Мы сделали вавилонянкам улыбчивые отмашки и тихонько присели в углу офиса, ожидая, когда эта туча уплывёт с горизонта. Наконец глыба освободила кресло и, для проформы смерив нас непонимающим взглядом, свалила вон. Когда он проходил мимо нас, Чикатило вытащил изо рта отработавшую жвачку и незаметно наклеил её на дорогое пальто. Вавилонские кокотки хотели было осуждающе зардеться, но потом всё-таки прыснули в свои белые кулачки. Всё-таки офисная культура не настолько цепляет людей, как того хотелось бы их начальству.
- Ну, теперь мы наконец можем поздороваться по-настоящему! - подпрыгнул в кресле Чикатило и бросился поочерёдно целовать эти самые кулачки, ещё не успевшие разжаться в стандартные для поцелуев ручки. - Милые Надя и Наташа. Мы не видели вас уже кучу лет. По-моему, у вашей шиншиллы даже немного отвял хвост.
- Хватит глумиться над животным, Чикатило, - сказала Наташа, которая сидела ближе ко входу. - Что, чайку, как обычно? Или сначала о делах?
- Как обычно, - сказал я, вытаскивая из рюкзака кипу листиков А4 с до боли глупым текстом, произведённым мною же и утверждённым топом на очередных посиделках в аквариуме Джорджа. - Сначала о делах, а приятное - напоследок.
- Надя! - воскликнул Чикатило, не дав мне разобраться с делами. - На твоём столе опять благоухающие цветы. Как ни впишусь к вам в офис - у тебя на столе всегда благоухающие цветы, один круче другого. У тебя что, так часто родственники умирают?
Надя, уже нацепившая соответствующую маску (которая должна загадочно подразумевать наличие таких же загадочных поклонников), изменилась в лице в сторону раздумья "обидеться или засмеяться". Естественно, в конечном итоге она засмеялась - сержантская рожа Чикатилы не оставляла ей других вариантов. Если бы это сказал я, со мной бы тут же перешли на официальный тон или даже на "вы". Но с Чикатилой на "вы" ни у кого не получалось - ему тыкали даже школьники, стрелявшие у него сигареты.
- Чикатило!!! Ты можешь хоть раз сказать что-нибудь приятное??? То, что мужчины должны говорить женщинам???
- Да, могу. Знаете, что означает название вашей конторы на слэнге растаманов?
- А кто такие растаманы?
- Знаете Боба Марли? Вот он - растаман.
- Аааа… - Они слышали о Бобе Марли. Может быть, они даже слышали его песни. - Ну???
- Бэбилон - это система. Модное такое слово. Среди маргинально настроенных слоев молодёжи…
- Типа вас?
- Нет, мы - взрослые дядьки. Не такие, конечно, как тот, что только что от вас ушёл. Но мы не маргиналы. Мы просто ваши горячие поклонники. Такие же горячие, как чаёк, которым вы нас обычно угощаете…
- Вот свинья, - улыбнулась Надя. - Наташ, поставь чайник.
Они долго ставили чайник, а чайник так же долго кипел. Чаёк получился не очень - да он, честно говоря, никогда не получался у них особо вкусным. Они не были гурманками этого благородного напитка, они бросали в чашки какие-то пакеты - типа тех, которыми Чикатило тогда кидался в стенку - и думали, что этого достаточно. Может быть, так оно и есть на самом деле.
Потом мы не спеша пили этот самый чаёк, женщины смеялись, а Чикатило, как обычно, нёс какую-то ненавязчивую чушь. В тот день его переклинило на героев шестидесятых, и он постоянно спрашивал дам, чем отличается Дитер Болен от Марка Болана, а Памела Андерсон - от Памелы Корсон. Ясное дело, никто ему ничего не отвечал - в общем, всё было здорово.
На выходе мы, как обычно, отдали дуболому-секьюрити клочки бумаги с печатями и с непонятным настроением выписались наружу. Чикатило сел за руль "копейки", повернул ключ и покатил неизвестно куда. Мы первый раз приехали сюда на машине. До этого было только метро, а тому, кто хоть раз сидел за рулём, известно, как путь "пешком от метро" отличается от того же пути "на тачке". Вы вроде и знаете дорогу, но тут и там вам мешают знаки типа "кирпич" или "поворот только на-…". Самое обидное, что это "только на-…" является полной противоположностью того "на-…", которое вам нужно. Короче, мы заехали в какую-то не ту степь. Не то чтобы по ней бегали суслики, а метровые заросли ковыля мешали обозревать пространство - нет, просто это была явно не наша степь, и мы красной точкой зависли на карте Москвы, не зная, куда ехать дальше. Я залез в бардачок и достал оттуда потрёпанные листочки, которые когда-то были скреплены между собой нестойкими канцелярскими скобками и являлись атласом автомобильных дорог столицы.
- Тормози, Чик. Давай покурим, потычем в книжку пальчик и уясним, как нам отсюда выбираться.
Я распотрошил хилый пакетик с дурью и забил косяк. И тут Чикатило выкинул такой фортель, которого я от него никак не ожидал. Он сморозил такое, что у меня чуть глаза на лоб не вылезли - а заодно и всё то, что находится на лице: нос, рот, щёки и так далее. Чикатило - впервые за время моего с ним знакомства - оценивающе посмотрел на уже забитый косяк и сказал:
- Я не хочу.
У меня сложилось впечатление, что он это даже не сказал, а проговорил. Именно проговорил. По буквочкам, выделяя точкой каждую из них: "Я. Н. Е. X. О. Ч. У". По-моему, даже чёртик на зеркале заднего вида остановился в пространстве, по которому он, по своему обыкновению, раскачивался маятником Фуко, и сделал удивлённую рогатую гримасу. А Чикатило вырвал у меня из рук атлас автомобильных дорог и воткнул в него - тихо и мирно, так, как будто ничего не произошло.
- Кури, парень чернокожий. Кури в одно лицо. Я не хочу.
Я не знал, что мне делать. Можно было последовать его совету и раскуриться в одно рыло, можно было отложить косяк в бардачок и полезть Чикатиле в душу. А можно было презреть все принципы, приоткрыть окно и выбросить забитую штакетину на мокрый тротуар, и посмотреть, как он на это отреагирует. Я спонтанно выбрал последнее, но на это не отреагировал никто - ни тротуар, ни уткнувшийся в атлас Чикатило.
- Просто меня что-то последнее время от этого не прёт, - объяснил Чик, водя пальцами по жёлтым полоскам улиц и вчитываясь во что-то, написанное на салатном фоне мелким шрифтом. Мелким до боли и ряби в глазах - хотя, наверное, в глазах рябило не от этого.
- Объяснитесь, молодой человек. Мне вас немного непонятно.
- Я и сам с собой не могу объясниться, батенька. А вы хотите, чтобы я вот так взял - и всё вам выложил.
- Чикатило, давай поговорим об этом. - Это была дебильная фраза из американских фильмов, но ничего более умного мне в голову не пришло. Эта дрянь зависла в воздухе и вогнала меня в краску, но делать было нечего. Слово не воробей, или за базар надо отвечать - кому как нравится, смысл один и тот же.
- Говорить тут, батенька, не о чем. - Чик наконец-то отложил в сторону атлас, и мне стало немного легче: это хоть как-то оправдало только что сказанную мною глупость, что ли. - Я ещё сам не разрулил с этим. Я сам немного в шоке. Просто меня последнее время НИ ОТ ЧЕГО НЕ ПРЁТ, понимаешь?
Я не понимал. Точнее, понимал, но процентов на двадцать - в том тёмном уголке изнанки, который самым первым начинал тогда взрослеть/стареть. Что было равносильно полному непониманию - потому что понимание может быть только стопроцентным, по отношению к нему действует примитивный принцип "либо - либо". Либо есть, либо нет. Кто не с нами, тот против нас.
Самым подходящим в тот момент было заткнуться и выдержать паузу - что я и сделал, на это уж моего ума хватило.
- …???
- Знаешь, я недавно накурился на работе. Уже почти в шесть, перед окончанием. Тебя тогда не было, ты прогулял по отходнякам, помнишь?
- Ну, да. Хотя плохо - по отходнякам же, всяко…
- Не важно. Так вот, я накурился. И знаешь, что я стал после этого делать?
- Нет, Чикатило. Откуда мне знать.
- Я воткнул в компьютер и играл в "Golden Ахе". Я играл в "Golden Ахе" до утра, понимаешь? Я до утра оставался в этом долбаном офисе. Я сказал всем, что у меня куча дел, и завис там на ночь.
- Ну и что?
- А ничего. Просто до этого я так же играл в "Golden Ахе" у Алёши. Два вечера подряд, на его компьютере. Мы два вечера подряд накуривались, и меня больше ни на что не хватало. Алёша смотрел видак, а я играл. Мы даже не общались, понимаешь?
- Слушай, Чикатило, перестань париться. Я тоже в него очень долго играл первый раз. Блин, да я же играл в него целые сутки - сидел и играл, пока не прошёл полностью. Что в этом такого?
- Да ничего. Только раньше меня по накурке пробивало на шоу, на движ, на общение. А сейчас - на то, чтобы уткнуться мордой в компьютер. Чем я теперь отличаюсь от какого-нибудь компьютерного маньяка? Но это даже не то, о чём я хочу сказать…
- Я понимаю. Ты хочешь сказать, что тебя не прёт ни от чего.
- Да. Именно. Меня сейчас даже от этих двух шлюх не пёрло.
- Они не шлюхи. Они вроде как нормальные…
- Какая разница!? Меня от них всё равно не пёрло. Меня не вдохновляла возможность интеллигентного секса с ними, вот и всё. А кто они сами при этом - это уже не важно. Активные члены профсоюза проституток Ред Лайте или монашки из монастыря Святой Женевьевы - плевать.
- Слушай… ладно, Чико. Поехали отсюда.
Я и хотел бы ему помочь, но не мог. Мне было слишком мало лет, а если бы было и побольше - кто знает, здесь ведь был один из тех тараканов, с которыми человек должен справляться сам. Давить их своими собственными ногами в рваных тапках. Слава богу, Чикатило это понимал и не требовал от меня участия и помощи. Потому что такие притязания обычно заканчиваются болезненными и глобальными ссорами - но Чикатило ведь был умным парнем, он ни от кого ничего не требовал. Он просто посмотрел последний раз в атлас, бросил мне стандартное "даладнонепарься" и дал задний ход.
Мы молча плутали по каким-то переулкам и стройкам в районе Курского вокзала. То здесь, то там показания атласа браковались, чморились, сводились на нет - при помощи заборов, "кирпичей" и прочей дряни, для этого ведь есть много способов. Чикатило тормозил, включал заднюю передачу, доезжал задним ходом до последней развилки и поворачивал в другую сторону - не в ту, куда мы повернули до этого, а в противоположную на 180 или сколько там ещё градусов.
Я не закрыл окно, через которое выбросил в пространство невыкуренный косяк, и в салон врывались апрельские флюиды. Они были какого-то тёплого бежевого цвета, и от них, как обычно, пахло чем-то до рези хорошим - какой-то правильно вызревшей марихуаной, что ли. Камни заключались в том, что нам на это было плевать - мы молча плутали по каким-то переулкам… и так далее.
В моих мозгах происходили достаточно глупые вещи - я думал о том, чем и голову-то забивать не стоит. Я сравнивал русский язык с английским. В русском языке слово "огрызок" имеет ярко выраженный оттенок - какой-то пренебрежительный, что ли. Особенно если дело касается яблока. Яблочный огрызок по-английски будет - apple core. Здесь нет никакого пренебрежения - есть просто констатация голого факта, и всё тут. Core есть core. То бишь сердцевина, стержень. Как в музыке - hardcore, гарсоге, grindcore. И в этом смысле apple core ничем не хуже. Даже, может быть, есть в этом какой-то пафос. Вот я и думал: огрызок - это хорошо или плохо?
Когда уже совсем стемнело, Чикатило вроде как выехал на более-менее нормальную улицу, из тех, что хотя бы намёком обещают куда-то вывести. На ней не было никаких строек, и даже запрещающие дорожные знаки не светились в пределах видимости отражённым от фар люминесцентным светом. Как вдруг прямо перед нами из-под земли вырос полутораметровый забор. За которым уже виднелись сталинские девятиэтажки и слышались оживлённые звуки гудящего Садового. То, что этот забор был единственным, что отделяло нас от жизни, было самым обидным. Уж лучше бы мы вообще не видели и не слышали всех этих признаков цивилизации, лучше бы это был простой и глупый тупик (от слова "тупой") типа тех, в которые мы уже раз сто заехали перед тем, как попасть сюда.
Чикатило затормозил так, что мы с чёртиком ткнулись мордами в лобовое стекло, а на асфальте остались длинные резиновые следы слегка изогнутой формы. Он громко выругался, устало бросил руль и прокричал в панель приборов:
- Всё, я больше не могу. Садись за руль ты. Dead end, бляха-муха.
ЗООПАРК: кролики из рекламы батареек "Энерджайзер"
Почувствовав жопой приближение Стручкова, я молниеносно свернул картинку из "Плейбоя", и на мониторе скучными рядами строчек замаячил очередной документ Microsoft Word. С идиотским текстом моего творения. Тексты были похожи друг на друга, как два уха на голове вавилонской шиншиллы, и за три месяца работы в этом зоо я перестал вести им счёт.
Я энергично заклацал клавишами, а мой затылок (плюс - одновременно - монитор) буравили кристально чистые васильковые глаза Александра Петровича. В дальнем углу офиса Чикатило корчился за огромным "Маком": он не мог по-другому реагировать на Стручкова. Даже после этих трёх месяцев, за которые всё уже по идее должно было приесться и устаканиться.
Стручкова назвали Александром Петровичем по какой-то ошибке природы - произошёл сбой, программа зависла и выдала неправильный результат поиска. По всем нашим раскладам его следовало называть Николаем - потому что это был типичный Николай, Николай с большой буквы Н. (Они все пишутся с большой буквы, но ЭТА буква должна была быть больше всех. Она должна была быть огромной и расписной, как заглавная литера в детских книжках с народными сказками.) Мы считали Стручкова Самым Стрёмным Парнем Всех Времён и Народов, не иначе. Ему давно перевалило за полтинник, и всю сознательную жизнь он проработал в органах (так говорил он сам, а Чикатило уточнял - "в половых"), а после выхода на пенсию нанялся в "Спрейтон" начальником службы безопасности. Если бы он просто главенствовал над усатыми охранниками, то все бы его поняли. Но он считал это несолидным - он лез в свои кагэбэшные дебри с упорством, доходящим до маразма. Опасаясь промышленного шпионажа, он поставил все офисные телефоны на прослушивание. По с десять раз на дню проверял пожарные краны и сигнализацию. Однажды он даже устроил ложную учебную тревогу, когда всех клерков заставили встать с насиженных мест, гуськом вывели в коридор и показали, где висит огнетушитель. А ещё он практиковал принцип спонтанной слежки: на цыпочках он подбирался к сослуживцам сзади и с серьезностью Кашпировского пялился в их мониторы - на случай, если они вдруг связывались с врагами по электронной почте или замышляли на компьютере ещё что-нибудь недоброе.
Процентов семьдесят из того, что делал А.П., было пустой и достаточно глупой тратой времени. На месте Джорджа я давно бы уволил его, а на освободившуюся вакансию нанял бы более простого парня. Какого-нибудь исполнительного широкоплечего мужичину из массива охранников, который бы пил после работы декалитры водки и говорил "ёптыть". По-моему, большего и не нужно. Но Джордж почему-то держал именно батяню Петровича. Наверное, ему просто льстил тот факт, что на него работает представитель грозного враждебного ведомства, которое его всегда учили уважать и бояться. Так же какому-нибудь новому русскому польстило бы нанять к себе в телохранители Джеймса Бонда. Короче, Стручков был для Джорджа всё равно, что пленный фриц на вспашке дачного участка для какого-нибудь полководца Великой Отечественной. Вражья морда на службе у победителя.
Что поразительно - при этом у Петровича были седая шевелюра, бородка клинышком и добрые, чистые васильковые глаза ребёнка. Чикатило мрачно шутил, что он вырезал их у замученного в подземельях Лубянки подростка-диссидента и заставил кремлёвских хирургов вставить их ему - так, чтобы сбить всех с толку. Чтобы никто не заподозрил, что он за личность. А ещё Чикатило говорил, что такие же глаза были у интеллигентов, которые замутили всю эту бучу в семнадцатом году. Ссылался при этом на дагерротипы из учебников истории. Хотя мне почему-то помнилось, что все дагерротипы там были чёрно-белые. В ответ на это Чикатило спорил, что это, мол, не важно - всё равно у них были такие же детские добрые глазки.
- Доброе утро, Александр Петрович, - сказал я, не отрываясь от печатания буквочек. Мы с Чиком знали, что такие вещи ставят его в тупик и заставляют сомневаться в собственной профпригодности.
- Здравствуй, - уныло ответил Стручков. Делать ему здесь было больше нечего - он был раскрыт.
Я поглядел вслед его удаляющейся спине с пеплом перхоти на плечах. Почему кагэбэшники не пользуются "Head amp;Shoulders", я до сих пор так и не понял.
Напротив меня Лиза ухмылялась и смотрела на меня немного ласковее, чем требует деловой этикет. А совсем далеко, на заднем плане, Чикатило паясничал, гримасничал и обезьянничал. Стручков этого не видел, потому что он стоял к нему вполоборота - в центре офиса обнаружился усердный клерк, который не заметил его приближения и не вылез из портала новостей. Профиль Стручкова самодовольно дыбился. Вероятно, А.П. продумывал тираду, при помощи которой собирался застыдить негодяя. Я снова переключился на "Плейбой".
- Блин, Чикатило опять ржёт, - засмеялась Лиза. - Слушай… скажи ему, чтобы он этого не делал. Я, когда вижу, как он ржёт над Стручковым, сама не могу сдержаться.
- Это же очень хорошо, Лиза. Это называется - заразительный смех.
- Скажи Чикатиле, что из-за этого заразительного смеха его могут попереть с работы. Знаешь, какая сволочь этот Стручков?
- Догадываюсь. Но я не могу, Лиза. Скажи ему сама. Ты же начальница, не я.
- Я уже говорила ему раз сто. Он не реагирует. Причём он же не только за его спиной ржёт - он ржёт ему в лицо, понимаешь?
- Знаю. Я его спрашивал. Он говорит, что Стручков против этого не возражает. Потому что он путает Чикатилин глум с вышколенной улыбкой клерка. Он представить себе не может, что над его персоной можно глумиться - ему это вбили в его стальную голову, и никакие новые реалии здесь не помогут.
Стручков действительно уже стоял рядом со смеющимся Чикатилой и даже сам чему-то подхихикивал. Лиза неодобрительно покачала головой, но в ней было слишком мало от начальницы. Она не могла скрыть того, что происходящее ей нравится. Я думаю, у Чикатилы были все шансы. Её тридцатилетний парень у себя на работе вряд ли ржал в лицо своему СБ-шефу.
- Лиза, мы будем сегодня пить на работе??
- Ну… не сейчас же. Давай после обеда.
- Тебе "Три семёрки", как обычно?
- Пошёл ты!
На Лизином столе зазвонил телефон. По её виду я понял, что ей в ухо лилось что-то хорошее, какие-то добрые новости. Так и оказалось на самом деле: Джордж говорил, что не сможет сегодня прийти на работу. Что ему нездоровится. Я подпрыгнул на стуле и начал делать отмашки Чикатиле. Но возле его стола до сих пор стоял Стручков (спиной ко мне), и на перекур Чикатило пойти не мог. Я попытался всё объяснить жестами, но Чик не понимал. Видимо, я был хреновым мимом. Я снова уткнулся в "Плейбой". Через какое-то время зазвонил и мой телефон.
- "Спрейтон", добрый день, - настороженно проговорил я в трубку.
- Добрый день, дебил! - раздался радостный Чикатилин голос. - Пошли курить. Я уже минут пять делаю тебе отмашки, но ты пялишься в свой монитор, как заведённый. Как будто на нём у тебя виртуально откуривает Памела Андерсон. Что у тебя там такое?
- Мне не нравится Памела Андерсон. Она похожа на резиновую куклу для онанистов, в ней нет ничего человеческого.
- Так что же там у тебя?