После ужина, когда котлы уже почищены, плиты остыли, тарелки высохли, а сама столовая закрыта на замок, Степан Сергеевич, выбритый опасной бритвой, в свежевыглаженной, пожелтевшей от стирок рубашке, нажимает прокуренным ногтем кнопочку "пуск" и казенная "Комета", через систему оповещения под названием "колокольчик", начинает наматывать метр за метром, вечер за вечером, одну и ту же пленку с "друзьями", "ребятами", "молодцами", "гитарами", "маками" и "птицами". Контингент, ждавший темного часа целый день, выползает из своих бунгало к раковине эстрадки, где уже стоят наши колонки, протянуты провода, "мама" в "папе", а штекера в гнезде.
Помимо контингента, преимущественно женской молодежи, уверенно вступающей в жизнь с подмостков института инженеров транспорта, на поскакушки-погляделки сползаются от мала до стара: дикари и дикарки, обитающие в близстоящих курятниках и сараях местного сектора; пацанки с нулевым размером молочных желез и их прыщавые одногодки с сигаретами "БТ" в кармане, сбежавшие из пионерского лагеря по соседству; пенсионеры, пересудов ради; какие-то тетки курортного возраста, видавшие больших за печкой тараканов; сопливцы с пальцем во рту, которым давно пора фить-пирю, но маменька еще не нагулялась; и даже погранцы, судя по положению ремня и пилотки, явно находящиеся в самоходе.
Расположенные к активным действиям после "верных", "веселых", "добрых", "поющих", "красных" и "синих", авангарды контингента жаждут возвышенного и нам остается выкрутив всё, что можно и нельзя, врезать с места под горку "Уби-дуби" незабвенных "Криденс", которые ривайвэл в круге чистой воды.
Киловаттами, наша лейся песня на просторе, при всём вкручивании и выкручивании, никого удивить не может. В зоне сопения и топтания как-то еще и слышно, а на большее ты не рассчитывай.
Хотя, по мнению Степана Сергеевича, - или СС, как его возлюбили за глаза, - и это слишком громко, а значит идеологически неправильно. "Здесь граница", трагически поднимает СС указательный палец, призывая бдить днем, ночью, а тем более вечером, когда контингент наиболее несобран, расхлябан и, прости, Его Святейшество Устав караульной и гарнизонной службы, развращен. "Иностранщина" в нашем разнообразном репертуаре крючит СС зубной болью.
- Опять, - страдальчески высказывает он Манычу, апеллируя к его блестящей голове. - Опять ваши буги-вуги.
Маныч, прошедший вместе со славным совейским джазом не один десяток худсоветов, подхватив СС за локоток, скорбно кивает, соглашаясь с каждым словом, а затем, положив руку на сердце, и наклонившись интимно к заросшему жестким волосом уху, восклицает:
- Степан Сергеевич! дорогой мой, что и говорить! Мне оно надо? Мне эти дурнопляски, сами понимаете, до какого места. Как гражданин гражданину: я с вами целиком и полностью. Но, - Маныч разводит руками, - рекомендовано. Циркуляр на то. Даже и догадка не возьмет: зачем? для чего? Вы поглядите, уважаемый мой, всё ли-цен-зи-ро-ван-но, - вставляет Маныч заумное слово. - Всё! Посмотрите: что творится в киоске "Союзпечати" - сплошные вокально-инструментальные ансамбли. И к тому же на английском языке. "Любовь нельзя купить". Это что такое? Чему учат, спрашивается? Целенаправленно, не иначе, я вам скажу. Конвергенция, скажем дружно. Уж на что у нас, в областной филармонии, а опять же, - если коллектив едет за рубеж, в приказном порядке обязывают включать в репертуар до тридцати процентов модерняги, а уж потом, остальное, пожалуйста - Шуман. Директору эти штокгаузены всю программу ломают, а что сделать? Установка. О чем это, скажите, говорит?
- Это за рубеж! - рубит отставник. - А здесь наша земля!
- Как бы не было неприятностей, Степан Сергеевич, - вежливо вздыхает Маныч. - А если какой хлыщ заглянет: как с культурно-массовой обстоит? Почему однобоко?
- А у вас этот циркуляр есть?
- Ну кто? кто мне его даст! Сами посудите. Это документ строгой отчетности. Для служебного пользования. Нам директор филармонии для сведения доводил, а уж его самого в управлении культуры под роспись ознакомили.
- Я запрошу, - твердо говорит бывший майор и отходит неудовлетворенный, но поколебленный. И в самом деле, сколько уже разочарований в их нетвердой линии. Сколько уже просрали, головотяпы. "Циркуляр". К ногтю - вот и весь циркуляр.
А вечер танцев тем временем продолжается.
Недевушки теснее прижимаются к кавалерам, кавалеры наглеют, их потные руки продвигаются всё ниже, туда, где в телеса пиявками впиваются тугие резинки; чернильница, опрокинутая с небес, разливается под кустами, на деревья и плоские крыши; фонари, прихваченные мохнатой тенью за кадык, светят ярче, а испуганное эхо откликается разборчивей. Ситуация напрашивается на мелодию пуховых подушек и пеньюарной неги, поздних потягиваний и коктейля "Розовые грезы".
Стараемся.
Лёлик, возлюбивший с недавних пор "Флитвуд Мэк", приладился петь, беря пример с дедушки Маккартни и успевая на всех четырех струнах, посему я леплю а-ля Питер Грин, а Маныч заполняет просторы саксофонством. Минька в своем сольно-бочковом тарелочно-тамтамовском репертуаре.
Но одними блюзами жить не будешь. Мы ж таки не в Северной Пальмире, где и в июле под невский ветерок глаз на зуб не попадет. Под здешними голубыми небесами, великолепными волнами, младая кровушка по жилкам и пещеристым телам быстрехонько бежит. Ей выход нужен. Если не во вход, то хотя б взбрыкнуть, по организму разогнаться. Играем классическую "Твист энд шут", играем "Машину", играем "Кочевников", играем "Мифов", играем всё подряд, вплоть до "Еллоу риве" и "Наклонилось вдруг небо ниже" - песен нашей безалаберной юности.
Играя, успеваем. Стратегия та же, кабацкая: трое у руля, один - в свободном падении, плетет сети, дабы падать сподручней. Материала для работы много, благодатного материалу, на все сто. Материалу даже слишком.
Кто-то, не помню, рассказывал ради хохмы, как маленькую девочку родители привели в "Детский мир" и предложили: выбирай, дитятко. Что понравится, то тебе и купим. Бедный ребенок ходил два часа и выбрал... воздушный шарик.
И у нас похожие сложности.
К тому же надо учесть, что тут все ж таки не кабак.
В кабаке гирла датая, думает не мозгой, у нее после третьей рюмки передок включается и тормоза сдают. Здесь же свои нюсы: вечером у моря плещется волна, мы идем с тобою, в облаках луна... Тоньше работать надо, деликатней. Да чтоб с шансами на победу. Чтоб не проходить под этой, в облаках, ни с чем пирожок, а до самого, как говорится, до факального исхода. Мы хоть и по другой графе проходим, хоть и служебное положение используем: музыкант, он не свой брат тури-тура-турист, с музыкантом рымантичней, но и это кому как. Какой как, точнее. Может у нее печальный опыт имеется. И вальсы резвые, и шепот за столом, и взоры томные, и ветреные речи...
Коронка вечера - с третьего эл пи свинцовых воздухоплавателей. Под конец мы оставляем самое распевное, то, что фиговым листком не прикроешь. Вчера, например, была "Дорогая" с моего любимого "Эйби роуд". Как ее дедушка так выкричал? Поди сипел после записи шепотом две недели. И я, пижон, в ля лезу, стараясь его достать, а не в соль, как по уму. Объяснение-то на ладошке: в запредельных тональностях ловишь совсем иной кайф, когда удается. Давеча, правда, петуха выдал на "Ты, желтые листы" Градского. Маныч от смеха свой сольный проход сыграть не смог, побежал рыдать "за кулисы", а там, на танцплощадке, все равно никто и не понял. Куда им до горних высей.
Объявляю в микрофон почти шепотом: "Я всё еще"… Трагическая пауза. "Я всё еще люблю тебя".
Та, что сегодня на десерт, в брючном костюмчике в обтяжку, смотрит во все глазищи. Всё, всё для вас, глаза-незабудки. Что песня? Я тебе себя подарю - вот он подарочек, только радуйся.
Поскольку в перерыве я дошел до третьего стакана, "бэйби, синс а бин лавин ю-йе" идет со слезой, вербуя в наш теплый стан новых ценительниц прекрасного.
Цепы исполняются под закат, после того, как СС уже второй раз показывает на свои "Командирские" и скрещивает руки над головой. Мы, конечно, не переработаем, да и после таких колоратур голосок пардону просит.
Последнюю вещь забиваем костылем в стену: мощно, с размаху, самих себя теша.
Пусть торчит, может кто чепчик и повесит.
5
Сандалетки по камушкам раскудрыкиваются моментально: раз - пряжечка отскочила, два - ремешок надвое; глядишь - легким движением руки сандалетки превращаются в шлепанцы, а кастрированные технические неувязки забрасываются куда подальше.
Проблема обуви неожиданно вышла на передовой край. Миня чуть было не остался совсем босоногим. Пока он с очередной пассией разнежено купался при луне в чем мама родила, его румынские, фирмы "Томис", симпатичные парусиновые плетенки приказали долго себя помнить.
С таким хроническим внезапно-нежданным отсутствием собственной обуви Миня сталкивается уже не впервой.
Весной, на базаре, он, как с неба сыр, купил красивые блестящие парадно-блядоходные, сделанные не нашими трудовыми, которые золотыми только в песнях зовут. Будучи поклонником приличной обуви, Минька, в своих любимых шузах не проходил и сезона.
Как-то после вечера танцев в мединституте, он остался ночевать в молодежном общежитии. Медички дружно жили в блочной секции в тесных комнатках и обувь доверчиво оставляли за порогом, в общем коридорчике.
Утром, вместо своих, на великолепной чехословацкой платформе, он обнаружил разбитые раздергаи без шнурков. Какое-то время, еще окончательно не проснувшись, Миня наивно пытался бестолково искать и вспоминать, не желая верить в непоправимое. Когда же реальность приобрела окончательно знакомые черты, он, с третьей космической запустил чувяки со стоптанными запятками один за другим вдоль сонного коридора и отправился до дому в одних носках.
Маныч, в связи с Минькиным невезением вспомнил свою историю, не менее милую.
- Перед революционными праздниками надо было актовый зал в железнодорожном клубе побелить, где я завклубствовал тогда. Оплата аккордная. Побелил - получил. Взялись по русской традиции втроем: я, Ампару-керосинщик с Подкопаева и Коля Чих-Пых, знаете вы его, пиздодуя. К позднему вечеру закончили, накатили по стакану-другому и по домам. Мне в Пистерюгу, рядом, я клуб закрыл и до хаты. А эти деятели стали такси ловить, им до Варшавы, как в ту степь. Отмашку дают, водила было подруливает и тут же по газам. Одна машина, другая. Не стопятся. С волчьим глазом дальше бегут. Хоть и район для них глухой. Что делать? Загадка для первого класса. Естественно, нашли еще. Самогон еще никто не отменял. Пошли на кладбище, благо рядом, посидели аккуратно, да там и уснули. Просыпается Коля поздней ночью-ранним утром - холодно Коле, Коля продрог. Ноги замерзли. Ампару рядом, в обнимку с крестом пузыри пускает. Глядь, а ботиночек-то и нет. В кармане бир сум-бир манат, все халтурные аккорды романсы поют, по тому же адресу что и ботиночки, не иначе; автобусы-троллейбусы уже-еще не ходят, с похмелюги задарма не возят; и похромал Колян домой. Добытчик, едреныть. Труженик. Пока до Варшавы копытьями шуршал, все носки исшаркал, одни резиночки с бахромой на лодыжках болтаются. Поднялся к себе. Ключом тык-мык - не тыкмыкается. Позвонил длительно. Жена открывает. Посмотрела на него красивым взглядом. Коля тоже посмотрел. Приличный вроде мужчина, только майка не под рубашкой, а поверх пиджака - когда побелку в душе смывали, уже принявши были. Ясно дело, такой клиент такси не товарищ. "Где ботинки, урод?" - спрашивает жена. Урод ей с достоинством: "А разве они не дома?"
Солнце-трудяга гудёт без выходных, по-стахановски, вгоняя в головную боль: как дожить до заката. Нашему брату-бледнолицему сие не то, что малопрятно, но весьма опасно. Маныч в первый же день на бляжу свое белое рыхлое рассыпчатое спалил на плечах в лохмотья.
Чем только Рая его не пользовала: и кефиром, и сметаной, и календулой, что на спирту - не спасла.
Спирт не спас!!
Спать под простыней Манычу больно, не то что рубашку носить, вот и с нами к родничку он хоть и ходит, но сидит под навесом, как падишах. Навес хоть и импровизированный, из простыней и сломанных веток, но Маныч, усевшись по-татарски, с накрученным из полотенца тюрбаном, предохраняющим багровую лысину от самовозгорания, смело катит за гуру.
Мы хоть и пообожглись, но почему-то уцелели, хотя безжалостное солнышко тоже крепко достало, и навеяло мечту о затяжном грибном дождичке.
Через два дня на третий вновь объявились тети-моти с перламутровым педикюром на мозолистых ногах.
Маныч, отбившийся от стаи, провел с ними беседу на предмет ай кю и вычислил, что это мама и дочка, причем лишенные строгих нравственных императивов, что волею судеб живут они от областного Козлодоевска в сотне миль, в дремучем краю, где болот на три Франции, и, что море, солнце и возможность выдать форсу раз в год вдалеке от соседского сглазу - катарсис для таких тонких и чувственных натур. У себя в козлодоевских перелесках она губы лишний раз не накрасит, чтоб молва не перекрестила, а здесь мини-бикини, и столичная рэч, и каждый день новый гардероб. Если б она в такое в родном поселке вырядилась, кривая удоев рухнула б вниз, свиноматки не опоросились, а старухи на завалинке вывихнули глаз.
Тот самый Жванецкий, что у Лёлика на 500-метровой бобине, обозначил сию реляцию так: недалекие любят все блестящее, поэтому женщины так одеваются, чтобы привлечь мужчин.
И вот катит эта прима-балерина шести пудов весу по променаду, и, действительно, на нее не захочешь, да посмотришь: и гиде ж такое на своё ватерлинию находят? В ГУМах отродясь не бывало, в райпо видеть не видывали, для сельпо и вообще, что на инопланетянина.
А всё очень даже просто. Долгими зимними вечерами, после кормежки кур да поросят кроит-строчит дама из дефицитного крепдешина да шифона, за пять секунд, что сюжет идет, у карденовских вешалок фасон выглядев в "Международной панораме", а остальное додумав, как лучшей, добавив из подручного, что от приданого осталось.
Для пополнения серого вещества, от обложки до имени ответственного секретаря редакции, штудируется "Советский экран", кривдами и иными правдами подписку выклянчив, что приходит одна на весь район.
И кофэ по утрам зеленый пьет, удивляясь: что в нем люди находят?
Совершенству предела нет.
Помимо поддакиваний и сетований на тяжкую долю сельчан, а также на то, что одним всё, а другим как положено - шиш с маслом и маком, Маныч, попенял на игнорирование подружками наших вокально-инструментальных достижений. Тут же услышал, что в целях благородных впечатлений, визави предпочитают вечера отдыха в санатории, куда дам, кстати, галантно запускают без билета. Обсудив заодно проблемы сегрегации, Маныч услышал и премилую историю про развлечения пенсионеров.
Публика в здешном санатории солидная. Это само собой. Поскольку и профиль учреждения соответствующий. И контингент по-большому - отборный.
Преобладают джентельмены непризывного возраста, предпочитающие покой, обхождение-уважение и разговоры "как молоды мы были". В сторону дам-с голову уже не поворачивают - только глазами.
Но.
Как и в любом паршивом стаде имеются те озорники, которые борозды, в случае чего, никак не испортят.
Один такой резвый дядечка, из отставных военных, крепко полюбив компанию номенклатурных работников, обособленно занимающихся по вечерам рыбной ловлей и обсуждающих политику и государственные секреты, решил повеселиться.
Для начала он нарушил медицинский устав и лечебные предписания, и что называется, хорошо принял.
Этим же теплым вечером "знать", возвращающая по палатам, была остановлена у темного забора беспрекословным майорским голосом. Грозный судия, угрожая водяным пистолетом, произнес обличительную речь о паразитах на чьем-то теле, после чего, согласно приговора, "расстрелял" троицу забортной водой.
Одного уложил с подозрением на инфаркт, двое до сих пор заикаются.
Шутника лишили права на отдых и выставили вон, без права показа на территории. Телега, естественно загромыхала на всех немазанных колесах в его родные исполкомы, профкомы, парткомы, месткомы и прочие омы-ёмы.
Однако поступок сей, нашел резвый отзвук в тонких женских душах и некоторые ценители всё оценить, пожалели, что не познакомились с безобразником поближе.
Но все ж таки, что не скажи, а хай еще живе вильна душа.
6
Обычно, после окончания вечерней культурно-массовой программы, с собой берется подготовительно-расслабительное в виде всё той же трехлитровой банки, и под цыганские переборы веселой кавалькадой спускаемся на берег, туда, где темный простор, море нетерпеливо дышит, а огни поселка скрыты за горой, что привносит определенную степень романтичности, способствующей делу.
"Какой ты неромантичный" - хуже упрека и придумать нельзя, поэтому все эти зурбаганские штучки должны быть как импортная мебель - без сучка, без задоринки.
Из прокаленного солнцем плавника, когда-то выкинутого штормом на берег, запаливается костер, на огонь которого, да на менуэты, что наигрывает Маныч, сходится, преимущественно, женский народ, обычно достигший половой зрелости и по закону способный отвечать за свои мысли и поступки. Большинство, конечно, наших, туристочек, но есть и вожатые-воспитатели из пионерлагерей, аборигены - дети гор, и даже спортсменки, нагуливающие трапецевидную мышцу на сборах. Пловчихи, парусницы и гребчихи, взлелеиваемые на сметанах и калорийном доппайке, выделяются мощными спелыми округлостями, но казарменный режим не дозволяет им отведать кубанского букета и долгих прогулок перед отбоем и потому, как претендентки, они практически не рассматриваются. Да и выступают эти, с позволения сказать, дамы, обычно не одни, а под покровительством своего коллеги - пловца-гребца с ручищами, свисающими до колен.