Начинаются разговорчики в строю, по граммульке, анекдоты, по второй, любимые песни на заказ, не спугните, ради бога тише, голуби целуются на крыше, ты по этой лестнице унесла любовь, по стаканчику, прижимания, пью за здравие Мэри, доброй Мэри моей, винцо, к сожалению, всегда почему-то раньше нужного кончается, гори огонь, как Прометей, но не горит, таки-тухнет, если б ты была со мною, о, моя желанная, руку жала-провожала...
Остаются самые заинтересованные и тут уж как само собой, накинуть на плечики свою куртку, тем самым, застолбив золотоносный участок, приобнять деву "для сугреву", да вторую трехлитровочку из-за камушка вытащить. А как же! припасено. Что ж мы, первый день на свете? Необходимое состояние надо соответственно и подготовить.
Апофеоз таких посиделок - купание в чем мать родила. Если на такую невинную провокацию мамзели реагируют адекватно, игре в салочки задается более задушевный настрой. Куда ж она денется, - говорит Минька, - когда разденется. Вот его нехитрый ход порочных мыслей.
А быть может, здесь сходятся тайные помыслы обеих сторон и посему всё это: костер, гитара, винишко - обычный фан-фан тюльпан для соблюдения хотя бы необходимых приличий. Климат и природа способствуют, а ты уж знай, не плошай.
Кто-то умудряется всё проделать непосредственно в воде, как самые доисторические предки, наглотавшись ночной воды, а кто не такой торопыга, уводит мокренькую чуть подальше от общего веселья и там обстоятельно утешает, чему милостиво способствует жирная южная темнота.
Не обходится и без курьезов.
Однажды, было дело, потеряли пупсики неглиже.
Увлеклись манульно-оздоровительной терапией, а где плавочки-купальнички поразбросали в экстазе - поди сыщи. Подались от народа подальше, к интиму поближе, а когда песенка на два голоса была спета, стали вспоминать. Ходили-бродили адамом и евой... Люди добрые смеяться долго не стали, минимум одежды и коробок спичек выдали, но если б светать не начало... Как потом без формы номер "раз"? В поселковом магазине семейных трусов и тех не сыскать, а тут эдакая повседневно-парадная деталь туалета без которой ни туды, ни сюды.
Не ахти, конечно, какое событие. Так, бляжный эпизод. А вот буквально позавчера, прямо как в песне, нас судьба свела - приглянулась одна дева сразу двум. Сошлись три одиночества. И до того дело, что вот-вот к рукопашной перейдет. Тут, конечно, кроме кровушки еще и винцо балует. Бывает, что после нас тары до дюжины сухого на бережку оставалось. Так на так, закипел неразум возмущенный, рубашки у монтекки-капулетти затрещали.
Но победила дружба.
Как?
А девушка добрая, полумесяцем бровь, благосклонно отнеслась и к одному и к другому.
Бывают же такие девушки. Добрые.
7
С утра пораньше, когда солнце вполне еще можно назвать солнышком, заправившись за общим столом пшенной кашей, донельзя испорченной сливочным маслом, мы с Минькой спустились по лесенке до уровня моря и повернув противу правил налево, пошли бережком-бережком, оставляя на мокром песке размытые следы.
Минуя пляж, заполняемый любителями солнечных и воздушных ванн, в конце-концов мы уперлись в высокий, обмазанный дегтем забор, сползший далеко в море.
Забор равнодушно предотвращал нелепые попытки проживающих по эту сторону пройти через заповедную территорию на ту сторону: к базару, магазинам, почте-телеграфу-телефону, вокзалу, автостанции, к памятнику вождю, наконец!
Забор был на своем месте.
А тем, кто считал, что забору здесь не место, чтобы добраться до делового и культурного центра, надо было обходить санаторий по кривой каменистой дорожке, по мостику через помойную речку, впадавшую в море прямо в месте всеобщего купания, через парк с гипсовыми безносыми скульптурами, через проезжий пыльный шлях, через длинную улицу маленьких домиков за большими заборами.
Что люди и делали.
Нелюди же по-пионерски смело зашли в пока еще относительно чистую воду и через минуту-другую уже взобрались на теплые доски хлипкого на вид причала для рейсового трамвайчика, каждую пару часов отчаливающего к жемчужинам и здравницам Черного моря.
В нескольких шагах от нас, касаясь покрышек, принайтованых к причалу, покачивался водный велосипед, крашеный под лавку в парке. На велосипеде нежилась русалка в закрытом купальнике с волнующими вырезами спереди, сзади и по бокам. Русалка была, по всей видимости, грамотная, поскольку вдумчиво перелистывала книгу.
- Девушка, можно вам задать один вопрос? - спросил Миня, втянув живот и развернув плечи.
- Нельзя, - ответила она, не повернувшись в нашу сторону.
- Видите ли... - ласково продолжил было Минька
- Что, лошадь зеленая? - девица повернулась, предъявив глазищи в пол-лица и кукольнойизящности личико.
- А-а... - подавился Минька. - Вы такие пошлости знаете?
- Если вы знаете, почему бы мне ни знать, - презрительно ответила незнакомка, нажала на педали и велосипед, подняв фонтанчики брызг, отвалил от причала.
- Миня, водоем зарыблен.
- Путти-кутти, ножки гнути. Придется наказать, - сказал Минька. - Когда заплаканная рухнет мне на грудь, холодно отодвинусь и уйду. В ночь. К цыганям.
Мы нырнули почти без брызг и, преодолев пространство до забора с противоположной стороны, покинули чужие территориальные воды.
По эту сторону также гомонил пляж, также светило солнце также мельтешила на мелкоте малышня. По пляжу бродили офени, зазывно предлагая "орешки маисовые с медом", рубль плитка, что в отличии от такой же продукции, продаваемой с нашей стороны, но именуемой "орешками фисташковыми с медом" - было тем же самым, а на вкус обыкновенной царицей полей - кукурузой, жареной на прогорклом подсолнечном масле с сахаром.
У павильона с теплой газировкой мы натянули на себя шорты и спортивные майки с надписью на груди "Динамо" и цифрами 7 и, соответственно, 13, на спине, почти не намокшие за время преодоления водной преграды в целлофановом кульке, предусмотрительно завернутом в пластиковый пакет с изображением какого-то хиппаря. Для непонятливых, под портретом вензелями было выписано: "Алла Пугачева".
Чтобы побыстрее миновать пляж, выбрались на асфальтовую дорожку и мимо базара с его дикими ценами, мимо Огней Большого Разврата вышли на другую сторону поселка, но не спустились снова к морю, а углубились в выжженный солнцем дикорастущий кустарник.
Почти сразу же относительная ухоженность мест прилегающих к пляжу, сменилась помойной землей с гниющими отбросами. Тут и там было загажено, как и все без исключение побережье в это время года. Огибая поселок, мы прошли по топкому руслу пересохшего ручейка, пригибаясь под низко нависшими ветками. Черная жижа противно налипала на ноги, скользкие гнилые сучья под ногами казались змеюками, а вонь идущая от земли отбивала охоту к дальнейшим исследованиям.
Цивилизованность шаг за шагом, метр за метром перерождалась в затхлый мирок менструальной местечковости. Гоголевские хатенки, подпершись заборами, криво щурились на непроезжую часть, куда все и вся лили помои. Куры квохтали в пыли, не поделив червяка, петух точил клюв о камень, собаки полудохло откинули ноги, коты растеклись жирными задами по перекладинам ворот, чумазые дети поливали друг друга чумной водой из лохани, поставленной для домашней птицы.
Забираясь дальше от протухшего жилья, мы лезли сквозь заплетенный кольцами высокий кустарник ближе к свету и чистому воздуху. Но и дальше было тоже самое. Казалось, единственная нога, которая здесь ступала, принадлежала тебе самому, в голову почему-то лезла глупая детская шутка: "дураков, как ты, немало эта рожа повидала, а теперь тебе понятно - положи портрет обратно". Про "обратно" думалось уже как о ста граммах после бани.
Проплутав больше часа и не заметив даже намеков на плодородные сады, надежно укрытые от нахальных глаз, у густого, веточка к веточке, листочек к листочку, заросшего берлинской стеной кустарника, мы остановились перекурить и обсудить пролетную ситуёвину.
Но тут из непроглядной и, казалось, непролазной чащи, как на представлении Эмиля Кио вынырнуло ведро доверху наполненное огромными, с кулак, бордовыми персиками. За ведром, бойким чертиком из табакерки, на белый свет протиснулся неопределенного возраста мужичок. И в другой его руке было точно такое же ведро, с точно такими же, один к одному персиками. Явление сборщика урожая народу было настолько неожиданным, что мы не успели даже растеряться.
- Так, - спокойно сказал Миня, перекинув сигарету в другой угол рта. - Сколько же ждать-то тебя, милый? Разберись за ним, Сергей Эдгарович, а я пойду хлопцев свистну. Пусть машину подгонят.
- Да там ж собрано уже всё, - недоуменно сказал мужик. - Я же падалицу подбирал.
- Падалицу, - усмехнулся недобро я. - На суде заседателям расскажешь. Нам тут не надо вола крутить.
Минька подмигнув мне, просунул голову в лаз.
- Кто с тобой еще?
- Жинка, - ответил мужичок.
- С жинкой он. Глядите вы на него. Молодца.
- Так-так. Групповое хищение. Часть вторая, прим.
- Да вы что, ребята, там уже все собрано. Пустой сад-то!
- Какие "ребята"? Ты с ребятами "козла" забивай! Чем по посадкам с ведром шастать.
- Собрано, - недоуменно повторил мужик.
- Ты лучше ответь, дядя, чей там сад? твой что ли? - взвился я.
- Отпустили бы, чего...
- Ох, - зло вздохнул я, войдя в роль. Все мы родились ментами, правильно Маныч говорил.
После оценивающей паузы, глядя на переминавшегося с ноги на ногу станичника, Минька, скособочив рот, брезгливо сказал:
- Ну что? Что делать будем? А? И поглядеть на вас - человек-то ведь вы уже, прости Господи.... Я понимаю - пацанье. В вашем ли возрасте по пасадкам лазать?
- А что им. Им хоть в лоб, хоть по лбу.
- Им-то да, им что, а я сегодня не обедал, - подыграл Минька. - А теперь сиди до вечера и отписывайся.
- Да я чего, - почувствовав шанс, и, поглядывая на нас воловьими глазами, забубнил мужик, - я ничего. Чего я?
- Осознает, Сергей Эдгарович?
- Осознают они, - сплюнул я под ноги. - Таких сознательных... Только и смотрят где, сволота. Всё кругом колхозное, всё кругом моё.
- Так. Фамилия, адрес, - строго сказал Минька.
Абориген сглотнул и, выпучив глаза, громко икнул.
- Помрет еще, товарищ капитан, - сказал я. - Дать ему под зад, засранцу, и пусть валит.
- Высыпай, - равнодушно приказал Минька. - На землю, на землю. И иди себе. Пока я не передумал. Бумаги на вас больше изведешь.
Мужичок проворно опорожнил ведра и шмыгнул в кусты.
Персики, каждый размером с хороший кулак, были абсолютно последней пробы. Решив сегодня же наведаться сюда всей оравой, мы наполнили пакеты фруктами, а то, что не могло вместиться приговорили к уничтожению самым естественным образом. Приговор привели в исполнение незамедлительно и, не дожидаясь наверняка крикливой супруги незадачливого сборщика останков колхозного урожая, подались с отвислыми животами восвояси.
Домой тащились торной дорогой, через пыльный большак, через душный до рвоты магазин, нагрузившись "Мадерой" вдобавок ко всему. И если б не моя предусмотрительность, взяли б царевой жидкости несравненно меньше.
А всё русская ноу-хау: авоська-небоська. Нам не с горы, нам в гору пылить. И лучше взять сразу. Потому что про запас не получается. Всегда получается почему-то мало.
Кто эту, чисто русскую проблему - "что и требовалось доказать" развернет? Чтоб концы ровнехонько сошлись.
Кто возьмется?
Чтоб потом не говорили: перпетуум-мобиле, теорема Ферма...
8
Наутро была гроза.
Забеременевшее небо растащило от горизонта до горизонта немытыми, нечесаными, свалявшимися лохмотьями. А потом земле дали звона! Исхлестали заодно и залив. По первое число.
Моментально стало грязно до противности. Клейкое тесто, разведенное с неба посланной водичкой, налипало на обувь коровьими ошметками, и любое передвижение по пересеченной местности, становилось сродни переходу Суворова через Альпы. Деревья, кротко, по-монашески перешептываясь, старательно впитывали влагу всеми порами, слезно оплакивая то, что докатилось до земли. Море, утратив свой будничный беззаботный цвет, стало серьезно-серым, словно сбросило детскую карнавальную маску.
Но надолго никого не хватило.
Солнце, скобля запойную щетину на щеках, опухшей рожей выглянуло из-за туч и недовольно уставилось в свое рябое изображение на воде; ветерок тут же послушно угомонился, свернулся калачиком и улегся в первой же балочке, распустив сладкие слюни в мгновенном сне; море забыло про свои обязанности раскачивать рыбацкие лодчонки на волнах и воевать с берегом, а камни на побережье, из серых снова стали белыми, нагреваясь на глазах.
И отнюдь не посвежело.
А мы и не надеялись. Хотя в беседках, над крутым обрывом, там, где кроны деревьев заплетали прямые солнечные лучи в растрепанные косицы, от отполированных годами перил и досок поднимался пар и тянуло сыростью, намекая на прохладу.
На этот случай у нас были припасены карты.
Без карт на курортах - не курорт. Только самые неблагоразумные валяются с утра до вечера на горячем песке и всё только для того, чтобы тело болело от ожогов, кожа сползала с плеч лохмотьями и становилась морщинистой, как у черепахи Тортилы, чтобы болела голова от жары и к вечеру усталость сбивала с ног, будто отстоял смену у мартена.
То ли дело люди благоразумные: с по-о-озднего утреца, в той самой прохладе, в уединенной беседочке со вьюнком, под широким листом, с бутылью хорошего, казенного разлива марочного вина, затянувшись сизым беломоро-балтийским дымком питерско-урицкой набивки, расписать по копеечке...
Це-е... Це гарно.
А если еще к обеду, когда от трех бутылок вина остались одни только приятные воспоминания, а солнце-паразит отрабатывает своё как предписано, подрядить плотника-сантехника, со смешным отчеством Ильич, с пятилитровым алюминиевым бидончиком, но не к теплой бочке, а туда, где эти бочки наливают, и Ильич без всяких, потому как в доле, садится на свой древний "Ковровец" и через полчаса уже трындычит обратно и тут же несет приятную тяжесть в холодильник к мясным тушам, где за двадцать минут процесс уже становится необратимым, то це уже не гарно, це важно.
Вот тут можно уже и в полемику не вступать: не с кем. За стакан с потными бисеринками и двухсантиметровой кружевной пеной, эти, с пляжа, зуб с фиксой отдадут.
Лучше пиво в руке, чем девица вдалеке.
Одно только.
Пиво на вино - говно, вино на пиво - диво. А у нас как-то только первая половинка, у нас по-другому как-то и не получается.
Карты - вещь распевная. Непосвященному не интересная, не шахматы - через плечо любопытные не заглядывают, "ходи конем" не подсказывают, да и не на что тут глядеть, для стороннего соглядатая процесс скучен. А вот разговор под карты хороший идет. Хоть партитуру пиши.
- Сон мне сегодня снится, - рассматривая карты и перекладывая их для удобства по ранжиру, говорит Маныч. - Снимаю я на югах комнату. Комната, как комната. Цветы на окне. Один живу, как сарданапал. Хозяин - мужик какой-то, но дело не в этом. Приходит к нему сын. То ли на побывку, то ли дезертир. Военный, короче. Форма, погоны. И тоже живет, девок вечерами водит, горькую пьет. Я ему как-то говорю, слушай, мол, а чего ты так долго в отпуску? Уж с месяц, поди? Он отвечает: а, ерунда, команда номер шесть. Ну ладно. Мне чего? Я в эти дела не лезу. Шесть, так шесть. И всё. Он дальше живет, я своими делами занят. Еду, снится, всё там же, в метро. Откуда метро? непонятно.
- Обычный сюр.
- А в вагоне солдаты. Молодые парни, несколько человек. Пьяные - в хлам. Я им говорю: ребята, осторожней, патруль ведь заберет. Они: а, нас не заберут. Я говорю, почему? всех кто бухой без звука берут! Ложили мы! заберут! команда номер шесть, отвечают. Мы сами кого угодно заберем! А что это, набрался нахальства, команда номер шесть, спрашиваю? Они гогочут: врожденный сифилис! Во сон! Ты понимаешь? Врожденный! Надо же додуматься!
- Ты, Маныч, смотри, сон, он может и в руку. Как рыбка, на заветное место сесть.
- В Америке, я читал, журнал есть: покупают сны у населения и печатают.
- В Америке. Америка-то здесь причем?
- Просто Америка. Континент, между прочим.
- Просто с носа да в рот.
- Хороший сон, Артуха. С четверга на пятницу? Может тебе уже провериться пора у врачихи в санатории?
- Всё ждала и верила, сердцу вопреки, а пошла проверила - мать его ети!
- Это легко проверить: если за хер тянешь и язык вываливается - тогда да.
- А если наоборот?
- Над собой, цуцики, смеетесь.
- А мне-то снится, ой: иду по базару и такие вкусные пирожки с капустой продают. Объедение. Горячие, с корочкой блестящей, пар от них... А в кармане ни копья. А хочется... Так нет бы, во сне ведь! взял по нахалке бы с прилавка и жуй. А не можешь.
- Не можешь или не хочешь?
- И самое интересное, что идешь-то голый. Наполовину. В рубашке, но… Идешь, а максим максимыч из-под рубашки… Болтается. Вроде б стыдно, прикрываешь, рубашку к низу подтягиваешь. А вроде б и… А что? На базар вот пришел.
- Или с телками, да? Только-только за резинку у трусов - и проснулся, зараза!
- На самом волнительном.
- Спи, спи, проспишь царство небесное.
Карты за разговорами не забываются и когда положение обостряется и вступает в стадию Карибского кризиса, посторонние разговоры сходят на нет и уступают место афористичным выражениям типа: "А Гитлера не ждали?" или "Шла бы ты домой, Пенелопа"; кроме того могут всплыть совершенно удивительные присказки, которые рождает ситуация; в общем, знатный получается кегельбан.
- Сижу я раз дома, газету читаю, - продолжает травить Маныч. - Звонят. Откройте дверь. Настойчиво, как пьяный только может звонить. Не открываю, нахер, никакого желания общаться нет. Звонок уже не тренькают, а придавили и не отпускают. Я терплю. Тут в дверь пинать начали, на вылом. Взял кочергу, распахиваю - Коля, подлюга.
- Чих-Пых Коля или какой?
- Да этот, мандулай, со скорой помощи со своей вонючей.
- Пьяный?
- Как стекло венецианское.
- Я его трезвым ни разу не видел.
- Ехал он из Кургана, от тещи, - продолжил Маныч. - Дорога дальняя, нудная, ну и ввязался в картишки. С соседями. А азартен, Парамоша. Крепко ввязался. Сейчас уж понятно - на шулеров попал. И денежки-то были у фуфлыжника. Занял у тещи на взнос в кооператив.
- Да ты подожди. Эта взятка наша! Ишь, хитёр. Думает не смотрят за ним, заслушались.
- Так они и выигрывают!
- А ты смотри, - сказал нагло Маныч. - Уши развесил. На что тебе зенки даны?
- Ну и что Коля?
- Занял денег у меня, чтоб обручальное кольцо купить. Домой ж не показаться.
- И кольцо просандалил? Ну, герой.
- Колечко моё, ла-ла-ла, ла-лай-ла.
- Бочка!
- Как милый слезешь! Как миленький.