- Глядите! - Генрих вскочил, показывая рукой. - Саша! Он пришел!
По раскаленной площади, прикрывая глаза от слепящего солнца, шел человек с вещмешком за плечами. Увидев его, Цви перестал ходить туда-сюда и стал на краю платформы, нетерпеливо раскачиваясь на каблуках.
- Командир… - подойдя к автобусу, начал Саша. В этот момент по площади скользнула тень, как будто что-то на мгновение закрыло солнце. Саша глянул вверх и с криком: - Воздух! Ложись! - упал возле автобуса. Цви мгновенно все понял и побежал по площади, крича на иврите и по-русски:
- Всем лечь! Ложись!
Стоявшие под навесами люди удивленно смотрели на пытавшегося перекричать шум моторов Цви. Те, кто посообразительнее, ложились на землю, но таких было мало. Большинство остались стоять. Давид увлек на землю Мозеса и Генриха, глядя на них, залегли остальные из команды Цви. Поэтому первого взрыва они не увидели. Рвануло совсем рядом, возле соседнего навеса. Земля подпрыгнула, ударила Генриха по лицу. Взрыв моментально лишил его слуха. Волна горячего воздуха пронеслась над ним, сверху посыпались бетонные осколки. Генрих приподнялся и увидел, как чуть дальше, у въезда, вспух огненный цветок. Его швырнуло на землю и он больше не пытался вставать, наоборот, вжимался в асфальт всем телом. Когда стихли разрывы, Генрих встал и тут же рухнул на колени, его трясло. Все вокруг затянул дым, разносилась кислая вонь. Сквозь дым пробивались красные сполохи. Генрих посмотрел в ту сторону, ветер на мгновение отнес клубы дыма в сторону и в просвете показался объятый пламенем автобус. Внутри метались пассажиры. Горящая фигура вывалилась из окна, пробежала несколько шагов и рухнула, потеряв всякое сходство с человеком. Генриха скрутил приступ рвоты. Когда он снова смог соображать, дым скрыл от него жуткую картину. Генрих сидел в полной прострации и не сразу почувствовал, что кто-то трясет его за плечо. Это был Цви.
Убедившись, что Генрих пришел в себя, Цви сунул ему в руки сумку и толкнул вперед. Генрих послушно пошел вперед. Сумка оказалась полной медикаментов. Следующие два часа Генрих прочти не запомнил, только отрывками. Почти сразу же на площадь стали стягиваться экипажи скорой помощи с красными звездами Давида, эмблемой, непривычной для привыкших к красным крестам европейцев. Половина команды так и не смогла преодолеть шок от увиденного. Цви пытался их растормошить, но потом махнул рукой, собрал тех, кто сохранил контроль над собой и повел на помощь медикам. Они перевязывали раненых, относили в сторону убитых, убирали с дороги сгоревший остов автобуса. Все работали, не покладая рук. Убитых было много, раненых еще больше. Среди них были дети, много детей. Генрих отнес на руках убитую девочку лет десяти. Она казалась невредимой, если смотреть слева. Справа отсутствовал кусок черепа и висел на каких-то ниточках глаз. Легкое ситцевое платье в кровавых пятнах. Запомнилась кровь - она была повсюду, громадные лужи крови. А еще - куски тел, разбросанные взрывом по всей автостанции. Все стало серо-красным, серые от пыли лица живых и мертвых и ярко-красная кровь на асфальте.
- Это что, командир? Это как же так, а? - прохрипел Саша, когда они, наконец, присели передохнуть.
- Это египтяне. Проклятые убийцы, - сверкая глазами, ответил Цви. - Сволочи, бомбят мирных жителей. Хуже наци, твари!
- А наши самолеты где? - спросил кто-то.
- У нас нет самолетов, - Цви дернул щекой. - Понимаете? Просто нет! Теперь ты понимаешь, за что мы воюем? За кого? - последние слова он адресовал Саше.
- Да, - кивнул Саша. - Я с вами, командир.
- Тогда не будем ждать. Надо ехать, - Цви стал поднимать людей. - Где водитель?
- Убит. Осколок прямо в смотровую щель попал, - сказал Давид. Водитель сидел в раскаленном автобусе, ему, казалось, жара была нипочем. Непривычные к климату Палестины европейцы смотрели на это со священным трепетом. Первый же разрыв вогнал зазубренный осколок прямо водителю в глаз.
- Кто умеет водить машину? - Цви обвел подчиненных взглядом. Саша шагнул вперед. - Отлично, тогда давай за руль. Надо прибыть на место до темноты.
- Так ведь рано же, четырех нет, - удивленно сказал кто-то. - Что, так далеко?
- Здесь вам не Европа, темнеет рано и быстро, - сказал Цви. - Что стоите? В машину, живо!
До темноты не успели. В открытую бойницу Генрих одним глазом смотрел, как садится за морем солнце. Стемнело очень быстро, не так как в Европе, где солнце часами висит, медленно склоняясь к закату. Движение уходящего светила было видно на глаз. Экватор близко, понял Генрих и вздрогнул. Только в этот момент он по-настоящему понял, что Европа осталась в прошлом.
- Горы, - пробормотал Генрих. Автобус свернул с прибрежного шоссе и поехал в сторону темневшей на горизонте горы.
- Это гора Кармель, - сказал Мозес. - До Альп ей далеко, конечно.
- Там деревья… А я думал, тут пустыня…
- Пустыня южнее, а это север, Галилея. Болот тут много, но и лес кое-какой есть. Иордан, озеро Кинерет, - щеголял знаниями Мозес. На него смотрели с уважением, как на старожила.
Попетляв по узким грунтовым дорогам, автобус остановился у ворот. Снаружи раздались голоса, в бойницы и смотровые щели хлынул свет прожекторов. От ворот отделилась фигура с винтовкой, человек подошел к автобусу со стороны водителя и что-то просил у Саши на иврите. Вместо Саши ответил Цви, человек опусти винтовку, махнул рукой и ворота с лязгом открылись. Автобус въехал внутрь. Сразу за воротами Саша увидел обложенную мешками с песком будку, перед которой стоял пулемет. Следуя указаниям Цви, Саша завел автобус вглубь территории и заглушил мотор. Цви приказал выходить. Два раза повторять не пришлось, народ повалил наружу.
- Добро пожаловать в кибуц Эйн а-Шомер, - объявил Цви.
- Наконец-то отдых, - простонал кто-то невидимый за спинами.
- Отдых будет, когда поставите для себя палатки, - Цви разбил все надежды на скорый отдых. Он достал из кармана фонарик, включил и стал шарить лучом по лицам. Затем извлек списки и стал распределять людей по звеньям. Всего во взводе оказалось три звена. Саша ни капли не удивился, когда услышал, что его назначили командиром первого звена.
- Мефакед хулия, или хулия мефакед? - иронично спросил он у Цви. Те, кто понимал русский, засмеялись.
- Так, без разговоров, - тут же одернул их Цви, посмотрел на Сашу и покачал головой.
Распределив людей, Цви приказал:
- По четыре человека от каждого звена идут со мной на склад. Остальным очистить от камней место и ждать, не расходиться.
- А может, мы в тех палатках заночуем? - спросил из-за спин тот же голос. Совсем рядом из-за кустов торчали верхушки палаток. Как потом оказалось, там расположились остальные два взвода их роты.
- А может, вы наконец поймете, что не у бабушки в деревне, а в армии? - повысил голос Цви. - Будете делать, что скажу! И, специально для особо одаренных - если хотите что-то сказать, обращайтесь по уставу.
- А как это - по уставу?
- Завтра узнаете! А пока просто молча делайте, что приказано! - с этими словами Цви удалился. За ним поплелись выбранные в носильщики новобранцы.
- А ужина, похоже, не будет, - нарушил тишину все тот же недовольный голос.
- Да ты просто пророк, - усмехнулся Саша и полез в автобус. Он завел мотор, включил фары, чтобы видеть площадку, вылез и приказал: - Ну что, за работу, если не хотите спать под открытым небом!
Работа закипела. Принесли палатки и все дружно принялись их ставить. Сашино звено свою палаткупоставило первым - сказался Сашин, да и народ подобрался рукастый. Тот же Мозес всю войну плотничал. Потом пошли помогать другим. Саша бегал, матерился, показывал, придерживал - и вскоре поймал себя на том, что ему это даже нравится. Командир сел на ступеньку автобуса и одобрительно за этим наблюдал. Один раз даже показал Саше большой палец.
Насчет ужина пророк ошибся. Когда поставили все палатки и привели все в порядок, командир прошелся, трогая застеленные серыми одеялами походные койки, сдержанно похвалил и растворился в темноте, прихватив с собой двух человек. Все наладились спать, но Саша одернул:
- Отбоя не было.
- Это что, вот так теперь все время будет? Команды, беготня? - нахмурился Генрих. У него болело все тело, от усталости и голода его пошатывало. От мысли, что он не может просто завалиться и поспать, потому что надо ждать разрешения от командира, ему стало обидно.
- Привыкай, - бросил Саша.
Цви отсутствовал недолго. Он вернулся и не с пустыми руками. Принесли мясных консервов, хлеба, фруктов и кофе. Есть уселись прямо в палатках.
- Живем! - наворачивая мясо ложкой прямо из банки, с набитым ртом произнес Генрих.
- Да, командир оказался лучше, чем я о нем думал, - кивнул Саша.
- Да и ты тоже… раскомандовался, - засмеялся Давид. - Командир полка, нос до потолка!
- Да уж, - согласился Саша. - Даже поймал себя на том, что мне это нравится.
- От себя не уйдешь, - глубокомысленно произнес Генрих и сделал значительное лицо.
- Не ты первый мне это говоришь, - Саша удивленно посмотрел на Генриха.
- А кто еще это говорил? - полюбопытствовал Генрих.
- Был один человек, в Киеве. Тоже, как ты - мудрец, каких поискать, - ответил Саша. - Был? Почему был, - Генрих проигнорировал подколку. - Он тоже умер, как Прасковья?
- Нет, не как Прасковья, - Саша помрачнел. Висящий на центральном столбе палатки керосиновый фонарь расцветил лица во все оттенки желтого. Саша посмотрел на вьющуюся вокруг фонаря мошкару и мрачно сказал: - Я точно не знаю, что с ним случилось. Но меня он просветил насквозь, как рентгеном и понял то, о чем я сам не догадывался…
С Михалычем Саша познакомился в пивной, где был частым гостем. Вернувшись в Киев, он устроился работать в школу, учителем немецкого. На фронт Саша ушел с последнего курса. После войны в школах не хватало учителей, и его взяли, несмотря на отсутствие диплома. Районо выделило ему комнатушку в доме напротив того, в котором он провел свое детство. Сначала он думал, что сможет доучиться и даже подал документы в институт на заочное отделение. Но учеба не шла. После очередного отказа из НКВД, он запил. За это его едва не уволили с работы, но в последний момент оставили - все-таки заслуженный человек, орденоносец. Больше в запой он не уходил, но пил постоянно, не уходя спать без рюмки-другой. После уроков Саша шел в пивную на Мало-Вышгородскую. Там, в прокуренном, душном подвале, за потемневшим от времени столиком он выпивал несколько кружек горького, невкусного пива и только потом шел домой.
Однажды, когда он уже примелькался в пивной, из махорочного дыма выплыл один из завсегдатаев. Он подошел к Сашиному столику и со стуком опустил на него недопитую кружку. Саша всегда пил один, ни с кем в пивной за все время так и не познакомился. О подошедшем к нему человеке он знал только то, что того зовут Михалыч и то только потому, что все его так называли. По внешнему виду Михалыча можно было с легкостью почитать его биографию. Застиранная, давно потерявшая цвет солдатская гимнастерка третьего срока, золотая нашивка за тяжелое ранение и одинокий кружок медали "За отвагу" на груди однозначно свидетельствовали, что ногу Михалыч потерял не под колесами трамвая. После войны много таких было - тихо спивающихся калек.
Михалыч поправил костыль, отхлебнул из кружки, посмотрел на Сашу поверх ободка и сказал в сторону:
- Мы положили все силы, чтобы взойти на этот перевал и взошли. За перевалом мы увидели зеленую долину, ярко освещенную солнцем. Радуга указала нам направление. Мы думали, что дальше будем жить счастливо и беззаботно, что все худшее позади. Но когда мы сошли с перевала вниз, солнце зашло. Долина погрузилась во тьму. Исчезли яркие краски, и все вокруг стало серым. А те, кто шел рядом с нами, превратились в серые тени, непохожие на себя прежних. И мы тоже изменились, потеряли надежу и веру. Мы потеряли голос, как будто вместе со светом пропала возможность говорить. Душно! - Михалыч рванул воротник. Он заглянул Саше в глаза и Саша удивился, не обнаружив в них безумия. - Угостишь пивом? - заросший щетиной кадык дернулся.
- Н… - Саша хотел было сказать "нет", но отчего-то передумал. Кивнул и сходил к стойке. Разбитная продавщица налила ему две кружки. Саша вернулся за столик. Михалыч ждал его, раскачиваясь на костылях.
- Светлое будущее, - отхлебнув, начал Михалыч.
- Погоди, - Саша остановил его жестом. - Расскажи мне про справедливость.
Михалыч поперхнулся и уставился на Сашу.
- Справедливости нет, - сказал он после долгого молчания. - Это мираж, химера сознания. Есть объективная реальность, данная нам в ощущениях. А справедливость категория субъективная и зависит исключительно от внутренних установок и критериев. В экзистенциальном смысле…
- Ладно с экзистенциальным, - снова перебил Михалыча Саша. - Ты мне в житейском смысле скажи, по простому. Вот живут люди, пособники фашистов. По справедливости их надо отправить туда, куда Макар телят не гонял. Но их никто не трогает. Моих… всю семью фашистам продала одна гнида, а НКВД с этим ничего не делает. Почему так происходит? Где справедливость?
- Ее нет, - Михалыч посмотрел мимо Саши. - Ты думаешь, власть ошибается. Это не так, власть никогда не ошибается, она сакральна. Человек может ошибаться, власть нет.
- Власть состоит из людей!
- Люди могут ошибаться, а власть никогда. Если ты думаешь, что власть ошибается, значит, ошибаешься сам. Власть всегда все делает правильно. Ты ищешь справедливости? Ее нет, это мираж.
- Не понимаю, - покачал головой Саша.
- Если власть что-то делает, значит, все так и задумано, - сказал Михалыч.
- Даже если власть поступает плохо?
- Плохо и хорошо тоже субъективные категории.
- Не вижу логики, - Саша уже пожалел, что затеял этот разговор. Но ему надо было выговориться и подвернувшийся сумасшедший показался подходящей кандидатурой в собеседники. Только вот сумасшедший оказался совсем не сумасшедшим.
- Логика, - каркнул Михалыч. - Ло-ги-ка. Логика это крючок. Чтобы рыбу поймать, на крючок надо червяка насадить. А люди, особенно те, которые мнят себя умными, ловятся на пустой крючок. На логику и стремление все рационализировать. В твоих жизненных установках четко прописано, что власть должна обслуживать людей. Этот факт ты принимаешь на веру без сомнения. Поэтому тебе кажется, что власть поступила с тобой несправедливо, неправильно. Но ты ищешь логику там, где ее нет. Вот взять тебя: ты ведь одобряешь все, что делает власть. За одним маленьким исключением - кроме того, что она сделала с тобой. Или не сделала. И остальные точно так же думают, что только по отношению к ним допущена ошибка. А с другими она все правильно делает. В этом ваша беда.
- Ничего не понимаю, - помотал головой Саша. - То у тебя власть права, то нет. Ты бы определился.
- Власть всегда права, - усмехнулся Михалыч. - Главное - не искать в ее действиях логику или справедливость. И тогда сразу станет легче жить.
- Как жить, когда эти ходят, дышат, жрут, срут - а от моих даже могил не осталось! Как?
- А ты не живи, - предложил Михалыч.
- Покончить с собой? На радость ублюдкам? Ни за что!
- Есть и другие варианты, - пожал плечами Михалыч.
- Это какие же? Убить их и сесть в тюрьму? Под расстрел пойти? - Саша грохнул кулаком по столу.
- Забудь про власть, - наклонился к нему Михалыч. - Нет ее. Есть ты, есть твои враги и все, что между вами, пусть останется между вами. Как тебе с этим жить и жить ли вообще, решать только тебе. Но ты помни, что от своей судьбы не уйдешь, что тебе на роду написано, то и будет. От себя еще никто не убегал. Еще пивом угостишь?
Больше Саша Михалыча не видел. Некоторое время он избегал той пивной, опасался нового разговора. Этот странный человек, с его непонятной прозорливостью, сумел разбередить уже начавшую затягиваться рану. Пламя ненависти в груди у Саши заполыхало с новой силой. И Саша боялся не выдержать, сорваться. Когда же он снов пришел в пивную, то Михалыча не застал. Продавщица по секрету шепнула ему, что того забрали. Может, органы, может в дурдом. Саша снова остался наедине со своими мыслями.
- Ты сказал, что он понял насчет тебя что-то, о чем ты не знал, - выслушав Сашу, спросил Генрих. - Что он имел в виду?
- Все просто, - усмехнулся Саша. - Он уже тогда понял, что я убью Прасковью. Не знаю, как он это сделал. Но понял и дал мне ключ… Показал направление. И когда я это осознал, то стал об этом думать. Бросил пить и стал готовиться… Нож купил и всюду с собой носил. Однажды чуть не сорвался. Представляете, сидим мы с мужиками во дворе, козла забиваем, а тут она идет, эта тварь. Меня увидела, подошла и при всех сказала: "Что, жидок, не убило тебя? Ничего, погоди, придет время, мы вам еще не такой Бабий Яр устроим!". Не знаю, как я тогда сдержался…
- Да, - покачал головой Давид. - Могу себе представить. Мозес, а ты что по этому поводу думаешь?
Мозес, за весь вечер не проронивший ни слова, что-то пробурчал, лег и повернулся к друзьям спиной.
- Да что с тобой такое? - склонился к нему Давид.
- Отстань! - отмахнулся Мозес. Давид отстал.
- Я не стал ее тогда при всех убивать, хоть и был в шаге от этого. Я себе тогда сказал: "спокойно, не тот расклад, останешься без двух". Понятно, что если бы я ее там же зарезал, то меня бы скрутили на месте. А тюрьма в мои планы не входила. Поэтому я дождался ночи, и…
- Убил их обоих? Ее и мужа? - с горящими глазами подхватил Генрих.
- Да, - Саша опустил голову. - Это был первый и пока единственный раз, что я убил не на войне.
- А что было дальше?
- Я пошел домой, переоделся и отправился на вокзал. Без командировочного билеты не продавали, я уже хотел уходить и искать другой путь. Но совершенно случайно познакомился с одним инженером. Того посылали в Германию, восстанавливать там что-то, от организации Южгипрошахт, что бы это не значило. Это все я узнал из бумаг, которые у него украл. Там было все - паспорт, командировочное, талоны… Я тогда решил, что это перст судьбы, знак. Вроде как два туза в прикупе. Сначала-то я не собирался уезжать из Советского Союза. Думал поехать на Север, затеряться. Ну а тут карта пошла, - Саша оскалился. - Надо было слушать Михалыча. Он же сказал, что от судьбы не уйдешь. Это ж надо - сбежать из Советского Союза, пробежать всю Европу, чтобы в итоге оказаться здесь. Судьба…
- Он был прав, этот твой знакомый, - не поворачиваясь, глухим голосом сказал Мозес.
- Что это с ним? - спросил Саша у Давида. Тот пожал плечами.
- Ладно, уже поздно. Давайте спать, завтра, чувствую, поднимут нас ни свет ни заря, - сказал Саша и прикрутил фитиль у фонаря.