- Так же как везде. У нас механик с рейса жене шубу обещанную не привез. Она в дамки прёт: где!! "А в Уганде четыре месяца стояли, - он на нее, - я что, железный? На пуп ложил. Что я тут для вас, только дай-дай-дай! Все только "дай", никто "на". Блядь - она тоже друг человека". А она ему: "Это у вас блядь - друг человека, а у нас жена - друг человека".
- Кордебалет.
- Как много девушек хороших, но тянет все-таки к плохим.
- Да и баб, если уж на то, тоже больше на всякое дерьмо тянет.
- Да… За четыре-то месяца сперма ушами пойдет.
- Обходились, - многозначительно сказал Седой.
- Дуня Кулакова?
- Зачем? Запад нам поможет. Резиновую зину купили в магазине.
- Ну и как? - привстал с покрывала Лёлик.
- Что, Леля, попробовать хочешь?
- Да никак, - ответил Седой, сотрясая мизинцем ухо. - Она ж для задохликов сделана. После второго раза - по швам.
- Так ты ж говорил - денег нет. А книги? Зина ваша?
- Провезти, конечно, хрен ты чего провезешь. Паша Луспекаев бдит. На таможне просветят, стукачок стуканет. Но - жизнь-то не остановишь.
- Как?
- Расскажи тебе.
- Ну, расскажи, ладно. Вдруг понадобиться.
- Кто как может. Я - николаевки. Царские. В зубную пасту ее, снова закрываешь аккуратненько. В блоках из-под сигарет. А там обменивал.
- Ловко. А что ты в санаторях санитуировал? На тебя поглядишь, бугай-бугаем, хоть об дорогу бей.
- У меня запоры.
- Да, беда.
- Действительно. Желудночно-кишечный тракт. На коробке всё на комбижире готовили. С тех пор поджелудочная постоянно жмёт.
- Желчный ты, значит, человек.
- Ой, не говори.
- А как же теперь? Из санатория выгнали.
- Да наплевать в их гречневую кашу на пару. Тоже мне. Боржоми я и в ресторане спокойно откушаю. Я вчера, как человек, в кои-то веки прилично в кафешантане у волны посидел. Без подливки острой, правда, но… Все равно волнительно.
-Не в палате, зато не в интернате.
- У меня коечка в хибарно-сарайном секторе. Абрикосы, груши-яблоки. Хозяйка, правда, не душа человек. Но мне ж с ней половой жизнью не жить.
- Будьте вы прокляты, валяющиеся телом на теле!
- О-о!
- А кто пришел!
- А что принес!
А пришел Рисовальник и принес три литра пива. Холодного! Добрый Ильич съездил на мотоцикле.
- Седой! Пивка!
Но Седой сегодня в нигилистах:
- Пиво, оно дурное. Дубеешь с него. Гнилая вода, как приятель мой, Сашка Новиков говорит. Опять же спать тянет. И тоска почему-то.
Где-то он прав. С пива, если уж им основательно ополубишься, - то утром не "с бодуна", а именно похмелюга. Так оно уныло с утреца, что полное очей разочарованье.
- Сегодня парень пиво пьет, а завтра планы продает родного, блин, советского завода, - прокомментировал Лелик.
- Мадам, - Рисовальник протянул Бацилле букетик из каких-то смешных растений.
- Икебана! Я тебе ля-ля принес не букет из алых роз...
- Кстати. Мощный секрет, - поделился Минька. - Роза, чтоб стояла долго - помещается не в обычную воду, а в минеральную. И добавить водки. Немного. Два месяца будет стоять, как живая.
- Тю-тю-тю-тю-тю, - обрадовался Седой. - Пожалуй, стоит опустить в этот благодатный раствор жизненно-важный орган. А водки сколько?
- На глазок.
- Пропорцию бы... Мне на трехлитровый баллон надо.
- А что, в стакан не влезет?
- В дно упрётся, - обрадовался Лёлик.
- Два месяца, говоришь? Дело-дело, - серьезным тоном сказал Седой.
Полежали. Искупались.
Выйдя на берег, Рисовальник отжал бороду и встряхнул по-собачьи головой.
- Такая жарень. Смотри, заведутся в бородище какие ни то.
- Он на кисточки ростит.
-У царей бриться не принято, - пробасил Рисовальник.
- У нас моторист обезьянку себе привез, - хохотнул Седой. - Сдуру. По пьянке. Она на коробке-то всем надоела, хуже не знаю кого. А дома? Без присмотра не оставишь, перевернет, что хорошо лежало. Покоя никогда никому. Один сплошной раздор. Кот и тот из дома от греха подальше ушел. Что кот? Мать его-то самого еле терпит, а тут чудо такое без перьев. Голозадое. Перо, может быть, и есть одно. То, что заместо шила. А живет он с матушкой. То есть, в анкетах пишет "холост". Так матушка его с этим подарком пете в голове дырку лучшее коловорота провертела: нудит да нудит заезженным патефоном: а-а, сам бандера, да еще эту на мою голову! когда, памфлет такой, женишься наконец, мне покой доставишь, скалкой, мялкой и трепалкой вас, паразитов! Ну, знаете, как родные люди? когда вместе подолгу да еще характерец?
- Еще Христос говорил: враги человека - домашние его.
- Ага. Правда. Считайте, ситуация и так революционная в доме, а тут еще и макака до кучи. Короче, чтоб было понятно, мать дома тварь эту категорически не оставляет. Война. Окопы. Того и гляди отравляющий газ пустят. Куда пете деваться? Вот он с вертихвосткой своей на пару и таскался. За хлебом, в кино, пивка попить и по остальным житейским надобностям. Сидит себе мымрина на плече, в ухе у него ковыряет, дети на улице радуются, пальцем показывают.
- Как в анекдоте про Василия Иваныча!
- И никуда ему ее не пристроить. Вроде б, экзотика, а никому не нужна. Ни кот, ни собака, ни птица-попугай. Тебе надо? нет? И мне нет. И пете не надо. Но и не пиджак старый, не выкинешь на помойку. А тут к тому же, такая мудрая штука, цепляет он лобковых вшей, изячно выражаясь. Дело, завсегда ясно, не хитрое. При достаточном желании найти не трудно. Пошаркал в аптеку. Там, как и положено - аспирины да витамин ю, чтоб не было морщинок на максимке. Пришлось как деды в гражданскую. Керосинчиком да дегтем каким-то, что-то достал, в общем, стал себя пользовать. А жрут! Спасайся кто может! Только подпрыгивай. Но и жизнь не остановилась, дальше идет. А дело-то, понимаете ли, летом. Петя на пляж. Подругу эту, естественно, с собой. Завалился под кустиком да на солнышке и задремал. И что ты думаешь? Эта нимфа, пока спал, у сонного, всех дуром и выловила! Как чайку попить. А у него уж и в бровях, мама моя. Я про там и не говорю! И всех как одну. Кривой ручонкой.
- Это ты не про себя? Поразительно цельно рассказываешь.
- Патент брать надо!
- А Маныч, помните, рассказывал, как мужику бубенчики на замок закрыли? – вдруг вспомнил Лёлик.
- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался Седой.
Лёлик в лицах и красках пересказал историю страдальца Двадцать Шестого.
- Поучительно, - сказал Седой. - Я наподобие историю знаю. Зашли мы то ли в Лиепаю, то ли в Балтийск. Я тогда еще во вспомогательном флоте на танкере ходил. Сошли на берег. Решили по пивку вдарить. Нашли ханыжник какой-то, туда-сюда, потом залакировали, добавили. Как бывает. В общем, налимонились. И моторист один, давай говорит, я, за ящик пива, на спор, мудя в бочкину дырочку помещу, а потом вытащу.
- В какую бочку?
- Да у нее стояли пустые какие-то бочки за ларьком. Такие же, как из-под масла подсолнечного. Пиво, скорее всего, в них привозили - не знаю. Двухсотлитровые, наверно, какие? Обычные бочки, отверстие под пробку завинчивается.
- Дырка там не велика.
- А хозяйство у него солидное. У мужика этого. Основательное хозяйство. Детей эдак с тыщу там пищит. Сначала спорщики осмотрели, оценили - не, такие в дырку не пролезут, не пацан же десятилетний. Поспорили. Сначала он один колокольчик опустил, потом аккуратненько другой просунул. На ту беду хозяйка пенного замка за каким-то лешим вышла. На заднее крыльцо. Видит: мужик с голой задницей на возвратной таре. Она с непонятку дар речи потеряла. Стоит на крыльце, будто икает. Потом как… Знаете, эти заполошные бабы, истероидные? Думаю, в соседнем городе тоже слышали. Соловей–разбойник рядом с ней не сидел. Что она подумала? Я не знаю. Только догадываться могу, как и вы. И этот-то, кудесник, тоже растерялся. И по-видимому, фокус у него где-то нарушился. Подпрыгивает он на бочке, освободиться хочет. И боком, и эдак и так. А назад – ну, никак. Заклинило.
Тут пивница опомнилась, с крыльца скатилась, подвернулся ей под пролетарскую мозолистую руку ящик пивной - и основательно, добротно начала охальника обхаживать. Ящиком больноугольным, крепкодеревянным.
Он орёт, она орёт, нам смешно, но и мы орём, чтоб оставила человека, человек плохого ничего не хотел. Бедалага на бочке танец краковяк отчебучивает, незагорелым местом отсвечивает, она ящиком по ушам лупит, он уже и орать не может, мы со смеху рядом катаемся.
Подкатывает луноход.
Известно, менты всегда около пивников шьются. Ментам тоже смешно.
Скорую вызвали.
И всех: его вместе с бочкой и голой задницей в больницу, нас с продавщицей – в отделение.
- И что?
- На пятнадцать суток. Ещё и подстригли.
- Миньку тоже подстригли.
- Да?
- Было дело.
- Ох, а Коля Чих-Пых в ментуру попал...
- Коля-то ведь с ментами кореш на раз-два-три…
-Ну, прихватили где-то сколопендру, - раздраженно сказал Маныч. - Не знаю. А он намотал на член соплей, и ментам показывает, - я моряк, у меня, мол, триппер какой-то, гонконгский. Воздушно-капельным путем передается. Они его мигом высвистили. Даже палкой не перетянули.
Жара.
Море.
Пиво.
Лежать да смотреть, ни о чем не думать головой бетонной.
Так и время прошло. Так и жизнь пролетит.
Прыг-скок.
Каркнуть не успеешь.
13
Известная, банальная, но совершенно достойная поговорка - есть три вещи на которые можно смотреть бесконечно долго: огонь, вода и чужая работа. Здесь и сейчас это всё наличествует: большое солнце, каждый вечер устраивающее кино с продолжением; большая вода, как сказал бы вождь краснокожих, которая где-то там, конечно, подтекает за край земли и рушится в конце концов Ниагарским водопадом; и человек-гора за мольбертом, с порыжевшей от солнца бородой.
Сидеть за его могучей шерстяной спиной и смотреть, как из понятных только одному художнику пятен, штрихов и мазков появляются какие-то осмысленные очертания, совершенно не надоедает, к тому же, как правило, конечный результат не совсем тот, что обозревается вокруг. Тот, да не тот.
Рисовальник не возражает на предоставленное ему внимание и подчеркнутый интерес, хотя другого бы это в момент достало. По-моему, он даже не против, что есть с кем словом перекинуться. На мои дурацкие вопросы он ленивенько басит:
- Художник - это самая одинокая работа. Помешать мне нельзя. Если в твоей работе есть смысл, тебе нельзя помешать. А если можно помешать, значит... То, что тебе мешают, только подтверждает смысл того, чем занимаешься. Важность этого. И непрерывность. А разговор... Что разговор. Разговор с иным тот же червонец.
Разговаривая, Рисовальник занимается своим единоличным делом, не отвлекая взор по сторонам. Он не приставляет ладонь козырьком ко лбу, не смотрит сквозь дырочку в кулаке на манер бинокля и не водит перед собой руками, составив из пальцев рамку, будто провинциальный кинолюбитель. Отвечая мне на вопрос о пренебрежении изображаемым пространством, Рисовальник терпеливо разъясняет свой творческий подход:
- Взглянул разок - и дэ его дела. Об остальном пусть серое вещество заботится. Айвазовский, между прочим, писал в мастерской. Девятый вал с натуры не напишешь. Я по натуре самоудовлетворитель. Мне главное, чтобы физическое удовольствие получать, когда мазок кладешь. Но тут, правда, дифференциал должен включаться. Ощущение. К примеру, когда пудовочку жмешь, первые несколько раз, запас силы еще ого-го, глаза на лоб не лезут, не пукаешь и чувствуешь, что могёшь, а посему приятно тебе и радостно. Примерно так. Если Ощущения нет - можно проще. Подойти к нему из-за угла. Не понравилось, душенька не лежит к подмалевку - остановился. Песенку спел. Я на камушке сижу, ой ли, ой люли. Изменил этот мир. Так как надо. Еще чего добавил. Не глянется и этот эдем - снова соскоблил. И - бесконечно. До так как надо. В рамке - но за рамками.
- Хорошо тебе. Сам себе господин.
- Чем себя заявишь, тем и станешь.
- И всего-то? Легко говорить.
- Трудовой книжки у меня никогда не было. Ни под каким седлом сроду ни ходил, сам себе и отдел кадров и проходная. Чтоб в строители светлого будущего не тащили - имеется ксива с отмазкой, - член профсоюза творческих работников. А для властей с погонами лишь бы печать была. Печать есть - под козырек. Одно только - на собрания долбаные ходить. Так иду и сажусь прямо в президиум. Сущий кунштюк. И хоть бы какая спросила: а вы за каким тут? Много званных, мало избранных. Сидит за столом с скатертью - значит сам "г" между "о". Если тебе до пятидесяти, то ты самый что ни есть представитель молодого подрастающего. Раз, два, а в третий и сами уже зовут. Я как-то сдуру и на пленум местных творцов пошел. Забрался, естественно, в президиум. Сижу со зверской рожей, посмотрим, думаю, на вас исподлобья. Докладчики о достижениях докладают, я, как положено, чертей в разных проекциях рисую, задумался о мелком и великом, тут меня за локоток - что? На трибуну де. Ладно, иду, попробуем вашей водицы из графина - не шартрез ли хлещите? Я академиев ваших не кончал, монументалисты хреновы, зато у меня в кармане письмо Ван Гога брату - ко всем случаям случай. Ван Гога-то вам как, говна собачьи? Уж хлопали, сучье вымя, хлопали жгучему глаголу. А куда денутся? трибуна с серпом и месяцем, с нее что ни скажи - в протокол идет. Естественно, после действа на нечестивый совет повели, на осетров с балыками под исключительный коньяк. Здесь уж их не пляшет - лью в фужер до краев с горкой, а не в рюмашки сопливые. Те, что со мной рядом, и состязаться не посмели, только сопели хором. Ушла их полная радость жизни, так хоть полюбоваться. Затеяли было диспут, как по пьяному делу положено, о жизни да смерти, тут-то мне христос в голову и пошел - я им таких коромыслов навыписывал, они мне без ню-ню рекомендации в Союз дали. Не отходя от селедки с луком. Вот и думаю - идти ли в помазанный ряд с харей пьяной. Или пусть их?
Этого я оценить не могу. Но говорю, чтобы разговор не застаивался:
- А чего бы и не идти?
- Конечно, идти. Ясное дело - идти. Только обленюсь я. Деньга пойдет заразная. Дадут оброк на ильичей. Путевку в дом импотентов, блядву всякому, помидор помидорычу у гамака поддакивать. Так и говном по паркету растечься недолго. Одно в жилу: кисти и краски с распроклятого капитализма завезенные можно купить по-божески. Мастерская с потолками при удачном раскладе. Вот и думаю: расшатать что ли их непросыхающие устои? А как же блажен муж, иже не идет в совет нечестивых?
- Если такие расклады! Чего еще думать? Я бы и думать не думал.
- Думать всегда надо. А то думалка атрофируется. Только тут такая диалектика прёт, что головка морщится.
- Например?
- Люди хотят, чтоб их имели.
- Имели? А именно?
- Именно. Как граф графиню. На подоконничке. Долго, приятно и хорошо. Да кто из нас не прочь отдаться? Обстоятельствам. С приятностью плыть себе по воле волн. И желательно не за "так". Чтоб тебя употребляли, и за это, естественно, приплачивали. А если хочешь "фэ" сделать, целочкой остаться?
- А если для дела? Цель оправдает.
Рисовальник отошел от мольберта, налил из банки, что стояла в ведре с родниковой водой два стакана вина.
- Держи! "Цель!" Ерунда всё это про цели. Один придумал, другие хором повторяют. Цель-щель. Нет никаких целей. Сегодня цель, а завтра смотришь - навоз какой-то. Да хоть и... Все равно ж. Трудно сие чрезвычайно. Тебе не платят, не кормят, не поят, ты на хер никому не нужен. Потому что ты не хочешь быть как все. Обстоятельства не любишь, зад не подставляешь. Можно сказать: я не выбираю, так получается. Нет, у нас не балет на льду, - осознанно, не осознанно, всегда выбираем мы. Сами. Нечего на это глазки запыживать. Выбор всегда есть. Не зря и пословица народная: сам с усам. Сам - это когда себя с заглавной буквы пишешь. Сам - это не быть тем, кем захотят другие. И главное, не думать, что всех умнее. Нет больших дураков, чем умные люди. Ты погляди на них. На умников. Голь-вшивота. Не в смысле барахлизма и деньжат, а в смысле мракобесия своего. Умственного. Сами ничего не могут, хорошее в себе загубят, по мелочам растрясут, расшаркают. Себяубийцы. Прореха на человечестве. А теперь посмотри на своих начальников. Может там ума палата? Непризнанные лауреаты? нобелевка по ним плачет? Там два коридора ЦПШ на двоих с братом. А он, барракуда - твой начальник. А ты у него лук вареный - хочу выкину, хочу съем. А жизнь моя. Не чужая. Моя. Не мамина с папиной. Вот и смотри, прикидывай, на что ее тратить. На себя? или на дядю? И прожить я ее должен так, чтоб небеса вздрогнули. По крайней мере, для меня. Радуга для меня взошла, луна для меня светила. А что не умею, не пойму, так жизнь-матушка сама научит. Жизни учит сама жизнь. Обожгись, дуся, на молочке, на винцо подуешь. Тем и живём.
- Вот и Артуха так же говорит. Слово в слово. "Жизнь моя, не чужая, радуга взошла"… И теде. Вы, как два сапога пара.
- Артур - человек исключительно грамотный, он только косит под ваню, чтоб удобней жить. Мне-то видно как он шарлатанит. Вас на всякое подзуживает, а сам подсмеивается. Нагнетает атмосферу. Развлекается. Он - там, вы - тут. Тоже самое говорит, но себе же и не следует. Для него заветное, быть вроде как на дне. А вот чувствовать себя при этом, по его методе, надо так, будто на самом верху. Поэтому он и всё делает, лишь бы не делать. А я вот, наоборот, всё делаю, чтобы делать. Оттого и скучный я для него человек. И к тому же у нас с ним другая большая разница. Чтобы что-то делать комплекс полноценности нужен. Понимаешь?
- В общих чертах - да.
- Вот. А без него... Без комплекса…. В лучшем случае, можно самоутвердиться, а в худшем... Сам понимаешь. Дела уж точно никогда не сделаешь. Не то что эгоистом надо быть, хотя и это неплохо. Надо быть убежденным, едрическая сила! В исключительности собственной натуры и собственного предназначения. Хотеть, дерзать, и, не рассуждая, стремиться. Да и для чего сомнения? В шею! Знать надо себе цену. Говори себе: я на многое способен, передо мной прекрасное будущее. Бог не по силам креста не дает.
- А если тяжко?
- Терпи. Поминай себя всуе: "Да, я великий человек". И только так. Я вижу, что это за человек - Артур. Ему немного не хватило, крупицы. Он же в "Шестиграннике", в оркестре Самойлова играл. Сейчас бы, знаешь, в белом пиджаке по набережной ходил, а мы б автографы спрашивали. Хотя... Талант не бывает загубленным. Значит, не очень хотелось.
- Что же главней, получается? Самое-то? Терпеть?