- Да так, ничего… "Плейбой" он-лайн. Май семьдесят девятого года. Там такая чикса - с зонтиком, в белом белье. И с такой причёской, в стиле семидесятых. Каку "Аббы".
- Тебя что, возбуждает "Абба"?
- Ты что, Чикатило, совсем дурак, что ли. "Абба" меня не возбуждает. "Абба" по старой памяти может возбудить только Дж… тёзку Байрона. Мне просто нравится общий стиль той эпохи.
- А, ну да. Я забыл. Ты же у нас хиппи недобитый. Какой, ты говоришь, номер? Интересно посмотреть на твой идеал.
- Хиппи тогда уже повымерли. Как мамонты или птеродактили. Да и вообще - мы же курить собирались.
Это было довольно интересно - наблюдать друг друга из противоположных углов огромного, как "Титаник", офиса и говорить при этом по телефону. Довольно часто мы общались именно так. Сидящая напротив меня Лиза, которая тоже говорила с кем-то по телефону, попросила минуточку, нажала кнопку "Hold" и зашипела в мою сторону:
- Вы что, совсем охренели? Это же всё прослушивается. А вы - "Плейбой", нижнее бельё, возбуждает, не возбуждает.
- А что в этом такого? - удивился я. - Мы же не Стручкова обсуждаем, а женщин. Было бы странно, если бы они нас не возбуждали. Именно в этом случае Петровичу следовало бы включить свою машину смерти и избавиться от нас как можно быстрее. Потому что когда в крупной корпорации появляются педы - жди беды… Как тебе слоган: "Педы - жди беды". Рекламный ролик всемирной ассоциации по борьбе с сексуальными меньшинствами.
- Дурак! - обиженно сказала Лиза. После чего отключила свой "Hold", извинилась в трубку и принялась обсуждать в неё какие-то глупые корпоративные дела.
- Слышь, Чикатило! Пошли уже курить. Вот на меня тут начальство уже наехало только что. Сказало, что мы с тобой охренели.
- Подожди, подожди… Май семьдесят девятого, говоришь? Сейчас, у меня уже загружается… Да, неплохая девчонка. Только волос очень много на лобке.
- Тогда такая мода была. Посмотри другие месяцы, сам поймёшь. У них у всех так.
- Сейчас посмотрю…
- Не сейчас, а потом! Я говорю - пошли курить! Есть новости!
Чик оторвался от монитора и посмотрел на меня. Наверное, по моему виду он хотел понять, насколько важны эти самые новости. И есть ли смысл ради них отвлекаться от созерцания лобков девушек месяца семьдесят девятого года. Мой вид его убедил. Он нехотя свернул "Плейбой" и потопал к курилке. Я сделал то же самое.
Чикатило долго прикуривал "Marlborro Lights" (у нас же было много денег, нам их было просто некуда складывать!) и с серьёзным видом слушал новости о том, что Джорджу сегодня нездоровится и что на работу он прийти не сможет.
- Думаешь, в пятый парк уехал? - спросил он, почёсывая бороду. - Это было бы здорово. Но хотелось бы знать наверняка. Если бы удалось попасть в его офис, я бы понял. Посмотрел бы на его кувшин и сразу сказал.
- У тебя что, такой крутой глазомер?
- Да нет. Я сделал там метку. Царапнул отвёрткой - так, слегка. Никто даже не поймёт, что это метка, а не царапина.
Мы молча курили и пялились в окно, за которым начинало нагнетать атмосферу Снеговые тучи в середине апреля не такая уж редкость для Москвы, но каждый раз они всё равно вызывают какую-то мазохистскую эйфорию и придают ситуации многозначность. Так что ситуация была многозначной - и очень даже неплохой, хотя и патовой.
- Мы не сможем попасть в его офис, Чикатило. Если бы его начало плющить прямо здесь - тогда другое дело. Мы бы придумали предлог и напросились на аудиенцию. Хотя в этом случае мы бы и так всё поняли.
Но Чикатило никак не хотел с этим мириться. Он хотел точно знать, выпил ли Джордж нашу водку с паркопаном.
- Я хочу точно знать, выпил ли Джордж нашу водку с паркопаном. Может быть, у него банальный насморк. Или он вывихнул себе руку, занимаясь онанизмом. Или он купил на улице беляш из кошачьего мяса и теперь безвылазно сидит на толчке, как негр из "Смертельного оружия-2". Или в бешенстве раз бил бубен об стенку. Но, что бы с ним ни случилось - я хочу это знать. И я это узнаю, ты уж поверь.
Я затушил бычок в консервную банку, которую с недавних пор начали ставить сюда вместо крутых пепельниц, потому что пепельницы каждый раз крал Чикатило - у него дома скопилась целая коллекция, он ставил их одна на другую и иногда даже дарил родственникам на дни рождения.
- Когда Джордж выйдет на работу, напросись на аудиенцию прямо с утра. Всё сразу и узнаешь.
- Нет, нет, нет, нет, мы хотим сегодня. Нет, нет, нет, нет, мы хотим сейчас! - пропел Чикатило и забарабанил ладонями по подоконнику так, что консервная банка запрыгала по плоскости, грозя выплеснуть на нас мерзкий раствор из воды, пепла и размякших бычков. Я не знаю, где он откопал эту идиотскую песню - лично у меня она таилась в каких-то совсем уж глубоких глубинах подсознания, связанных с плохо осязаемым молочным детством и эпохой "Голубых огоньков" на советском ТВ. Но ритм он держал неплохо - он же когда-то давно был барабанщиком, я помнил об этом. Я всегда об этом помнил, хотя сам Чикатило это давно уже проехал, ему было на это плевать.
- Идём отсюда, Чико.
- Идём. Я буду думать. Думу.
- О чём думу?
- Думу о том, как мне попасть в кабинет Джорджа. Я описываю всю эту чушь так подробно только по одной причине. В девяносто шестом году от Чикатилы пооткусывали так много, что иногда вместо него я видел только core - видел необъяснимым зрением типа того, которым Кастанеда видел вместо людей светящиеся яйца. Чикатило худел, таял, становился прозрачным. Как то самое выдраенное окно, через которое мы тогда смотрели на обнаглевший апрельский снег и на котором стояла банка с бычками. Когда я начинал об этом задумываться, мне становилось грустно. Я мог сменить его за рулём "копейки", но в остальном рулил он - у меня бы не получилось. А если бы и получилось, то это всё равно было бы надуманным. Высосанным из пальца, как гипотетическая тусовка с резко повзрослевшей Оленькой. Может, у Чикатилы начинался кризис среднего возраста, или он тайно страдал от психических расстройств, вызванных постоянным употреблением наркотиков - я не знаю. Сейчас я говорю не об этом, а о том, что в такие моменты, как тогда с "Плейбоем", и возле окна в курилке, и с перхотной спиной Стручкова на переднем плане - в такие моменты core ненадолго обрастал наслоениями, как сахарная вата в луна-парке. Как будто кино ради шутки крутили назад. И, пусть всего на день или на неделю, в кадре появлялся старый добрый Чикатило. Который был неисправим.
- Ты всё-таки неисправим, Чикатило. Блин, как же меня это радует!
- Йо, нигга!!!
Мы, изображая киношных негров, звонко ударили по рукам и пошли в офис, каждый в свой угол. За время перекура мне подвалила работа - оказывается, именно её Лиза обсуждала тогда по телефону. Она долго давала мне вводные по новому каталогу, который надо было сваять как можно скорее - там всё надо было ваять как можно скорее, там практиковалась такая корпоративная фишка, к которой я давно привык. Я слушал и кивал головой, напустив на себя серьёзный вид - я умел включать умного, когда понадобится. Только в самом конце, когда суть работы была уяснена и разложена по полочкам, я не удержался и сказал:
- А как же всё-таки насчёт "Трёх семёрок"?
- Сделаешь, будут тебе твои семёрки. Я сама куплю. Только сделай быстрее, топ рвёт и мечет. Только с утра высидели всё это, а к половине одиннадцатого - уже рвут и мечут. Уроды…
- Ловлю на слове. Попробуй только откажись.
- От уродов?
- Нет, от семёрок.
- Всё, работаем!
Лиза всегда умела переключаться на эту самую работу - в этом отношении она напоминала нам тумблер. У одного из Чикатилиных друзей-психов была такая кличка - Тумблер. Наверное, он тоже умел на что-то переключаться.
К обеду дрянь, которая от меня требовалась, была написана. Теперь топ должен был в пух и прах разнести её на ближайшей планёрке - так было заведено, наверное, в соответствии с какой-то старой доброй традицией. Из серии "каждый год 31 декабря мы с друзьями ходим в баню" - я даже не обижался, а они даже не думали репрессировать меня за неудачную первую попытку. Просто "указывали на недочёты", перечёркивая девяносто процентов написанного. Я менял процентов тридцать, а остальное оставлял как было. На сей раз вычёркивали ещё половину. Причём обычно в неё почему-то попадали те десять процентов, которые были не тронуты изначально. На третий (реже - четвёртый) раз мою писанину принимали и утверждали. Мы с Чикатилой специально морочились, углублялись. Выводили статистику, так сказать. Проводили социологические исследования мозга топ-менеджера. Честно говоря, эти исследования заводили нас в тупик. В очередной dead end.
Вообще наша роль в компании "Спрейтон" сводилась к тому, что мы производили на божий свет и размножали в соответствии с тиражом банальное вранье. Враньё может быть оформлено красиво или некрасиво - мы имели дело со вторым вариантом, причём безнадёжным и беспросветным, как город Рязань. У топа явно отсутствовали любые намеки на элементарный вкус. Джордж был уроженцем страны, где само понятие о вкусе уже давно потерялось в пучине культа потребительских ценностей, а русскоязычный топ начинал в конце восьмидесятых на рынках, поэтому от него ожидать чего-либо путного тоже не приходилось. Как с тем говённо-апельсиновым цветом - лучшие Чикатилины идеи они браковали, а за худшие хвалили. Даже выдали ему как-то раз пятьдесят баксов премии.
- Посмотри на меня, - сокрушался потом Чикатило, презрительно пялясь на своё отражение в зеркале мужского толчка. - Я получил ПРЕМИЮ, ты понимаешь? Да я пропью её сегодня же. Тьфу, ибана мат. Говно, билят.
Мне премии пока, слава богу, не выдавали. Я работал на твёрдую четвёрку. Если бы я был каким-нибудь писателем или сценаристом, или каких там ещё "творческих работников" нанимают обычно на должность копирайтера, я бы обязательно впал в депрессию от текстов, которые я писал. Это било бы по моему самолюбию. Все эти творческие ребята считают себя непризнанными гениями и впадают в депрессии оттого, что им приходится расточать свой талант на подобное дерьмо. Мне повезло больше: я жрецом высокого искусства не был - я тихо и покладисто гнал шнягу, которую от меня требовали, при этом полностью абстрагируясь от происходящего и оправдывая двухгодичной давности Чикатилины прогнозы о грядущем господстве мирового рынка туфты. К моему удивлению, Чик реагировал на это иначе. Чик тогда серьезно увлекся компьютерной анимацией - возможно, его зацепила та кислотная заставка, а может, это и раньше было у него закодировано где-нибудь в ДНК. Когда ему было нечего делать, он рьяно учился. Как Михайло Ломоносов. Практиковался в одно лицо. Пару раз он уже показывал мне примитивные мультики про своих уродцев. Он отсканировал почти всю Тетрадь По Всему, и теперь новую жизнь получили все: и Старик Коноплян, и Уча Румчерод, и Дворник-мутант Алёша - все они ожили и запрыгали, как стадо кенгуру, по огромному экрану его "Мака". Это чем-то напоминало эмтивишных кроликов, которые грызли морковки и отрывали друг другу яйца на самой заре российского Music Television. Так же примитивно - палка-палка-огурец, - но двигаются и что-то делают.
Когда Чикатилу отвлекали от этого занятия, он дико злился. Мерил шагами курилку, нервно стряхивал пепел на стены и возмущался:
- Как только я придумаю что-нибудь стоящее, как только мне удастся сказать какое-нибудь новое слово в компьютерной анимации - они тут же подходят и наступают мне на горло своими грязными копытами. Они губят во мне аниматора, понимаешь? Как только моя творческая душа пускается в фантастический полёт по кислотному мультяшному миру, эти ублюдки подходят ко мне и говорят: "Вот, бля, надо сверстать каталог. Фон размытый, желательно серый. Геометрия неброская. Продукция - в рамке на белом фоне"… Как после этого можно нормально работать?
У Чикатилы возникла новая идея - он носился с ней, как с писаной торбой, и даже о книге (из которой до сих пор не было написано ни строчки) говорил намного реже. Он хотел сделать из Алкоголиста и компании первую в мире виртуальную группу, состоящую из его уродливых мультяшных персонажей. Как раз в это время - впервые за долгие годы - где-то на горизонте замаячил спонсор, солидный дядя с бородкой и трубкой, из тех, кого называют эксцентричными бизнесменами. Он вроде как собирался развестись на запись альбома - он пару раз был на концертах, реакция публики ему понравилась. Видимо, он хотел стать первопроходцем и открыть российскому слушателю глаза (уши?) на новый стиль в музыке - который на Западе был популярен уже лет десять. Но дело не в этом, а в том, что Чик решил сделать на компьютере клипы для всех вещей этого альбома. Сами музыканты в кадре присутствовать не должны были вообще. Сейчас нечто подобное делает группа "Gorillaz" - может, Чикатило продал им идею, я не знаю.
В общем, мы не так уж тухло проводили время в офисе компании "Спрейтон". Я бороздил халявные просторы Интернета (в основном эротические, книжные и музыкальные), Чикатило анимировал своё стадо уродов, вместе мы курили, смеялись над топом и Стручковым, выпивали с Лизой "Арбатское" красное. Это была не самая плохая работа, хотя и скучноватая. В том году вообще было как-то скучновато - не только на работе, а вообще. Эйфория с концертами прошла, потому что все эти музыканты, выползшие было из подполья, прочно зависли на уровне кондовых клубов, которые постоянно закрывались, открывались, сгорали, приносили мало денег и вмещали в себя одни и те же пятьсот рыл со всей Москвы - было ясно, что это надолго. В сексе всё было вроде нормально, но тоже как-то тускло, что ли - среди наших партнёрш перестали попадаться яркие личности, хоть убей.
Я не знаю, почему так происходило в тысяча девятьсот девяносто шестом от Рождества Христова. Может быть, яркие личности начали тогда вообще глобально переводиться, а может, у нас самих кончался заряд батареек, как у кроликов в рекламе "Энерджайзера", и мы просто перестали реагировать на яркость происходящего вокруг нас. Люди вообще; похожи на кроликов из рекламы "Энерджайзера", и_мы не были исключением - наверное, так бесцветно становилось потому, что мы начали это понимать. Или просто серый и говённо-апельсиновый вытеснили из наших ментальных кадров все остальные цвета - мы тогда так до конца и не поняли всего, а сейчас мне не хочется рассуждать на такие темы. Скажу только одно: в том году у нас была говённо-апельсиновая весна, весна странного цвета. Просто и без комментариев.
Я сидел и размышлял об этом самом отсутствии цвета, ломал голову, как вдруг в офис вбежал взмыленный Стручков. Он сделал это не инкогнито, не таинственно и по-шпионски, как обычно - он вбежал совершенно легально. Мне даже показалось, что наконец-то он чувствует себя в своей стихии - агент секретной службы Ея Величества, одержавший мини-победу в борьбе со всемирным злом. Что это было за зло - пока не читалось, но выражение этой самой победы уже застыло в стручковских добрых синих глазках. Как бы заранее.
Прямо от входа он сделал отмашку Чикатиле, и тот вскочил со своего места так, как будто уже давно ждал сигнала. У меня сложилось впечатление, что я опять чего-то не знаю. Что меня не ввели в курс. Ясное дело, я встал и предложил помощь.
- Так, вот ключ от подсобки! - крикнул Стручков, отцепляя маленький серебристый ключик от огромной связки и на ходу кидая его мне. Я удивился тому, как безошибочно он отыскал его среди огромного вороха точно таких же железок. Наверное, он по ночам вертел их у себя перед лицом и запоминал, какая откуда. Заучивал наизусть, как таблицу умножения. Видимо, ему было совсем нечем заняться в свободное от работы время. Лучше бы он в такие минуты мыл голову, честное слово.
- А что мне там взять? - бросил я ему вдогонку.
Он обернулся и посмотрел на меня как на идиота, который не понимает очевидных вещей. Потом он, видимо, сообразил, что я могу быть не в курсе его раскладов, что я не служил в органах и у меня нет нюха на глобальное зло.
- Значит, берёшь ведро, - сказал он, - заполняешь водой, и - к Джорджу.
Потом он развернулся на сто восемьдесят и тигровыми прыжками продолжил свой путь. Хорошо, что развернулся. Потому что у меня начались смеховые спазмы. Я знал, что Чикатило всегда добивается того, чего хочет, но никогда не думал, что ради этого он сможет поджечь кабинет Джорджа.
Давясь от смеха, я доковылял с ведром до уже открытой двери, вокруг которой полукругом стояли озадаченные клерки. В нескольких метрах за порогом грозно возвышался Стручков. В его руках был зажат бычок, истлевший до фильтра, а васильковые глазки, словно мировой экстремизм, излучали скрытую угрозу. Воды уже не требовалось - очаг возгорания был ликвидирован. Его банально затоптали, и Чикатило с хитрым видом наметал горстку пепла на миниатюрный совок.
- Кто из вас не тушит сигареты в курилке? - вещал Стручков голосом Левитана, а клерки, поджав хвосты, молча хлопали глазами. Они напоминали неровный строй пленных румын.
- Я всё равно выясню, чей это окурок, - продолжал сгущать тучи Стручков. - Я этого так не оставлю. Из-за того, что кто-то пренебрег правилами противопожарной безопасности, вы чуть не сожгли кабинет начальника. Не там бросили окурок - и всё, он покатился в щель, понимаете? А у Джорджа на полу лежала бумага. Бумага, понимаете? Один из самых легковоспламеняющихся материалов. С детства вам долбят, что только так и происходят пожары. Из-за халатности, безалаберности и разгильдяйства, понимаете? Мало того, что затушить сигарету как следует не могут, так ещё и бросают её неизвестно куда. Специально же поставили для вас банку с водой. Понимаете? Что, неужели так трудно? И все ведь знают, что прямо возле курилки - кабинет начальства. Не кого-нибудь, а Начальства!
Если и можно как-либо выделить в устной речи заглавную букву, то Стручков тогда сделал именно это. Чикатило на цыпочках подошёл к нему сзади и помахал веником за его плечами, имитируя очистку от перхоти. Клерки чувствовали себя так скованно, что никто даже не улыбнулся. Кроме меня, разумеется.
- Очень смешно! - выкрикнул Стручков. - Тебе смешно, да? Вы посмотрите на него, ему смешно! А вот если бы не этот человек, - он повернулся к Чикатиле, - иди сюда… Если бы не он, - продолжал он, приобнимая Чика за плечо и крутя его туда-сюда перед строем, - то мы бы сейчас уже горели, понимаете? Всем офисом. Хорошо, что есть ещё люди, которые не теряют бдительности. Даже среди всего этого бедлама… Люди, которые не боятся позвонить куда надо, когда чувствуют запах гари…
Я не выдержал и засмеялся снова. Картина была просто колоритнейшей. Участковый мусор дядя Стёпа, перед строем зевак пожимающий руку юному другу милиции, который вовремя донёс на распоясавшихся расхитителей социалистической собственности. "Молодец, сынок". Очередная мазня совдеповского художника из учебника по русской литературе. Это выглядело таким бредом и маразмом, что мне пришлось развернуться и уйти в толчок, сливать воду. Иначе меня уволили бы с работы.
Когда Чик с довольным видом сел за свой стол, я снял трубку и набрал три цифры его внутреннего номера. Хотя по одной его сержантской роже можно было понять, что мы попали в точку.
- Я так понял, Байрон укатил-таки в пятый парк? - спросил я.
- Да нет, он-то в порядке, - ответил Чик весело.
- А почему у тебя тогда такое довольное табло?