– Грубо, – охотно согласилась Полина. – И вульгарно. Только и я давно уже не благородная девица. Так что можешь не выбирать выражений, рядом со мной никто не выбирает, я привыкла. Ну, так что мне было делать, как себя вести? Подумать об этом раньше, отсиживаться с отцом в эвакуации, работать на заводе, ковать победу в тылу?
– Мы и сейчас в тылу, – снова ляпнул Роман.
– Правильно, только мне и хотелось именно во вражеский тыл, если нельзя на фронт! Защищаться же пришлось от троих пьяных партизан! От своих же, наших бойцов. Которые вот недавно вернулись с задания, чудом выскочили из кольца облавы, потеряли товарища в бою… Я не знаю, командир сам услышал мои крики или ему доложили, разбираться тогда не очень хотелось. Когда он прибежал и велел прекратить, один из них… из тех… послал его матом. Сгоряча, конечно. Может, он пожалел об этом тут же. Но даже если пожалел, это было последнее, что он подумал перед тем, как Родимцев застрелил его на месте.
– Застрелил?
– В упор. На глазах у остальных. Расстрелял в него всю обойму секунд за восемь-десять. Даже когда тот партизан упал, я не поняла до конца, что произошло.
– И командир доложил об этом в штаб? – переспросил Дробот. – О том, что застрелил бойца своего отряда за попытку… – Последнюю фразу он в последний момент проглотил, однако Полина легко подхватила ее и закончила:
– Именно так, за попытку изнасилования. А я передала эту радиограмму. Больше подобных попыток никто не повторял, хотя взгляды, сам понимаешь какие, ловлю на себе постоянно. Даже если не вижу, то чувствую вот здесь, – девушка дотронулась пальцем до какой-то точки на затылке. – Никто в отряде ничего тогда не сказал. Командир даже не собирал всех, как сегодня. Ничего не требовалось прояснять, Рома. Все всё уразумели без лишних слов. Так что, – подвела Полина своеобразный итог их короткого разговора, – я ожидала сейчас от командира такого же поступка.
– Это правильно или неправильно?
– Вот не знаю, Рома. Каждый решает сам. На войне вообще, если ты до сих пор не понял, каждый за себя. Хоть все вместе – за Родину, за Сталина…
– А по большому счету каждый за свою Родину, – зачем-то добавил Дробот.
– Тоже верно, – Полина взглянула на большие мужские механические часы на своей правой руке. – Ладно, поболтаем еще. Кстати, давно ни с кем вот так запросто не трепалась. У меня сеанс через двадцать минут.
Кивнув, девушка одернула гимнастерку под серой телогрейкой, машинально поправила пилотку на коротко стриженных волосах и поспешила к своей землянке. Опершись плечом о ствол ближайшей сосны, Роман проводил удаляющуюся фигурку долгим взглядом, хлопнул себя по карманам, но скорее по вновь обретенной после лагеря привычке искать курево, чем впрямь надеясь его найти.
За спиной обозначилось движение.
Дробот резко обернулся, встретился взглядом с широко улыбающимся Павлом Шалыгиным.
– Поля наша понравилась? – Командир разведчиков протянул Роману кисет с табаком, тот взял, кивнул с благодарностью. – Ничего дивчина, ладная. Ты бы осторожнее возле нее.
– Что так? – Дробот решил сделать вид, что ничего не знает о случившемся с радисткой.
– Да то так, боец… Роман ведь, правильно?
– Верно.
– Аккуратнее с романами, Рома. Ничего такого, просто ты новенький, не знаешь ничего.
– А что надо знать?
– Поля ведь с командиром. С Ильичом, значит…
Часть третья
Лес
1
Харьков, разведывательно-диверсионная школа Абвера, апрель 1943 года
Отец Отто Дитриха не был кадровым разведчиком. И своего единственного сына в этой профессии не видел. Однако именно благодаря связям, сохранившимся у барона Дитриха еще со времен Первой мировой войны, Отто оказался в структуре Абвера. Сделав за короткое время стремительную карьеру, он считался одним из наиболее перспективных молодых офицеров.
Дитрих-старший, как владелец нескольких крупных предприятий, занимался коммерческой деятельностью. Что позволяло барону-коммерсанту встречаться с представителями деловых кругов Англии и Америки, не вызывая при этом особых подозрений. Ему пришлось временно отойти от дел, когда в американской прессе его имя всплыло на волне скандала: под видом коммерции барон Дитрих оказывал услуги германской секретной службе, оказавшись среди тех, кто всеми способами пытался если не остановить, то существенно ограничить переправку через океан американского вооружения – Соединенные Штаты снабжали армии Антанты. Поскольку об этом написала газета, имевшая репутацию, прежде всего, бульварного издания, скандал удалось замять, апеллируя именно к поискам авторов сенсаций на ровном месте. Тем не менее, барона Дитриха вывели из большой игры. Предполагалось, что временно. Оказалось – надолго: в 1917 году германская разведка прекратила свое существование.
Однако барон фон Дитрих, как всякий дальновидный коммерсант, понимал, что та огромная информация, которая накоплена за время работы, рано или поздно понадобится, как и люди, умеющие с ней работать. Потому не удивился, когда через десять лет о нем вспомнили старые знакомые, служившие на то время в войсковом управлении рейхсвера. Правда, в тот период Абвер фактически дублировал функции гестапо, что Дитриху-старшему категорически не нравилось. Потому, оказав возрожденной разведке ряд консультационных услуг, барон со временем предпочел держаться от Абвера подальше. И даже после того, как Конрада Патцига, к которому у Дитриха возникала масса неприятных вопросов, сменил на посту руководителя Абвера Вильгельм Канарис, человек, который иногда открыто конфликтовал с гестапо, однако по большей части неприязнь носила внутренний характер и была взаимной, Дитрих продолжал соблюдать дистанцию.
Именно Абверу времен Патцига сопутствовали громкие провалы разведки. Вот почему барон возражал против того, чтобы его сын Отто посвятил себя службе в военной разведке. Родине можно принести пользу на любом поприще, при этом не обязательно становиться военным. Только вот сам Дитрих-младший решил иначе.
Отто считал: отец, как и большинство немецких аристократов его поколения, до сих пор не может простить себе и только себе поражения Германии в Первой мировой войне, за которым последовало унижение нации подписанием договора в Версале. Всему виной пресловутые белые перчатки, которые потомственные аристократы никак не хотели снимать во времена, когда немцы были готовы строить новое общество, поднимать нацию с колен – возрождать из пепла и активно бороться с влиянием на их великую страну коммунистов и евреев, что, впрочем, часто не исключало одно другого. Когда идет борьба за будущее нации, белые перчатки должны снять все, и не в последнюю очередь это касается разведки.
Отто Дитрих не собирался сотрудничать с гестапо. Он вполне справедливо разделял убеждения Дитриха-старшего, что в тайную полицию массово пошли полуграмотные костоломы, в лучшем случае получившие лишь начальное образование. Работать плетьми и кулаками для них привычное дело. Но, запугивая нацию, гестапо отупляет ее, как отупляет страх вообще. Но, рассуждал Отто Дитрих, если методы гестапо лишены тонкости и потому не могут, с точки зрения культурного человека, считаться приемлемыми по отношению к населению Германии, кое-что из гестаповского арсенала вполне можно использовать в работе военной разведки. Разумеется, не буквально, а основательно их трансформировав согласно требованиям к работе разведчика.
Но суть, считал Дитрих, должна сохраниться: у врагов не должно быть ощущения безопасности даже в собственном тылу. Даже в первую очередь – в тылу.
Значит, ставку нужно делать на террор и диверсии. Это запугивает гражданское население, лишает армейские структуры стабильности, вынуждает военных стратегов делать поправки на возможность диверсии в том или ином направлении, на той или иной территории. Именно потому, после того как с помощью связей отца удалось попасть в структуру военной разведки, Отто в конце концов нашел себя в отделе, именуемом для краткости Абвер-2, и вплотную занялся разведшколами, силами которых готовились и проводились диверсии и теракты во вражеском тылу. Здесь Дитрих-младший обрел идеальную возможность применить свой аналитический ум для руководства грубой физической силой. Поставить логику и интеллект на службу управлению деятельностью диверсионных групп.
Обычно руководство Абвера-2 требовало увеличить количество забрасываемых групп и частоту отправок. Почему-то считалось: если парашютисты станут сыпаться во вражеский тыл, словно майские ливни с грозами, это принесет больший эффект. О том, что подавляющее большинство наспех подготовленных групп либо отлавливается органами советской госбезопасности, либо диверсанты идут каяться в НКВД и результат работы равняется в лучшем случае нулю, в худшем – минус единице, говорить было не принято.
Дитрих сделал довольно быструю карьеру не в последнюю очередь благодаря настойчивости в вопросах, касающихся организации диверсий в тылу врага. Дитрих же предпочитал непопулярный принцип: "Лучше меньше, да лучше", и со временем его подход стал давать более значительные результаты. Отсюда – карьерный рост, хотя за чинами потомок рода баронов фон Дитрихов как раз особо не гнался. Для Отто всегда важнее были полномочия, и чем шире – тем лучше.
Именно здесь, в харьковской школе, он получил желаемое.
Ситуация на фронте требовала от всех отделов разведки согласованных действий. Более того, Абвер в отдельных случаях мог контактировать с полевой полицией и гестапо, если вопрос касался борьбы с партизанами и подпольем в собственном тылу.
Ведь мало накрыть очередную банду, намного важнее повернуть операцию так, чтобы по возможности использовать источники подполья и партизан в интересах вермахта. Здесь требовались более тонкие стратеги, чем те, что работали в аппарате гестапо. Капитан Дитрих оказался одним из них.
И вот сейчас готовилась завершающая фаза одной из таких операций, в которой Абвер-2 в его лице сыграл первую скрипку. Отто не мог отказать себе в удовольствии обсудить свой замысел с тем человеком, который был способен по достоинству оценить красоту игры. По иронии судьбы, он возник в сценарии совершенно случайно. А теперь ему было уготовано сыграть одну из главных ролей, но уже – в другой постановке Отто Дитриха.
Для этого Дитрих и вызвал к себе Николая Дерябина.
– Вы давно ищете возможность со мной поговорить.
– Откуда вы знаете?
– Разве нет? – Брови капитана прыгнули вверх. – Или вы, Николай, считаете все произошедшее с вами в последнее время чем-то обычным? Разве вы готовились к такому повороту событий?
– Честно? – спросил Дерябин, поудобнее устраиваясь на предложенном стуле.
– Правду, только правду и ничего, кроме правды, старший инструктор Пастухов.
– Это ведь вы слили меня этим бандитам. Сознательно слили. Так?
– Не буду скрывать – расчет имел место.
– На что вы рассчитывали? Что меня убьют?
– И да, и нет, – проговорил Дитрих после короткой паузы. – Видите ли, Николай, я до последнего момента не знал, что мне с вами делать. Именно с вами: вы первый офицер НКВД в моей практике, согласившийся не просто работать на вражескую разведку, но и стать диверсантом. То есть, фактически убивать своих.
– Я объяснил свои мотивы.
– Верно. Только те объяснения меня все равно мало в чем убедили, Дерябин. Вы должны были доказать даже не мне, а в первую очередь самому себе собственную состоятельность как будущего агента-диверсанта. Хотя… почему будущего? Это теперь ваше настоящее, стоило вам переступить порог карантинного блока нашей школы. Мне стало интересно, сможете ли вы за себя постоять.
– Я детдомовский, говорил же.
– Именно потому я решил проверить вас таким вот не слишком приятным для вас методом. Детдом – борьба за выживание, ежедневное доказательство собственной значимости, силы, стойкости, разве нет?
– Скажем, да… И что?
– Раз вы стали старшим инструктором, это значит, вы с честью выдержали испытание.
– Я горжусь собой, господин капитан. Но вот если бы тот… который Мельник… Если бы он покончил со мной раньше, если бы его не остановили тогда, в казарме?
– Как вы, наверное, поняли, этого не должно было случиться.
– Не скажите, господин капитан, ох не скажите! Те, кто вокруг, мои так называемые новые товарищи…
Дитрих прервал Дерябина, щелкнув тонкими пальцами.
– Момент, Дерябин! Один момент! Хочу сразу же настроить вас вот на что. Люди, которые сейчас окружают вас и с которыми вы делите все тяготы здешней службы – не так называемые. Они самые настоящие товарищи, не в большевистском смысле этого слова. Коммунисты вообще испортили много хороших слов, дав им новый, не всегда адекватный смысл. Тот же "товарищ"… Еще вчера так можно было обратиться к любому, кого считаешь своим коллегой, добрым приятелем, единомышленником. Сегодня же мир, с легкой руки коммунистов, поделен на товарищей и господ. И если кто-то считает себя господином, то он непременно классовый враг товарищу. Скажите, я ведь прав? Я прав! – Он перевел дыхание. – Мне кажется, такое положение вещей продлится, к сожалению, еще очень долго. Однако я отвлекся, Николай, – пальцы снова щелкнули. – Курсанты, с которыми вам приходится иметь дело уже как старшему инструктору, именно что ваши товарищи. Которым вы должны либо доверять, либо принять решение добровольно покинуть школу. Последствия вам известны.
– Снова пугаете должностью рядового полицая?
– Почему пугаю? Просто объясняю и предупреждаю: меньше снобизма и высокомерия. У вас, кстати, нет для такого отношения к людям особых оснований, учитывая вашу биографию…
– Вот, теперь вы уже попрекаете голодным детством и детским домом.
– Ничем я вас не попрекаю, Николай. Просто напоминаю: с этими людьми вам очень скоро идти за линию фронта.
– Что, со всеми?
– С некоторыми, – Дитрих сделал вид, что не заметил иронии. – Только с теми, кого вы как старший инструктор сами порекомендуете. И выполнить задание, причем – не одно. Вы доказали, что способны сопротивляться и можете за себя постоять. Не знаю, появилось ли к вам уважение за несколько этих дней. Но вас побаиваются, это заметно.
– Я еще плохо знаю контингент. Недели нет, как я здесь, сразу такой скачок в местной иерархии… Для чего вы мне его обеспечили?
– Я дал возможность, Николай. Должность вы обеспечили себе сами. По моему глубокому убеждению, офицер никогда не должен оставаться бывшим. К тому же воспитанник такой серьезной и влиятельной службы, как, гм, ваша…
– Бывшая, – поспешил уточнить Дерябин.
– Верно, – кивнул Дитрих. – По всем характеристикам вы не годились в простые курсанты. С моей стороны, с точки зрения профессионала, оставить вас на общих правах, да еще заставить подчиняться уголовнику, этому Мельнику… Плохо выглядело бы, Николай, очень плохо. Вы сами не желали проявлять должного рвения, это тоже в некотором роде приговор.
– Получается, господин Дитрих, вы столкнули меня лбом со всей школой. Дали возможность убить человека, пусть даже такого, как Мельник, которого я и при других обстоятельствах не пощадил бы. И все – мне во благо, так?
– Хорошо, что вы поняли мой замысел, Дерябин, – пальцы щелкнули опять. – Вам остается только закрепить свое положение в школе. Мне почему-то кажется, что вы никому не дадите себя уничтожить. Ни тем, кого считали своими, ни тем более – чужим. Значит, вы как никто другой подходите мне для выполнения задания, о котором я уже не раз здесь упоминал. Спросите почему?
– Спрошу.
– Вы, Дерябин, способны уйти и вернуться. Это – качества, которыми обладает не каждый агент-диверсант. Как только вы вернетесь, положение ваше здесь, в школе, упрочится автоматически, без дополнительных усилий не только с вашей, но и с моей стороны. Так что занятия, которые вы сейчас пытаетесь проводить без специальной подготовки, буквально с нуля, после возвращения оттуда, – Дитрих кивнул в сторону окна, – перестанут быть для вас чем-то новым. Вы сделаете открытие, Николай: оказывается, всю свою сознательную жизнь хотели заниматься только вот этим. Поверьте моему опыту, сам прошел через тернии подобных сомнений. Что-то не так?
Дерябин пожал плечами.
– Пока не знаю. Вы уже не первый раз ведете со мной такие вот душещипательные разговоры. Для чего?
– Вот верно вы заметили – я с вами беседую, Николай. Долго и по возможности обстоятельно. Мне кажется, мы с вами близки по духу и давно должны были встретиться, разве нет?
– Пока не знаю.
– Скоро, уже очень скоро мы оба поймем, прав я был, строя на вас расчет, или ошибался.
Отто поднялся, взял со старинной деревянной этажерки два пузатых стеклянных бокала, поставил на стол. Из тумбочки извлек початую бутылку коньяка, плеснул в каждый бокал на два пальца, кивнул Дерябину, приглашая угощаться. Тот ответил благодарственным кивком, взял бокал, и тут уже что-то изнутри подтолкнуло не дожидаться дополнительного приглашения от капитана: одним резким движением опрокинул содержимое, прищурил глаза на миг, когда крепкая терпкая жидкость прошла по пищеводу. Дитрих не спешил, сделав маленький глоток, поставил бокал на стол, и Николай, чуть устыдившись своей поспешности, пристроил свой на правом колене, придерживая рукой за короткую ножку.
– Итак, Дерябин, – заговорил капитан, – вы прошли простую, но довольно эффективную индивидуальную проверку, этапы которой я разработал специально для вас. Результатом я пока доволен. Вы находитесь, извините за красивые слова и возможный пафос, на старте новой для вас жизни. Ваш предстоящий выход за линию фронта – это и есть тот старт, который я вам предлагаю и от успеха которого зависит ваше ближайшее будущее. Теперь подробнее. Хотя, конечно же, к подробностям мы вернемся еще не один раз.
Дерябин невольно выпрямил спину, сдвинул колени, положил левую ладонь на левое колено и теперь напоминал со стороны прилежного ученика, слушающего урок. Даже пустой коньячный бокал удивительным образом вписывался в такую школьную картину. Тем временем Дитрих, словно самый настоящий школьный учитель, взял длинную деревянную указку и расположился возле карты, вывешенной на стене его кабинета.
– Обстановка на фронте выглядит сегодня следующим образом. Вот здесь, на этом участке, – острый конец указки очертил на карте полукруг, – войска противника, – тут повисла короткая пауза, Отто проверял реакцию Дерябина, но ее не было совсем, и он продолжил: – …войска противника заняли крепкую оборонительную позицию. Белгородско-харьковская группировка армии вермахта готовит массированный удар вот здесь, в обход Курска с юго-востока. Операция займет несколько этапов, и конечная цель – ударить в обход Москвы, вот здесь, в направлении Рязани. Первый удар будет нанесен силами имеющихся танковых дивизий. Танки поддержит авиация, в процессе подтянутся дивизии, которые сейчас формируются в резерве. Вынужден предупредить: если вы, Дерябин, вдруг решите дать деру и сдаться, свою жизнь на эту информацию вы не обменяете. А за жизнь вы цепляетесь до последнего, как я успел убедиться.