силу тяжести, - Оро вполне мог бы опереться о них своим безупречным подбородком.
- Привет, Луиза. - Он сжимает мою здоровенную лапищу обеими своими миниатюрными ручками. - Я так ужасно рад с тобой познакомиться. - Точно ребенок, глядящий вверх на абсурдно высокое дерево, он не знает, рассмеяться ли или начать на меня карабкаться.
Самый габаритный из парней в полушинелях выступает вперед, склоняется и рычит что-то в крохотное золотое ушко Оро.
Оро оборачивается к нам.
- Поедем ужинать? Мы с Гермико киваем.
- Мы поедем во второй машине. - Появившиеся слева с полдюжины серых полушинелей подталкивают Оро к пожарному выходу, вот только Оро стоит перед нами, не трогаясь с места, в окружении полудюжины бежевых полушинелей.
Гермико со смехом хлопает в ладоши.
- Кагемуша, - восклицает она.
- Хай, - усмехается Оро. - Кагемуша. - Двери пожарного выхода распахиваются, и серые полушинели запихивают второго Оро в огромный серебристый "даймлер".
- Воин-тень, - поясняет мне Гермико. - Дублер Оро. Древняя японская традиция.
Самая габаритная бежевая полушинель шепчет что-то Оро на ухо.
- Надо ехать по-быстрому, как рыба в воде, - говорит Оро.
Шесть бежевых полушинелей, Оро, Гермико и я с грохотом скатываемся по винтовой лестнице, мчимся по шлакобетонным коридорам, освещенным через равные интервалы тусклыми фиолетовыми лампами. Никто не произносит ни слова. Достигаем грузового лифта с дверями, что, раздвигаясь, уходят в пол и потолок, точно гигантские стальные челюсти. Лифт довозит нас до уровня многоярусной парковки. Темно-синий седан "мазерати" с визгом притормаживает рядом с нами, пассажирская дверь со щелчком распахивается. Гермико уже забирается было внутрь, но один из парней в полушинелях взрыкивает на нее.
- Подожди второй машины, - говорит Оро. - Мы поедем во второй и не иначе.
Дверь закрывается, "мазерати" отъезжает.
Появляется еще один седан, двойник первого, на "хвосте" у него два микроавтобуса и "линкольн". Мы с Гермико забираемся на заднее сиденье второго "мазерати". Оро усаживается впереди.
Шофер в белых перчатках направляет визжащую машину вниз по витому пандусу и выныривает в ночь. Светофоры, по всей видимости, для супер-дупер японской звезды не указ. А может, Оро и его личный шофер просто плевать на них хотели. Нас с Гермико швыряет туда-сюда; на поворотах седан аж на два колеса встает. Гермико с Оро взахлеб болтают на японском, через каждые несколько фраз или около того переключаясь на английский - но не ради меня. Скорее это свойственно их стилю, их пофигистич-ной невозмутимости космополитов.
- Ты хорошо сегодня сыграл, - роняет Гермико, когда нас сталкивает вместе: это шофер вильнул в сторону, объезжая группу девиц в красных куртках, что роем проносятся мимо на раззолоченных мотороллерах, ослепляя кармазинными задними фонарями.
Оро говорит что-то, чего я не улавливаю. Оба смеются.
- То-то я удивилась, когда ты заиграл на моей черепахе, - говорит Гермико.
- Понимаешь, - объясняет Оро, - я весь дом обыскал, вот не нахожу черепахи, и все тут. А потом просыпаюсь однажды утром - а она стоит в уголке. Я так обрадовался. "Добро пожаловать домой, Черепаха", - говорю. - Похоже, заметил, что я недоуменно рот разинула. - Мне эту черепаху Гермико подарила, когда мы были совсем детьми.
Смотрит на меня так, словно ждет осмысленного ответа. Мне полагается плясать от счастья по поводу того, что он отыскал-таки свою гребаную черепаху?
- Ну, музыкальный инструмент, на котором он сегодня играл. Я сама его сделала, специально для Оро.
- Настоящий панцирь морской черепахи. Когда Гермико мне его подарила, на нем было только семь струн. Я добавил еще две - для гармонии, - поясняет Оро.
- А как ты эту штуку называешь? Оро изумленно смотрит на меня.
- Черепаха. Я называю ее Черепаха. Ну, еще бы.
Тормозим у подножия высотной башни, что выглядит одновременно внушительной и построенной на скорую руку: она мерцает, точно мрамор, облепленный липучим целлофаном. Машина медленно ползет вниз по бетонному пандусу - и вот мы снова на многоярусной парковке. Оро вводит нас с Гермико в тесный лифт.
Лифт поднимается - и мы выходим в небольшой сад-оранжерею. За узким каменным мостом - ресторан, сзади огражденный выгнутой стеной стекла. Женщина в кимоно поспешает нам навстречу и, тараторя и кланяясь, ведет нас не в глубину помещения, откуда пришла, а по периметру сада. Рядом с каменным фонарем она раздвигает тканевую ширму из волокна рами - там за длинным лакированным столом расселись девицы в полотняных костюмах, лощеные мальчики в белых рубашках, парочка захребетниц из фэн-клуба в свалявшихся шерстяных кофтах, наброшенных на плечи, дабы защититься от губительного кондиционера, и группа мужчин средних лет в темных деловых костюмах. Едва мы вышагиваем из обуви и ступаем на татами, все они разражаются аплодисментами. Еще одно полотно выгнутого стекла обеспечивает нам невыразительный вид на ночную Осаку и освещенные краны гавани за нею.
Оро восседает на почетном месте в центре стола, я - слева от него, Гермико - справа. Бесконечные смены официантов в белых жилетах приносят подносы с едой, по большей части японской, хотя в одной из серебряных кастрюль с подогревом обнаруживается кок-о-вен, а в другой - гора картофельного салата. Девицы в льняных костюмах прохаживаются насчет моих навыков в обращении с палочками и, подозреваю, что, прикрывшись салфетками, еще и непомерный аппетит мой вовсю обсуждают, в то время как сами себе подкладывают рыбью жабру там, прозрачный ломтик цуккини - здесь. Оро, вооружившись керамическим графином, лично заботится о том, чтобы моя чашечка для сакэ не пустела. По ходу трапезы меня представляют веем и каждому, кроме как мужчинам в деловых костюмах в дальнем конце стола. У тех, как я заметила, на лацкане пиджака - по крохотной квадратной серебряной булавке.
- Кто эти croque-morts! - спрашиваю у Гермико.
- Кто-кто?
- Ну, служащие похоронного бюро в конце стола.
- Это мои менеджеры, - сообщает Оро.
- Так много, - вздыхает Гермико.
- И вовсе не много. - Вид у Оро обиженный. - Один занимается телевидением, один - кино, один - музыкой, один ведет бухгалтерию и один надзирает за остальными четырьмя.
- А ты еще и в фильмах снимаешься? - Хлопаю ресницами, давая понять, сколь глубокое впечатление он произвел на простодушную гостью с Запада.
- На моем счету - детективный сериал "Маку Хама: частный сыщик" и еще полным-полно рекламных роликов, ано… - Он загибает миниатюрные пальчики. - "Карри "Камасутра"", "Солодовое виски "Скинфлинтс"", "Ароматизированные свечи "Жорж де ла Тур"". Кроме того, я делаю по три-четыре фильма в год. Только что закончил один. Ужасно крейзовый. Знаешь Джима Джармуша, ну, того, что поставил "Более странно, чем рай"?
Я киваю.
- Мой новый фильм в том же духе. Хочешь посмотреть? - Подливает мне еще сакэ.
- А то.
- Ты завтра свободна?
Гляжу через его плечо на Гермико.
- Надо ли нам сегодня возвращаться на гору Курама? Она качает головой.
- Уже слишком поздно. Мы можем заночевать здесь, если ты не против.
- В ресторане?
- Это отель, Луиза.
- О’кей, - говорю я Оро. - Съездим поглядим завтра твой крейзовый фильм. Он на японском?
Он кивает.
- Я перескажу тебе сюжет.
- Нет проблем. Мне Гермико переведет.
На краткое мгновение он смотрит на меня - глаза в глаза. Его глаз прочесть не могу - они все равно что из обсидиана, но что-то подсказывает мне, что он здорово обломался.
Когда официанты приносят чайники с зеленым чаем, Оро извлекает из внутреннего кармана блейзера пачку сигарет и протягивает ее мне.
- Что это за марка?
Он демонстрирует мне бледно-голубую этикетку: "НЕВОЗМОЖНЫЕ СИГАРЕТЫ".
С помощью маленькой нефритовой зажигалки дает мне прикурить. Ловлю его - ну, почти ловлю - на разглядывании жемчужины.
- А ты в Японии давно, Луиза?
- Нет, я…
Тканевые ширмы из волокна рами расходятся в разные стороны, и возникает еще один официант, неся в руках пагоду пустых тарелок; между тарелками торчит по полоске бумаги. Водружает пагоду на стол между нами с Оро, наклоняется, шепчет что-то Оро на ухо.
- Автографы для кухонного персонала, - поясняет мне Оро. Официант вручает ему ручку, и Оро двигается сверху вниз от тарелки к тарелке, подписывая свое имя - по-английски - на каждой бумажной полоске.
Закончив, он встает. Менеджеры, столпившиеся у выгнутого окна, жестом зовут Оро присоединиться к ним. Мы с Гермико неслышно идем за ним через татами, и я вдруг понимаю, что вид в окне уже другой: гавань исчезла, вместо нее - освещенный огнями замок, что Гермико показала мне из такси целое столетие назад. Вращающийся ресторан. В Летридже, на вершине "Трэвел-Лодж" тоже такой есть. У меня аж голова закружилась. Кто скажет, что Луиза Пейншо - деревенщина неумытая?
Стоим у окна рядом с менеджерами, те глядят вниз, на землю. Тридцатью этажами ниже - тысячи и тысячи поклонников Оро, все смотрят вверх.
- Пора идти, - говорит Оро и оборачивается к Гермико: - Ты остаешься здесь?
- Все уже улажено, - говорит Гермико.
Он дважды кланяется - и исчезает в вихре "бар-берри".
13
Утрата
Жемчужина исчезла. Своего рода облегчение - проснуться в незнакомом отеле и обнаружить, что лоб твой безупречно гладок. Пока это длилось, было очень мило - да только уж больно серьезная ответственность.
В десять в мою дверь звонит парень в бежевой полушинели. Звонок играет первые аккорды "Зеленых рукавов" - на вибрирующих электронных модуляциях. Надеваю респектабельный костюм учительницы из "Чистых сердец", а переливчатое "автокамерное" платье заталкиваю обратно в желто-желатиновый пакет.
У тротуара на холостом ходу пыхтит "бентли". Гермико машет мне с заднего сиденья, в одной руке - бутылка "Вдовы Клико". Усаживаюсь рядом с нею.
- А где Оро?
Она извлекает пробку и разливает вино по двум высоким хрустальным бокалам.
- Он присоединится к нам в студии.
- Это где-то здесь?
- В Токио.
- И мы попремся черт знает куда, до самого Токио, только ради гребаного фильма? Да туда же несколько часов езды!
Гермико вкладывает мне в пальцы хрупкую ножку бокала и зажимает их для верности.
- А еще говорят, будто японцы отдыхать не умеют. Сегодня воскресенье, Луиза, - тебе позволено порезвиться.
"Бентли" довозит нас до небольшого аэродрома к югу от Осаки. Машина выезжает прямо на бетонированную площадку перед ангаром - такое я только в кино видела-и высаживает нас перед черным вертолетом: огромный серебряный винт уже вздрагивает.
На пилоте - рыболовная шляпа, украшенная флюоресцирующими блеснами. На воротнике летного комбинезона красуется круглый эмалевый значок с вытисненной на нем стилизованной улыбкой Оро. Гермико предлагает плеснуть ему шампанского в серебристую чашку от термоса; он качает головой.