- Что? - сонным голосом пробормотал Саша. Но смысл слов Генриха быстро дошел до него и сонную одурь как ветром сдуло. - Где?
Саша схватил фонарь и как был, в одних трусах, побежал вслед за Генрихом. Мозеса он нашли на том же месте. Он сидел, уперев ствол винтовки в подбородок. Большой палец ноги лежал на спусковом крючке.
- Ты… Мозес, ты что это удумал? - Саша остановился на прилично расстоянии, опасаясь напугать. - Осиротить нас вздумал?
- Уходите, - глухо сказал Мозес, не глядя на друзей.
- Слушай, я не знаю, что там у тебя случилось, но если ты вышибешь себе мозги, это делу не поможет, - спокойным, ровным голосом начал Саша. - Отдай мне оружие, мы сядем и поговорим.
- Не надо… не старайся… это все пустое, - все так же безжизненно сказал Мозес.
- Почему пустое? Я не дам тебе этого сделать, - Саша сделал шаг, за ним шагнул Генрих.
- Да, брось это, Мозес! Подумай о нас… мы же твои друзья, - кое-как справившись с трясущимися губами, выдавил Генрих.
- Вы не понимаете, - по лицу Мозеса потекли слезы. - Я недостоин вашей дружбы. Я сволочь…
- А вот это ты брось, - Саша сделал еще один шаг вперед и Генрих тоже. - Мы, знаешь ли, тебя спрашивать не станем, сволочить тебя или нет. Предоставь нам решать, ладно? Отдай ружье!
Вместо ответа Мозес закрыл глаза и стиснул винтовку. В этот момент у Генриха сдали нервы. Он с отчаянным криком рванулся вперед, вцепился в винтовку и стал вырывать ее у Мозеса из рук. Несколько мгновений они боролись, Генрих, хоть и был намного слабее Мозеса, вцепился - не оторвать. Потом застывший как изваяние Саша справился с собой и без лишних слов ударил Мозеса в подбородок, отправив того в глубокий нокаут. Мозес обмяк и выпустил винтовку.
- Так, что тут происходит? - на шум прибежал часовой.
- Ничего, одному из наших плохо стало, - Саша взял у Генриха винтовку, повесил на плечо и склонился над лежащим без сознания Мозесом. - Так, пацан, давай бери его под коленки - несем в палатку.
- Повезло, - уложив бесчувственное тело на кровать, Саша взял винтовку и усмехнулся. - Сколько я вам долдонил про предохранитель? - флажок предохранителя был повернут вправо.
- Мозес, хватит дрыхнуть! Не спи, замерзнешь! - Саша стал бить Мозеса по щекам и вскоре тот открыл глаза. Бессмысленный мутный взгляд уперся в Сашу. Мозес попытался сесть на кровати, но тут же повалился набок. Саша придержал его за плечо и сунул в руку стакан с загодя налитой водкой.
- Пей! - приказал Саша. Мозес покорно выпил и закашлялся. - Малой, еще водки! - приказал Саша и Генрих плеснул в стакан из бутылки.
Мозес выпил и немного пришел в себя, в глазах появилась искра разума.
- Что за х… - просипел он.
- Нам надо поговорить, - Саша обхватил Мозеса и потащил из палатки. Обитатели палатки проснулись и непонимающе смотрели на происходящее. Впрочем, в курсе событий был лишь Давид, которому Генрих на ухо рассказал все. - Так, всем спать! Скоро утро, не выспитесь нихрена, - рявкнул Саша и они с Мозесом вышли. Рык подействовал на всех, кроме Генриха с Давидом. Оба, не сговариваясь, выскользнули следом.
- Рассказывай, - приказал Саша, усадив Мозеса на бревно. Рядом сели Генрих с Давидом. Вокруг было тихо, только стрекотали цикады, да шелестел ветер в кустах. Саша бросил короткий взгляд на окрестности - никого, весь лагерь спит. - Рассказывай, тут все свои.
- Нечего мне рассказывать, - после долгой паузы сказал Мозес. Он сидел, опустив голову. Света луны не хватало, чтобы разглядеть лицо.
- Самому же легче будет, если выговоришься, - настаивал Саша. - А умереть мы тебе не дадим.
- Расскажи, Мозес, - поддержал Сашу Давид.
- Вам не понравится, - сделал последнюю жалкую попытку Мозес. - Вы меня сами застрелить захотите.
- Это уж нам решать. Главное, ты знай, что на наше отношение к тебе это не повлияет. Давид, Генрих?
- Да, - одновременно откликнулись те.
- Ладно, - тяжело вздохнул Мозес. - Это старая история. Та женщина на автостанции, это моя жена…
Второй сын Мозеса родился весной 1938-го года. Для евреев в Германии то было не самое лучшее время. Многие эмигрировали, не вынеся откровенной ненависти немцев. Желтые звезды, которые были обязаны носить все евреи, превратили их в прокаженных. С ними не общались, в них плевали. Одетые в коричневую форму штурмовики могли просто остановить на улице и избить. Семья Мозеса жила на грани нищеты. Нормальной работы у него не было уже несколько лет - евреев отовсюду гнали. Он подрабатывал, где мог, но этого едва хватало, чтобы заплатить за комнату в Веддинге и купить чего-нибудь поесть. С рождением ребенка сало еще тяжелее, но Мозес держался - а что еще ему оставалось делать? Он надеялся, что все наладится, что нацисты либо одумаются, либо потеряют власть, но становилось все хуже и хуже. Жена безвылазно сидела с детьми - улицы стали опасны.
- Ну что там? Есть письма? - всегда спрашивала его жена, когда он возвращался домой. Мозес неизменно отвечал, что нет. На самом деле письма были. Как только стало припекать, Мозес написал всем своим друзьям и родственникам, как в Германии, так и заграницей. Он просил помочь, умолял принять его с семьей, хотя бы на время. Он уже понял, что будет только хуже, хоть и не представлял, насколько. Один за другим приходили ответы. Слова всюду были разными, но смысл один - нет, помочь не могут. Мозес скрывал это от жены, как скрывал правду о том, что происходит за стенами дома.
Однажды - это было в ноябре, Мозес поздним вечером шел домой. На Трифтштрассе, в двух кварталах от дома, его обогнал грузовик и тут же скрипнули тормоза. Мозес не обратил на это внимания и заметил неладное, только когда увидел идущих к нему штурмовиков с палками.
- О, жид! А ну иди сюда, жид! - загоготали штуромовики.
Мозеса сбили с ног и стали бить ногами. Он не сопротивлялся, четко понимая, что его просто убьют. Под конец его перевернули на спину и над ним склонилась ухмыляющаяся красная рожа:
- Ну что, жид, нравится? Умойся! - рожа исчезла и Мозес почувствовал, как на него сверху льется что-то теплое.
Штурмовик застегнул штаны, напоследок плюнул на Мозеса и пошел вслед за товарищами к грузовику. Мозес долго лежал, не в силах встать, потом кое-как поднялся и побрел домой. Жена отшатнулась, увидев его избитое в кровь лицо. Уже потом Мозес узнал, что эта ночь вошла в историю как "Кристалнахт", Хрустальная ночь. В тот день евреям впервые четко и недвусмысленно дали понять, что им нет места в новой Германии.
Мозес решил действовать. Кто-то намекнул ему, что можно получить французскую визу, хотя бы временную, с ней выехать, а из Франции перебраться куда-нибудь еще. Он взял напрокат приличный костюм - своего у него давно не было, и пошел на прием. Посольство осаждали сотни евреев. Прежде чем попасть к заветному окошку, пришлось отстоять огромную очередь. Мозес заполнил выданные документы и спустя неделю получил отказ. В американском, датском и голландском посольствах повторилось тоже самое. Мозес обошел все посольства, даже в советское заглянул. И везде получал отказ. Будь он писателем или профессором, или просто богатым, у него был бы шанс. Но бедный рабочий-еврей был никому не нужен.
Мозес уже был готов сдаться, когда в очереди в одном из посольств услышал, что на французскую судоверфь набирают рабочих. Он сходил по указанному адресу, его квалификация подошла, и вскоре он имел в кармане бумагу, где говорилось, что его приглашают на работу в Брест.
Он снова подал бумаги во французское посольство и на этот раз его пригласили на собеседование. Безукоризненно вежливый, но непреклонный служащий, проверив поданные Мозесом документы, сказал:
- Мы даем вам визу на полгода, на срок контракта. Вы сможете продлить визу на месте, обратившись в министерство иностранных дел.
- Скажите, а могу я взять собой семью? - осторожно спросил Мозес. - Понимаете, я не могу бросить жену.
- Это нецелесообразно, - холодно ответил чиновник. - Вы ведь не собираетесь иммигрировать, герр… Файнберг?
- Нет-нет, что вы, - замахал руками Мозес, понимая, что одно слово про эмиграцию и ему не дадут даже такую визу.
- В таком случае, ваша жена может подождать вас в Берлине, - чиновник подул на печать и припечатал лежащую перед ним бумагу. - Желаю удачи, герр Файнберг.
С того дня Мозес словно раздвоился. Одна его половина спокойно готовилась к отъезду, а вторая билась в истерике, ужасалась и негодовала. Но страх, липкий, несмываемый как моча штурмовика страх, охватил Мозеса. Он ни слова не сказал жене, делая вид, что все идет как должно. В один из дней Мозес собрал чемодан, обнял на прощание жену и сына и отправился на вокзал.
- Я думал, что их больше нет, - рассказывая об этом, Мозес рыдал. - Если бы я мог вернуться назад и все переиграть! Если бы я тогда знал, как тяжело мне будет жить, зная, что я предал их, я бы ни за что не ушел!
- Да ты и правда, сволочь! - Генрих вскочил и сжал кулаки.
- Сволочь я! Убейте меня! - еще горше зарыдал Мозес. - Я не заслужил жизнь!
- Так, спокойно, - в голосе Саши лязгнул металл. - Ты, малой, сядь. А ты, Мозес, слушай внимательно. Слушаешь?
- Да, - одними губами прошептал Мозес.
- Ты натворил дел, и тяжесть эту с тебя никто не снимет. Я тебя понимаю, поверь. Я был на войне и видел, как люди и не такое от страха вытворяли. Но сейчас у тебя есть всего два варианта. Самый простой и легкий - покончить собой. Это вариант труса - натворил и в кусты. Но есть и второй вариант, путь человека. Ты можешь исправить то зло, что причинил. Воюй, работай, приноси другим пользу и сделанное добро рано или поздно перевесит зло. Выбор за тобой, - Саша встал, хлопнул Мозеса по плечу и пошел к палатке. Он по-прежнему был в одном белье. Вернувшись в палатку, он не стал ложиться. Занималась заря, и спать уже не имело смысла. Саша оделся и стал ждать подъема. Вскоре пришел Мозес, вид у него был замученный, он прятал глаза, но Саша почувствовал - кризис миновал. Как бы ни повернулись дела, попыток самоубийства не будет.
На плац перед палатками выбежал Цви и скомандовал общее построение. Засуетились дежурные. До подъема оставалось еще полчаса. Сашино звено построилось первым - из-за Мозеса никто так и не заснул.
- Солдаты! Братья! - когда взвод построился буквой "П", начал командир.
- Хреновый расклад, - прошептал себе под нос Саша. - Когда солдат называют братьями - это к кровопролитию.
- Коварный враг перерезал дорогу на Иерусалим! - рубил фразы Цви. - Наши войска там бьются в полном окружении. Командование приказало разблокировать Иерусалим и эта миссия возложена на нашу бригаду! Завтра мы выступаем на юг…
Глава 3
Оркестр играл бравурный марш. Надувая щеки, дули в блестящие медные трубы трубачи. Жаркое полуденное солнце играло на начищенных ботинках. Тремя коробками, поротно, на плацу стоял весь батальон. Перед строем, на столах, были аккуратно сложены винтовки. За спинами стоящих перед столами офицеров, на флагштоке, развевался бело-голубой флаг, флаг новорожденного государства Израиль. Генрих искренне сочувствовал музыкантам - просто стоять по стойке смирно оказалось невыносимо тяжело, а они еще и играли. Стоявший рядом с Генрихом Давид морщился, как от зубной боли - его утонченный слух раздражали жалкие потуги кибуцного оркестра.
- Что за бездари, как они играют, - прошипел Давид сквозь зубы. Он бы с радостью показал этим неумехам, как надо играть, но надо было держать строй.
- Да какая разница, играют, спасибо и на том. Побыстрее бы закончили этот цирк, - одними губами сказал стоящий в первом ряду Саша.
Кто-то из командиров внезапно спохватился, что прежде чем посылать людей в бой, надо бы привести их к присяге. Батальон собрали и кое-как выстроили - ни строиться, ни маршировать новобранцы так и не научились. Затем с речью выступил командир батальона. Подчиненные в первый раз увидели своего начальника. О чем он говорил, никто не понял, иврита в батальоне почти никто не знал. Все три роты состояли из репатриантов. Взводу Цви еще повезло - все худо-бедно знали немецкий. Во втором взводе команды отдавались на трех языках - и не все их понимали.
Наконец, командир батальона закончил. Вдоль строя пробежал красный, как рак, командир роты, еще раз напомнил:
- Я буду читать присягу, хором повторяем за мной. Потом я начну выкликать по фамилиям. Вызванный подходит к столу, отдает честь, расписывается, принимает оружие. Передние, передайте задним! - Идущий в полушаге за командиром Цви перевел приказ на немецкий.
Снова наступила тишина, стало слышно, как хлопает на ветру флаг. Триста человек затаили дыхание в предвкушении.
- Я обещаю и клянусь… - слова командира роты прозвучали громко и четко. Эхом отдались голоса других командиров. И весь строй, кто как мог, проревел эти священные слова, смысла которых не понимал. Вместо слов вышел полукрик-полустон.
Так, фраза за фразой, прозвучала присяга на верность государству Израиль. К счастью для всех, она оказалась короткой.
- …и даже пожертвовать жизнью для защиты Родины и за свободу Израиля! - закончил командир. Когда все дружно произнесли за ним завершающие присягу слова, он приказал: - А теперь все дружно за мной: Я клянусь!
- Я клянусь! Я клянусь! Я клянусь! - хором повторила рота.
Солдаты стали по одному выходить из строя. Они подходили к столу и получали оружие. Генрих, когда очередь дошла до него, от волнения забыл отдать честь. Стоящий за спиной командира роты Цви сделал страшные глаза и махнул ладонью. Генрих спохватился, торопливо приложил ладонь к голове. Командир роты пожал ему руку и подсунул список - на подпись. Генрих с трудом нашел свою фамилию, написанную на иврите, и криво расписался. Командир протянул ему винтовку и вызвал следующего по списку.
Когда все получили оружие, командир батальона поздравил новоиспеченных военнослужащих со вступлением в ряды священного братства солдат Израиля и распустил батальон. С радостными криками строй рассыпался. Солдаты принялись меняться винтовками - каждый искал "свою". Получив свой ствол, Генрих оглянулся, ища друзей. Среди столпившихся на плацу их не было. Генрих пробился к краю плаца, увидел на ведущей к палаткам дорожке знакомые силуэты и поспешил следом.
- Вы чего ушли, там сейчас банкет! - подпрыгивая от переполнявших его эмоций, попенял товарищам Генрих. - Кибуцники сладостей напекли.
- Да пошли они знаешь куда! - плюнул Саша и ускорил шаг.
- Чего это он? - глядя в удаляющуюся спину, удивленно сказал Генрих.
- Он сладкое не любит, - Давид хлопнул его по плечу.
Генрих разочарованно засопел, но ничего не сказал. Все ускорили шаг и догнали шагавших впереди музыкантов. У замыкавшего на спине расплывалось мокрое пятно. Генрих увидел это и почувствовал жажду. Он вдруг обозлился на Сашу. Ему показалось несправедливым - мало того, что тот сам не радуется, так еще и ему праздник испортил. Усталые музыканты свернули к утопавшим в зелени кибуцным домикам, а неразлучная четверка пошла прямо, к палаткам.
В тот день бригада выехать не смогла, возникли накладки с транспортом. Цви решил использовать это время, побежал в штаб хлопотать и взводу выделили немного боеприпасов. Каждому выдали по две обоймы.
- Нам стоило больших трудов выбить боеприпасы для практической стрельбы, - сказал Цви, выстроив отряд. - Вы уж постарайтесь, чтобы ни она пуля не пропала зря. За мной шагом марш! - он зашагал в сторону стрельбища, располагавшегося неподалеку в ложбинке.
- Винтовки ведь не пристреляны, командир, - Саша вышел из колонны, догнал командира и стал вполголоса говорить: - Их сначала пристрелять надо, а потом уже практиковаться. Надо больше патронов, хотя бы по десятку на ствол для пристрелки и столько же на практику.
- Патронов нет и не будет, - покосился на него Цви.
- Хреново, - Саша обогнал командира и встал перед ним. - Мы же ребят подставляем, как ты не понимаешь?
- Я все понимаю, - Цви обошел Сашу и снова пошел вперед. - Но сделать ничего не могу. Будем воевать как есть.
- Командир!
- Без вариантов, я сказал! И вообще, стань в строй, - взбесился Цви. - Разболтались вы у меня. Ну-ка, за мной, бегом марш! - громко скомандовал он и взвод, топоча ботинками, пронесся мимо Саши. Саша почесал в затылке, сплюнул и пошел следом.
- Совмещаем мушку с целиком, наводим на цель, на секунду задерживаем дыхание и нажимаем на спуск, - Саша шел над лежащими на тростниковых матах стрелками. - Слишком долго не цельтесь, руки устанут и винтовка станет дрожать. Устройтесь поудобнее, прицельтесь и стреляйте. По моей команде! Готовьсь! Цельсь! Пли!
Винтовки вразнобой захлопали. Сосед Генриха выстрелил раньше, и Генрих непроизвольно вздрогнул от резкого и непривычного звука. Саша заметил, что Генрих не выстрелил, подошел, сел на корточки.
- Спокойно, пацан. Вдохни, выдохни и начни все сначала, - спокойно сказал Саша. Генрих повиновался. Поймать в прицел мишень оказалось непросто, тяжелая винтовка дрожала в слабых руках. Наконец, он кое-как прицелился и нажал на спуск. Хлопнул выстрел, приклад больно стукнул в плечо. В ушах зазвенело.
- Молодец, - похвалил Саша. - Теперь перезаряжай.
Генрих торопливо передернул затвор.
- Так держать, - Саша встал и громко скомандовал: - Готовсь! Цельсь! Пли!
Стрельбы показали полную неспособность новобранцев поражать цель. Стрелять - стреляли, а попаданий с гулькин нос. Сначала мишени поставили в пятидесяти метрах от стрелкового рубежа. И худо-бедно по мишеням попали все. Но стрельба на сто метров оказалась практически безрезультатной. Не считать же результатом две задетых с краю мишени? На двести метров ставить не стали.
- Ну-ка дай сюда, - Саша забрал у переминавшегося с ноги на ногу Генриха винтовку. Зарядив ее своими патронами - сам Саша так ни разу и не выстрелил, он лег на мат. Выпустив три пули, Саша сходил к мишени и выстрелил еще два раза. - Целься чуть в сторону, - сказал он, возвращая Генриху винтовку. - На сто метров где-то тридцать-сорок сантиметров вправо уходит.
- А можно как-то прицел поправить? - спросил опешивший Генрих.
- Можно, только вот машинки у нас нет, чтобы мушку передвинуть. Да и патронов на толковую пристрелку не хватит. Просто держи в уме, что надо целиться левее, - Саша хлопнул Генриха по плечу.
Все выстрелили еще по три патрона. На это раз Генрих попал. Не в яблочко, конечно, но близко. У остальных результат остался таким же.
- Я знаю, что ты хочешь мне сказать, - когда все вернулись со стрельбища, Цви отвел Сашу в сторону. - Только вот сделать с этим я ничего не могу.
- Да я понимаю, - Саша развел руками. - А с начальством ты поговорить не пробовал? Объяснить?
- Ты в Красной Армии мог с начальством поговорить? Сказать - отложите атаку, мы не готовы? Вот то-то и оно. Так что…
- Да понятно, - сплюнул Саша.