- Завтра я возвращаюсь в Киото. На твоем вертолете, рано утром. Мне завтра на работу.
- Мне тоже. А завтра вечером ты свободна?
- Сейчас сверюсь с расписанием.
Он ждет. Выслушиваю еще несколько тактов его дыхания.
- Думаю, что смогу уделить тебе время. После работы.
- Можно, я приеду к ужину?
- Нет! - Еще не хватало для него стряпать. С этого мы начинать однозначно не будем! - Приезжай после ужина. Около десяти.
- Спасибо, Луиза. Сайонара.
Сайонара. Ох, хрен с тобой. То есть буквально.
Задремать так и не удалось. А может, удалось. На дрему не похоже, вот в чем дело, но чему и быть, как не дреме - по крайней мере секунда здесь, миллисекунда там, вполне довольно, чтобы прокрутить мой сон-путешествие. Не знаю, с какой стати я так его называю, потому что никакого путешествия не было. Я готовлюсь к отъезду, на сдвинутых вместе односпальных кроватях - с полдюжины открытых чемоданов, внизу на улице сигналит такси. Шофер жмет и жмет на гудок в ночи, а я ну вот ничуточки не готова. Не могу найти туфли или нахожу, а они все в засохшей грязи или каблук отваливается. Не могу найти любимую юбку, и парадного платья, и самых прозрачных трусиков; либо нахожу, а на них пуговиц не хватает, они изорваны, заляпаны какой-то дрянью. Шатаюсь туда-сюда по коридору, ищу иголку с ниткой, пятновыводитель, дорожный тостер, который подключается к прикуривателю машины - можно подумать, у меня когда-нибудь была машина. Снова и снова звучит гудок, и я не от печали или тому подобной патетической ерунды, а просто от досады начинаю плакать. Плачу навзрыд - не только глазами, но всеми моими отверстиями. Соски сочатся слезами.
Просыпаюсь. Сушняк жуткий. Разочарована, зато с облегчением осознаю, что по-прежнему владею собой. Знаю: мне приснился этот сон, потому что все начинается сначала. А я не готова. Да будь и готова, все равно такие вещи добром не кончаются. Надо уезжать - гудок гудит, - но не могу.
С двенадцати-тринадцати лет - ну, посмотрим правде в глаза, с двух-трех - я отлично знала, куда ведет так называемая любовь. Жадные взгляды, жаркие руки, невыразимое наслаждение, оборачивающееся бездонной пустотой. Они хотят, ты хочешь, порою одного и того же, порою разного, порою всего сразу, их мечты столь же ярко окрашены, как и твои, но они не твои и твоими никогда не станут. Встречаешься на равнине, что опрокидывается и меркнет, в то время как ты на ней живешь, это плотское равновесие, орошаемое надеждой и ложью. Уже в самом начале невозможно не видеть маячащий вдали конец. Я бы сказала ему "пойди прочь", если бы голос не отказал. Я-то думала, что я уже выкарабкалась, стряхнула с себя это все. После Питера - как ему шло его имя! - после его нежданного бегства и моего затянувшегося пребывания в ред-риверском Доме для неуравновешенных, я уж думала, что в жизни больше не загремлю в это место. Секс, да, разумеется, как же без секса, трахаешься в хвост и в гриву, чтоб система работала. Не больше. Никаких тебе перекрестков, никаких тебе встреч двух взмокших, изголодавшихся душ. Сама по себе - так держать, одиночество всегда предпочтительнее… Скажем, я - за изоляцию, ограждающую меня от цветистых любовных утрат.
14
Загадочный плод
Вертолет приземляется на парковочной площадке "Чистых сердец" в начале седьмого. Мы с Гермико выбираемся наружу. Гравий летит нам в лицо и жалит ноги; сражаемся с пакетами и коробками - нашей токийской добычей. Обходим стороной главные ворота и бежим по узкой грунтовой тропке вдоль стены. В подобной скрытности нужды вроде бы нет, поскольку в этот час девочки наверняка "на уборке", но тон задает Гермико. А если нас и заметят, что с того? Школа "Чистых сердец" - розовая тюрьма для них, не для нас.
Гермико оставляет меня у калитки, уводящей к моему бунгало. Уже с дорожки вижу, что передние ширмы-сёдзи чуть приоткрыты. Вхожу на веранду, задвигаю ширмы и, сбросив туфли, ступаю на татами.
В центре стола красуется мускусная дыня - в жизни не видела такой громадины, поменьше, чем земной шар, конечно, но покрупнее футбольного меча. Боже ты мой, мне вручен "подарочный фрукт"! Ну разве не мило с его стороны? Только представьте себе, как громила в полушинели тайком пробирается на территорию "Чистых сердец" со здоровенной дыней под мясистой мышкой. Сижу за низким столиком, гляжу на бледную, в пупырышках, кожицу. В воздухе тянет сыростью. Нагибаюсь под столик котацу, включаю яркую лампу - единственный источник тепла в моем бунгало. Осень не за горами. Шлепаю по дыне рукой: звук глухой и смачный.
После почти бессонной ночи в голове - странная ясность. Сижу за столом, не встаю, тыкаю в дыню пальцем, она покачивается из стороны в сторону, легонько подталкиваю ее к краю и в последний момент откатываю на безопасное расстояние. Убийца внутри меня хочет подхватить ее на руки, вытащить наружу, за дверь, хорошим баскетбольным броском швырнуть ее в стену ограды и следить, как влажная мякоть медленно сползает вниз. Но надо поспешить на завтрак - через семь минут обслуживание заканчивается. Вот только я отчего-то словно не в силах оторваться от стола. Что не дает мне подняться - растекающееся от лампы котацу тепло или тяжесть мускусной дыни?
Встаю, иду за большим ножом, что висит вместе с прочей кухонной утварью над мини-плиткой с двумя горелками. Подсовываю под дыню пятничный номер "Джапан тайме" и с силой вонзаю в нее нож - он аккуратно рассекает кожуру, мякоть и сердцевину. Косточки разлетаются во все стороны, одна прилипает к моей щеке точно лаковая "мушка". Наружу густой сладкой волной выплескивается фруктовый аромат. Вычищаю чашевидные половинки прямо руками, каждый раз, прежде чем вывалить косточки на газету, стискиваю кулак, чтобы теплый сок вытекал промеж пальцев. Золотистая мякоть такая мягкая и нежная, что ее тоже можно зачерпнуть рукой и набить ею рот до краев, чтобы сок бежал по подбородку, растекался по шее, приклеивал рубашку к соскам.
Объевшись дыней, засыпаю, уронив голову на стол. Просыпаюсь уже в девятом часу. Вытряхиваю косточки из волос, переодеваюсь в одежду, приличествующую учительнице, чищу покрытые начетом зубы. Несусь сломя голову по коридору по направлению к моей классной комнате, когда из-за угла выруливает мадам Ватанабе. Она тоже бежит, тем самым способом, что японские женщины отточили до идеального совершенства: верхняя часть тела неподвижна и пряма - смотрите, я вовсе и не бегу! - а ступни и лодыжки так и мелькают, точно лапы пресловутого песика на футуристической картине. Она тормозит - причем беднягу слегка заносит - и кланяется.
- Ваш класс ждать-ждать.
- Спасибо вам большое, что приглядели за моими ученицами, мадам Ватанабе. Я задержалась.
Она поправляет пук черных волос, сползший на один глаз.
- Задержка для учениц "Чистых сердец" не есть хорошо. Учитель подавай пример. Не плохой пример. Хороший пример.
- Меня задержал мистер Аракава. - Некая толика правды в этом есть. Аракава вызывал меня в пятницу перед началом занятий - тогда я тоже опоздала.
- О, Аракава-сан. - Мадам Ватанабе кланяется так низко, что рукава ее блестящего черного платья - нечто среднее между шелковым парашютом и мусорным мешком - касаются оранжево-розового ковра на полу. - Он вам говорить, что вы делывать неправильно?
- Не то чтобы.
- Новая учительница необходим руководство, всегда руководство, особенно учительница гайдзин, которая японского обычая не разуметь.
- Мистер Аракава сказал, что очень мною доволен. Мадам Ватанабе улыбается.
- Очень вежливый человек, Аракава-сан.
- Он спрашивал, не возьмусь ли я подготовить со своими ученицами небольшое музыкальное шоу. Что-нибудь на английском, для школы, не для широкой публики.
- А. - Улыбка растягивает лицо мадам Ватанабе, деформирует его до неузнаваемости, бледные десны настолько скошены назад, что крупные лошадиные зубы повисают на самых кончиках корней. - Меня он просить то же самое. Какой шоу вы ставить? С шестерьмя девочки много не поставишь, держу пари. "Звукомузыки"? Нет, слишком большой. "Окрахома"? Тоже не есть хорошо. Что вы делать?
Хрена лысого я знаю. Я как раз собиралась пораскинуть мозгами на уик-энде, да вот Оро вмешался.
– Секрет, - улыбаюсь я. - Нечто совершенно оригинальное.
- Оригинальное. - Это понятие ей явно не по силам. - Вы писать музыка, слова, стихи, все? Вы очень талант. - Она поворачивается идти.
- Не одна я. Мы с моими ученицами будем все делать вместе. Вы знаете, они такие творческие натуры.
- Творческие, - фыркает она. - Они тут не творить, они тут учиться.
Я безмятежно проплываю мимо нее.
- Мы учимся через творчество, мадам Ватанабе. - Она бурчит себе под нос нечто неразборчивое. Я оборачиваюсь. - Что такое?
Она приглаживает блестящее платье черными наманикюренными когтями.
- Труппа "Воображаемый театр", Торонто. Это вы так творить?
Ноги мои прирастают к полу.
- Ну да.
- Я звонить в справочная служба Торонто. Нет номера "Воображаемый театр".
Вот злобная тварь.
- Мы на рекреации.
- Что это быть?
- Ну, у нас перерыв. Иссяк источник финансирования, поэтому нам пришлось временно закрыть офис.
Некую часть меня так и подмывает заорать: "Никакого телефона нет и быть не может, потому что "Воображаемый театр" - он воображаемый, ты, старая свиноматка!" Вместо того я мысленно беру за руководство книгу хороших манер Гермико и низко кланяюсь мадам Ватанабе.
Явно сбитая с толку, она отступает на шаг.
- Мадам Ватанабе, нам просто необходимо познакомиться друг с другом поближе. Мне бы хотелось рассказать вам про труппу "Воображаемый театр", а также побольше узнать о вас. Я уверена, мы можем сообщить друг другу столько всего нового. Ведь женщина вашего возраста… о, у вас гораздо, гораздо больше опыта, чем у меня. Мне было бы крайне интересно послушать о вашей сценической подготовке, если, конечно, таковая имеется.
Ее очередь кланяться.
- Скоро все так.
Распахиваю дверь классной комнаты - девочки носятся как оглашенные. Кеико, вытянув руки параллельно полу, кружит по комнате. Мичико, Норико, Фумико и Хидеко бегают за ней, прыг-скок с подушки на подушку, и все гудят себе под нос: "Мокка-мокка-мокка, мокка-мокка-мокка". Акико, староста до мозга костей, стоит в стороне, руки в боки, и наблюдает за происходящим. Она замечает меня первой, за ней - все остальные. Кеико самозабвенно вертится волчком.
- Что происходит? - Пинком отбрасываю подушки с дороги, выхожу на середину комнаты. Теперь и Кеико меня видит, однако продолжает крутиться как сумасшедшая. Вихрем кружит вокруг меня, так, что кончики ее пальцев едва не оцарапали мне щеку.
- Кеико спятила, - сообщает Мичико, отгрызая добрую толику ногтя. Можно подумать, сама только что не носилась по комнате туда-сюда. - Мне остановить ее?
- Если она спятила, ее уже не остановишь. Она так и будет вращаться, вращаться, пока сама себя не собьет в масло.
- В масло? - повторяет Фумико. - Теперь и вы спятила.
- Спятили - множественное число, Фумико.
- Я спятили, - со смехом говорит Норико. И вот уже они все повторяют то же самое - все, кроме старосты группы Акико, которая не в силах не супиться, и Кеико, которая униматься и не думает.
- Кеико просто изображает, - поясняет Хидеко, повыше подтягивая гетру на пухлой ножке.
- Что изображает, Хидеко? Дервиша, ветряную мельницу, волчок или…
- Вертолет! - кричит Кеико и перестает вертеться. Ухмыляется - шире уже некуда. - Учительница приехать в школу в вертолете.
И все начинается сначала. Даже запуганная малышка Мичико вытягивает руки и присоединяется к крутящемуся хору. "Мокка-мокка-мокка, мокка-мокка-мокка".
Акико бегает за товарками, приложив палец к губам и всячески шикая, но тем и дела нету.
- Я уезжала на выходные.
- Куда уезжала? - не отступается Фумико.
- Я ездила в Осаку, а потом - в Токио… за покупками.
- За покупками! - Пухленькое личико Хидеко так и светится.
- Вы ездить за покупками в вертолете? - уточняет Норико, локтем подталкивая Фумико.
- Я уехала на поезде, а вернулась на вертушке.
- На вертушке? - Мичико закусывает нижнюю губку.
- Мокка-мокка-мокка, - шепчет Фумико на ухо Норико.
- Ктошный вертолет? - любопытствует Кеико.
- Одного друга Гермико.
- Богатый друг, - вздыхает Хидеко.
- По-моему, нам пора начать урок. - Я словно вернулась в гребаный Летбридж, такой маленький и тесный, что каждая собака знает все на свете еще до того, как это "все на свете" произошло. - Мы припозднились.
- Ктошный вертолет? - не отстает настырная Фумико.
Я бы подыскала ей пластического хирурга, чтобы тот родинкой занялся и заодно рот ей зашил.
- Подарок для вас, когда вы возвращаться, - вступает Норико. - На столе.
Кеико подкрадывается поближе и шепчет мне на ухо:
- Мокка-мокка.
С меня довольно. Хватаю ее за плечо и толкаю на подушку. Подушка выскальзывает, Кеико ударяется задницей об пол. Мичико вскрикивает, как будто это я ее опрокинула. Акико заламывает руки.
- А ну, прекратили гребаный бардак и сели по местам, о’кей?
Мичико плюхается на ближайшую подушку, запихнув в рот все пальцы сразу. Норико, Акико и Хидеко следуют ее примеру. Только Фумико канителится: то туда подвинет подушку, то сюда затянутым в чулок пальчиком, пока не находит для нее идеальное место, между подушкой Норико и подушкой Кеико, которая пустует: Кеико предпочла остаться на полу.
- Я - ваша учительница, но из этого вовсе не следует, что я - ваша собственность. Я никак не в силах помешать вам шпионить за мной, - Мичико опускает голову, - однако я имею право на личную жизнь. Что я делаю в свободное время, вас никоим боком не касается, ясно?
Долгое молчание.
Наконец Хидеко - бурундучиные щечки закраснелись - выдавливает из себя:
- Шпионить нет.
- Нет-нет, мы вовсе не шпионили, - подхватывает Акико. - Утром была наша очередь подстригать кусты на шахматной доске рядом с парковочной площадкой.
- А откуда вы узнали про мой подарочный фрукт? Кто-то еще и дом мой обшарил.
Теперь потупилась Кеико.
- И чтоб больше этого не было. Как вам понравится, если бы я вздумала совать нос в вашу личную жизнь? Вам было бы приятно?
Те девочки, что не изучают пол, глядят на меня и качают головами.
- Как, неужто вам было бы приятно? Мичико неуверенно поднимает руку.
- Не нужно этого делать, Мичико. Говори сразу.
- В Японии личной жизни нет.
- Это как же так?
Мичико поднимает голову, глядит на меня: в глазах у нее слезы.
- Это правда. Каждый - часть всех остальных. Мы все часть целого, как большая семья. Отдельных частей нет.
Ясно как день.
- Стало быть, кто угодно имеет право войти ко мне в дом и порыться в моих вещах?
Кеико глядит мне в глаза.
- Нет, это нельзя. Почти всегда. Если у кого-то есть очень веская причина, тогда, может, о’кей. Но вы права - в дом заходить нехорошо.
- И моя личная жизнь - мои выходные - мне не принадлежат?
- Вы теперь - часть нас, мы - часть вас, - говорит Акико. - Все мы заодно. - Надо думать, в прошлой жизни была капитаном болельщиков.
- Во имя школы, - хором декламируют Фумико с Норико, - все во имя школы.
- Школа важнее, чем я, или вы, или кто угодно, - сообщает Хидеко, в качестве иллюстрации сцепляя пухлые, как сосиски, пальцы.
- Послушайте, я тоже обеими руками за школу, но мои выходные принадлежат мне. Врубились?
Девочки искоса переглядываются, словно говоря: и что толку, она все равно никогда ничего не поймет. И они правы; я ничего не желаю знать. Все, что мне нужно, - это мои выходные и моя личная жизнь.
- Врубились? - повторяю я и молча жду, пока все они, даже надутая Кеико, не кивнут. - Кеико, ну-ка садись обратно на подушку, мягкое место отморозишь.
- Мягкое место? - повторяет Кеико. Я показываю на себе.
- Мягкое место. Задница. Жопа. Попка. Афедрон. Большие полушария. Курдюк. Седалище. Дупа. Булки. Ягодицы. Корма. Пятая точка. Емкость с пастой. Выхлопная труба. Огузок. Гузно.
- Гузно. - Норико разражается смехом - и остановиться уже не в силах.
Кеико усаживается на подушку и зыркает на меня из-под черной челки.
- А сейчас нам хорошо бы поговорить о нашей будущей постановке. Мистер Аракава хочет что-нибудь короткое и несложное; кстати, нам разрешили пользоваться одной из больших аудиторий для репетиций три дня в неделю.
- Мы ставить настоящий спектакль? - охает Мичико.
- Это всего лишь одноразовая постановка, для школы, в зале "Кокон".
- Зал "Кокон", - вздыхает Хидеко.
- А что это будет за постановка, нам с вами как раз и предстоит решить. Хотим ли мы взять уже готовый мюзикл или хотя бы отрывок, - ну, не знаю, что-нибудь вроде "Вестсайдской истории" или "Кабаре", или мы хотим придумать что-то свое?
- "Вестсайдская история", - тут же откликается Норико и очень даже сносно изображает Риту Морено: "Таким парням немного надо, уйдет - и ты не будешь рада…"
- "Доктор Дулиттл", - предлагает Хидеко.
- Слишком сложно: понадобятся костюмы для зверей.
- "Мэри Поппинс", - говорит Акико, наша персональная нянюшка.
Не поднимая глаз, Кеико поет скорбным контральто:
- "Птиц накорми, два пенса пакет…"
- Мы делать свое? - переспрашивает Мичико, не поднимая руки. - Это как?
- Ну, сами придумаем сюжет, и песни, и танцевальные номера, и все, что надо.
- Про что? - желает знать Фумико.
Как насчет сказки про принцессу-Кротиху?
- Это может быть миф, или волшебная история, или исторический эпизод, или что-то из вашей собственной жизни.
- В нашей жизни ничего интересное, - отвечает Кеико, подперев руками подбородок.
- Но по-английски? - уточняет Хидеко.
- Да, обязательно на английском, хотя это вполне может быть история про Японию.
- Урок английского! - выкрикивает Акико. - Мы напишем мюзикл про урок английского.
Господи ты Боже мой.
- Дурацкая идея, - отвечает Кеико.
- Скукотища, - соглашается Норико.
Все на некоторое время задумываются, затем Мичико говорит:
- Изанаги и Изанами.
- Кто?
- Изанаги и Изанами. Они брат с сестрой, но пожениться тоже. Когда Изанами умирать, Изанаги очень грустить. Он ходить в землю Желтой Реки забирать ее.