– О чем?
– Ты узнал меня, правда?
– Ты мне сниться будешь, Дробот!
– Так поговорим?
– Я тебя слушаю!
– Так и будем орать?
– Выходи! Давно не виделись!
– Ну да, нашел дурака!
– Страшно?
– Стреляешь метко!
– Заметил? То-то! Валяй, только покороче!
Со стороны капота вновь обозначилось движение, и Дерябин пальнул туда, словно показывая, кто здесь все еще главный.
– Не стреляй! – донеслось из-за машины.
– А ты не лезь, куда не надо! Говори так, чего хотел! Времени мало!
Повисла короткая пауза.
– Тут ты прав, времени нет совсем! – откликнулся Дробот. – Мы одни сейчас. Родимцев готов. Ты его достал, старлей! Или ты уже не старлей?
– Какое твое собачье дело? – Теперь паузу выдержал Николай. – Так что, командир твой спекся, говоришь?
– Совсем. Он меня расстрелять хотел.
– За что?
– А ты – за что?
Дерябин не сдержал короткого смешка.
– Слышь, Дробот, у тебя судьба такая! Тебя все кругом хотят расстрелять!
– Ты сам видел, я под арестом сидел.
– Ну, видел. Что с того? Не тяни резину, чего надо?
– Мы хоть как повязаны теперь, Дерябин! Мне обратно нельзя, при любом раскладе. Тебе – тем более, для тебя даже раскладов при таких делах не придумали! Скажешь, не так?
Он прав. Дерябин, лежа в укрытии за мотоциклом, вынужден был это признать.
– Не молчи, старлей! Прав я или нет?
– Ты как герр Дитрих прямо…
– Как кто?
– А, тебе не надо… Все сказал?
– Кончай воевать, Дерябин! Мы в одном корыте с тобой, сам же понял. Я выйду, уйдем вместе.
– Куда?
– Хоть в лес. Ты ведь куда-то собирался?
Странно – до этого момента Николай Дерябин понятия не имел, что с ним будет дальше и куда податься.
– Говори! – выкрикнул он, так и не придумав ответа.
– Можем через фронт. Обратно к немцам. Вместе придем, ты за меня поручишься.
– За меня бы кто слово замолвил, – буркнул Дерябин.
– Чего молчишь? – торопил голос из-за грузовика.
– Можем через фронт, – проговорил, наконец, Николай. – А как еще можем?
– Поблукаем и сдадимся нашим. Если я один приду, меня шлепнут. Ты офицер НКВД, тебе скорее поверят. А ты опять за меня подпишешься. Кто о тебе знает? Только я, а мне нет смысла тебя сдавать! Меня ведь самого… Ну, ты же сам знаешь!
В его словах читался здравый смысл. К немцам Дерябину возвращаться не хотелось. Только обратно к тем, кого Дробот называл своими, ему хотелось еще меньше. Это таило в себе намного больше рисков, чем вероятное возвращение в школу диверсантов.
Но сам разговор с Дроботом подсказал Николаю простой и очевидный выход.
– Слышь, боец!
– Да!
– А ведь это мысль! Выходи, потолкуем! Отсюда сперва надо убраться! Будем далеко – обсудим! Ты как, не бздишь?
– Я выйду. Стрелять не будешь?
– Зачем! Мы же решили! Только слышь, Дробот!
– Да!
– Оружие выбрось сначала. Чтобы я видел! И руки вгору потом! Годится?
Опять короткая пауза.
– Сойдет. Гляди!
Из-за автомобильного капота вылетел и упал на землю ППШ.
– Все, что ли? Больше нету ничего?
– Откуда?
– Лады. Теперь пошел ко мне. Медленно. – А ведь дурак, признал Дерябин. Сам под пулю идет. – Руки держи над головой, чтобы я видел.
Оставлять его в живых Николай не собирался при любых раскладах. Как бы он ни решил действовать дальше, куда бы ни придумал податься, Дробота проще застрелить сейчас.
– Не стреляй! – в который раз выкрикнул Роман.
– Давай, выходи, боец! Не боись!
Дробот медленно показался из-за грузовика.
Руки подняты вверх. Для убедительности он скинул ватник, чтобы показать – оружия у него нет.
Двигался он как-то странно: не прямо на Дерябина, а забирая влево. Заставляя Николая при этом менять позицию – из занятого им положения целиться вдруг стало неудобно.
– Куда пошел?
– Сам же сказал – выходи. Я выхожу.
Дробот шагал уверенно. Дерябин даже на долю секунды пожалел о своем решении убить его – слишком легко тот попался в ловушку, дверцы которой сам же старательно открыл.
– Ты где там?
Как же надоел, будто всю жизнь тебя знаю…
– Тут я, боец!
Дерябин поднялся, встал во весь рост. Винтовку не опустил. Крепче прижал приклад к плечу.
Дуло смотрело прямо на Дробота, стоявшего, как хорошая грудная мишень, с поднятыми руками.
– Здесь я! – повторил Дерябин.
Палец плавно надавил на спуск.
Выстрел.
События в поселке развернулись стремительно – и так же быстро завершились.
Начав движение двумя разными группами, диверсанты по ходу развернули строй, охватив центральную часть Хомутовки полукольцом. Девять тренированных бойцов могли при умелой расстановке сил и главное – используя эффект неожиданности, контролировать территорию, стремительно локализовав любую попытку сопротивления и уравняв силы.
Когда позади, со стороны комендатуры, прозвучал первый выстрел, Степан Кондаков решил – это обещанный сигнал. Правда, они еще не добрались до складов, но раз началось – стало быть, так надо, тянуть больше нельзя. Отрезая самому себе возможность потянуть время и поразмыслить еще немного, Кондаков выстрелил первым, останавливая автоматной очередью первого же увиденного им партизана, выскочившего на звуки пальбы из ближайшей калитки. Следуя его примеру, остальные диверсанты тоже открыли огонь, и эффект внезапности сработал в полной мере: вооруженные мужчины, появившиеся на улице, не сразу сообразили, почему в них стреляют другие мужчины в форме красноармейцев.
Так удалось выиграть несколько минут, но бойцы, находившиеся в поселке, опомнились и верно оценили происходящее, быстрее, чем предполагал Кондаков и остальные. А оценив, пустили в ход гранаты.
Важную роль сыграло то обстоятельство, что двум бойцам из отряда "Смерть врагу!" удалось подобраться к диверсантам с тыла. Когда началась перестрелка и появились первые жертвы, эти двое сидели в одной из хат чуть поодаль главной улицы, на которой разгорелось главное сражение. Их просто расквартировали в этой хате, и мужики помогали по хозяйству. Прежде чем они что-то поняли, диверсанты стремительно продвинулись вперед, и партизаны, появившись на поле боя, увидели, как бойцы в красноармейской форме стреляют в их товарищей. Партизанский опыт всплыл тут же: за время войны во вражеском тылу обоим приходилось видеть ряженых и даже иметь с ними дело.
Когда сзади, из-за забора, полетели гранаты, Кондаков и остальные, не ожидая такой контратаки, мгновенно заняли круговую оборону. Однако осколки уже вывели из строя двоих, часть диверсантов, шедшая с Ярославцевым, поскорее рассыпалась по улицам, ответвленным от главной. Люди, по-прежнему не понимавшие, что происходит и почему вдруг в глубоком тылу снова началась война, привычно попрятались, кто куда, закрывая двери плотнее. У простых хомутовцев просто не было времени и желания разбираться, почему советские воины вдруг начали стрелять друг в друга.
Этим они, сами того не зная, облегчили задачу по ликвидации вражеского десанта. Испуганные люди, привыкшие выживать на войне, просто не мешались под ногами.
Бой, принятый уцелевшими партизанами, оказался неравным – четверо диверсантов мигом взяли в клещи двух бойцов. Но тут подтянулось подкрепление: те из вчерашних партизан, кто уцелел после стремительного и вероломного нападения десантников, разобрались, что к чему, ударили по нападающим с удвоенной силой. Правда, у диверсантов и при таком раскладе оставался неплохой шанс вырваться. Кондаков, оценивший положение своей группы в пылу схватки, решил, что самое разумное – отойти обратно к центру, туда, где их ждала машина. И где ситуацию наверняка контролирует Отто Дитрих – ладно, пускай не Дитрих, а этот Пивоваров… или как его там. Только пока они грызлись с партизанами, увязнув в уличном бою, подоспели солдаты из взвода охраны.
Гвардейцы, наступавшие от Сталинграда, заметно притомились, охраняя не представлявший стратегического значения склад горючего в таком же по значительности российском поселке. Потому происходящее резко оживило их, и взводному осталось только скомандовать: остальное гвардейцы сделали сами. Диверсантов за считанные секунды взяли в кольцо, и пленных решили не брать – ни Ярославцев, попытавшийся выйти с поднятыми руками, ни раненный в живот Кондаков не могли надеяться на пощаду.
После, подсчитывая потери и составляя рапорт, было отмечено: от первого выстрела, с которого началось нападение на поселковую комендатуру, до того момента, как была обнаружена серьезно раненная Полина и захвачен единственный, кто на то время остался в живых, также тяжело раненный, переодетый в форму советского лейтенанта немецкий офицер, прошло восемнадцать минут.
Бой местного значения.
На войне это и много – и мало.
Кровь нельзя было остановить.
Она текла со лба вниз по лицу, заливала глаза. Наверное, оттого впервые за много дней Игорь Родимцев чего-то боялся – боялся, что не сможет как следует прицелиться и достать пулей Дерябина, поднявшегося из своего укрытия во весь рост.
У них с Дроботом не было никакого плана. Просто когда Родимцев взглянул на него, почувствовав внезапно, что не находит сил спросить о происходящем, тот, так же молча, без лишних объяснений, показал рукой в сторону кузова. А потом, когда капитан прикрыл глаза, пытаясь совладать с очередным резким приступом рывками наступающей боли, Роман громко заговорил с Дерябиным.
Даже сквозь боль Родимцев понял простой замысел Дробота – а в подобном положении всегда срабатывают именно простые, без затей, планы. Роман хотел выманить стрелка из укрытия, вызывая огонь на себя, играя роль живца, того самого живого козленка, которого привязывают охотники в джунглях, выманивая тигра. Игорь, сдерживая стон, стараясь не привлечь к себе внимания движением под грузовиком, которое с позиции Дерябина наверняка будет заметно, перевернулся на живот.
И медленно пополз.
Он не вслушивался в слова, которые выкрикивал Дробот. Не пытался услышать ответы Дерябина. Ничто из этого не имело ровным счетом никакого значения. Важным оставалось одно: сможет ли он, Родимцев, выполнить свою часть задачи. Ведь даже пульсирующая боль не мешала ему понять очевидное, даже если это не в полной мере дошло до Дробота: оставлять своего врага в живых Дерябин не собирается, каким бы соловьем он здесь ни разливался и на какие бы переговоры ни соглашался.
Когда капитан подобрался к противоположному краю полуторки и осторожно высунулся из-за колеса, то увидел сквозь розовую пелену, как Николай Дерябин неспешно поднялся во весь рост из-за перевернутого мотоцикла. Их сейчас разделяло, по прикидкам Родимцева, немногим больше двадцати метров. Если бы стрелок поднялся с той же позиции, в которой лежал, он непременно засек бы движение за грузовиком. Но Дерябин вел себя несколько странно – встал, одновременно развернувшись к задней части полуторки сперва боком, а затем и вовсе спиной.
Он поворачивается за мишенью, понял Родимцев.
Дробот вышел не прямо перед ним. Он, судя по всему, специально забирает чуть в сторону, понимая, что стрелок станет разворачиваться за ним, по ходу его передвижения. Оценить этот несложный тактический ход у Игоря также не осталось времени. Приподнявшись, он вытянул руку с пистолетом, перехватил ее для верности второй, оперся плечом о борт, крепко упер подошвы в землю. Цевье пистолета прыгало, ходило ходуном, но Родимцев нашел в себе силы справиться и с этим.
Чуть раньше он в очередной раз утер кровь с лица. Теперь струйка стекла снова, и капитан не хотел отпускать руку, сбивая прицел и нарушая принятую позицию.
– ЗДЕСЬ Я! – выкрикнул Дерябин, и Родимцев понял – все, времени нет ни у него, ни у стрелка, ни у Дробота.
Стиснув зубы, на миг окаменев, он плавно, словно подсекал рыбу, резко дернувшую поплавок, нажал на спуск.
Внезапно поняв, что на второй выстрел уже нету сил, Родимцев согнул ноги в коленях и осел наземь. Успел заметить боковым зрением, как при звуке выстрела кинулся на землю в отчаянном прыжке Дробот, спасаясь от пули. Если бы Дерябин сейчас получил второй шанс, никакие маневры не помогли бы Роману – следующий выстрел непременно решал дело.
Только другого шанса у Николая Дерябина не было.
Он замер, словно решив прицелиться получше. Затем повернулся на звук, словно интересуясь, кто это стреляет без его позволения. А потом, качнувшись, рухнул прямо на перевернутый мотоцикл, лишь теперь надавив на курок. Винтовка выстрелила куда-то ему под ноги, из рук оружие Дерябин не выпустил.
Теперь Родимцев смог вытереть кровь с лица. И даже вновь прикрыть глаза – так вроде чуть меньше болело.
А Роман Дробот уже вскочил, бросился к мотоциклу, благоразумно зайдя упавшему Дерябину со спины, взял за плечо, перевернул.
– В яблочко, командир! – выкрикнул радостно. – Прямо в башку! Куска черепа нет!
Оставив труп, он легко перепрыгнул через мотоцикл, хотя можно было запросто обойти, поспешил к раненому, присел, потормошил за плечо. Капитан снова открыл глаза.
– Слышь, Ильич! Ты его положил!
– Значит, хотел, – ответил Родимцев, сам удивляясь слабеющему голосу. – Если тебе верить, я убил офицера НКВД. Рапорт придется сочинять…
– И что?
– Не отпишешься…
– Он же предал! Сам же видел!
– Один хрен… Тем более не отпишешься…
Задрав линялую грязную гимнастерку, Дробот резким движением оторвал длинную полосу от такой же несвежей нижней рубахи, краем отер кровь с лица Родимцева, перевязал рану.
– Ну, пока так. Вернемся – получишь помощь. Наши там справились?
– Делов-то, – Игорь вновь подумал о Полине, но вспоминать о ней при Дроботе даже теперь не хотел, проговорил вместо этого: – Я тут слушал ваши переговоры… Еще раньше ты пробовал о нем рассказать… Похоже, этот Дерябин тебя с самого начала невзлюбил. С чего бы?
– А ты – с чего, Игорь Ильич?
Родимцев не ответил, спросил про другое:
– Крепко меня?
– Чуть правее – и амба.
– Успокоил…
– Машину трясло. Он "ворошиловец"… был. Гордился этим, я сам слыхал…
– Разберемся. Нам бы обратно…
– Машина на приколе. Мотоцикл я тоже не освою. Полежишь тут, пока я помощь приведу?
Игорь вместо ответа снова прикрыл глаза.
Выпрямившись, Дробот поискал глазами и нашел свой ватник.
Подхватил, не пойми зачем отряхнул. Надел. В кармане что-то было. Сунул руку, нащупал галету, вспомнил утренний арестантский паек.
Галеты раскрошились. Одна уцелела. Разломив пополам, Дробот захрустел своей половинкой, другую протянул Родимцеву. Тот не увидел, Роман потормошил капитана за плечо. Игорь поднял веки, машинально протянул руку, взял галету и тоже сунул в рот.
– Хлеб преломили, – вырвалось у Дробота.
– Чего?
– Хлеб мы с тобой, Ильич, преломили, говорю.
– И что?
Дробот хотел объяснить. Но тут же решил – не стоит. Лишнее.
Выпрямившись, широко расправил плечи. Разгрыз остатки галеты.
Только здесь и сейчас почувствовал, наконец, – воздух пахнул как-то по-особому. И ветерок тормошил лицо. Раньше он каждый год замечал такие перемены.
Вокруг была весна.
Декабрь 2012 – январь 2013 гг.
Киев
От автора
Книга, только что прочитанная вами, уважаемые читатели, – художественное произведение, выдержанное в популярном жанре военно-приключенческого романа. Надеюсь, вы не скучали, переживали за судьбы героев и с нетерпением ждали, как же сложатся они в конце истории. Считаю своим долгом напомнить: имена главных героев и перипетии, пережитые ими в ходе сюжета, – плод авторского воображения. Конечно же, все совпадения случайны и к реально жившим либо живущим людям никакого отношения не имеют.
Однако события, на фоне которых разворачивается сюжет романа, к сожалению, имели место в нашей реальной жизни. Война 1941-1945 годов, полыхавшая на территории многих стран, отошла не в такое уж далекое прошлое. Еще живы люди, которые помнят и войну, и годы оккупации. Потому мне очень хотелось максимально приблизить вымышленные события к реальной исторической правде. И заодно попытаться по возможности избежать тех спекуляций, в том числе политических, которые возникали и еще долго будут возникать вокруг всего, что касается тех страшных военных лет. А также не дать повода для появления новых спекуляций.
Когда я только начал работать над сюжетом этого романа, еще не до конца представлял себе ни его героев, ни конкретного исторического фона, на котором будут происходить события. Изначально преследовал цель написать о том, как люди выживали на войне. Ведь для каждого, будь то старший офицер, рядовой боец и особенно – мирный житель, оказавшийся меж двух огней враждующих сторон, важнее не исход конкретного сражения, а то, сможет ли лично он выжить. А способы выживания каждый выбирал для себя свои.
Одни старались убежать подальше от фронта. Другие стряпали справки о болезни. Третьи, наоборот, отчаянно и безоглядно шли в атаку, надеясь – вот сегодня удача снова не изменит, ведь смелого пуля боится. Желание выжить заставляло предавать и сотрудничать с врагом в годы войны, желание выжить определяет поведение каждого человека, его личный выбор и в наши дни. Может, это еще одна травма времен войны, которую трудно залечить даже через четыре поколения…
Собираясь писать о противостоянии мужества и предательства, я в поисках неизвестных раньше документальных материалов неожиданно наткнулся на сборник под названием "Родня. Полиция и партизаны на примере Украины. 1941-1944", изданный в 2011 году "Украинским Издательским Союзом" при содействии Центрального Государственного Архива, общественных объединений Украины и Ведомственного Государственного Архива Службы безопасности Украины. Книга вышла ограниченным тиражом и представляет собой объемный, более 500 страниц, сборник оригинальных документов, которые знакомят заинтересованных читателей с особенностями деятельности как партизанских отрядов, так и формирований вспомогательной полиции на украинских территориях, граничащих с Российской Федерацией и Белоруссией. Составители изучили биографии людей, пытаясь понять, какое влияние оказала на их мировоззрение политика репрессий, проводимая как коммунистическим режимом в период с 1917 по 1941 год, так и оккупационным режимом фашистов в период с 1941 по 1944 годы.
Опираясь на результат многолетней работы с архивными документами, многие из которых ранее имели гриф "секретно", исследователи пришли к нескольким базовым выводам, ставшим для меня ключевыми и во многом определившим сюжет и характеры большинства персонажей.