- Во-первых, согласись: я здорово оживил серые будни. Я разрядил обстановку, правда? А во-вторых, пойдёмте-ка покурим, батенька. Только давайте с вами сразу договоримся: бычкуем строго в консервную банку. А то ходят тут всякие, а ты потом гори из-за них, как в аду.
В курилке (в которую, как в Рим, рано или поздно приводили все пути, все кривые и траектории наших передвижений по офису "Спрейтона") Чикатило улыбался, как выпускник-отличник школы менеджеров.
- Он там стоял, представлял меня строю, а потом всех отчислил на х…, угрожая расследованием. А мне предложил отведать водчонки из Джорджева кувшина. Ну, я-то, разумеется, отказался. А он сам… блядь… - Чик начал заливисто ржать, и этз мешало ему продолжать рассказ. Хотя о чём там было ещё рассказывать, всё и так было ясно.
- Он хапнул чуть ли не целый стакан! Он сказал, что переволновался. Что его напрягла вся эта экстренная ситуация. Что годы уже не те и нервишки пошаливают. И выжрал залпом почти целый стакан, представляешь?
- А где он сейчас?
- А хрен его знает. Через час пойдём и поищем.
Сейчас мне показалось бы, что Чик выглядел тогда убого - двадцатишестилетний лузер, занимающийся подмешиванием пятого паркопана в начальничью водку. Сейчас всем бы так показалось. Вопрос в том, что принимать за истину.
В последнее время мне всё чаще кажется, что истины нет вообще. Что для каждого возраста она своя. Что прав как старик, который считает, что включать музыку в два часа ночи - великий грех, так и недоразвитый в половом отношении тин, который уверен, что только так и надо поступать по жизни. В мои тогдашние двадцать два года истина была одна: Чикатило был крутым, он был просто до безобразия крутым, когда устроил весь этот цирк с пожаром. А значит, так оно и было на самом деле. В каком бы убогом свете всё это ни выглядело сейчас, с высоты прожитых лет - ненавижу это словосочетание… Потому что тогда я был лучше, чем сейчас. И, наверное, имел больше прав судить об истинном положении вещей.
…Мы просидели каждый за своим компьютером ровно час, перманентно поглядывая на часы в правом нижнем углу экрана, а потом пошли на экскурсию по офису - искать Стручкова. Это было непросто - весь офис состоял из нескольких этажей, там было много коридоров, комнат, подсобок и прочих помещений. В течение дня Стручков сторожевым крейсером курсировал поочерёдно по каждому из них и вынюхивал происки врагов. Но в тот раз мы его так и не нашли.
Уже в самом конце, устав от бесплодных поисков, Чик придумал какой-то предлог, и мы напрямую спросили у охранника, где нам можно найти А. П. Тот озадаченно сказал, что Стручков внезапно почувствовал себя плохо и уехал домой. В его голосе чувствовалась недетская озабоченность судьбой батяни-комбата, родного отца всех охранников мира. Он даже сказал нам, что, судя по всему, у Александ-Петровича разболелись глаза. Потому что глаза у него были какие-то странные. Это было свыше наших сил, и мы, уткнувшись мордами в рукава, выскочили вон.
Наверное, охранник подумал, что мы заплакали от страха за здоровье Александра Петровича.
ЗООПАРК: кот Леопольд
ТРАНКВИЛИЗАТОР: "Три семёрки"
2 ЧАСА С MTV: саундтрек к фильму "Pulp Fiction"
По офису уже дня три змеями ползали слухи. Как и все слухи, они были склизкими и потому завораживающими. Они залетали людям в правое ухо, но из левого уже не вылетали - оседали в мозгах, прочно и безвылазно. Эти слухи касались нового начальника отдела кадров, которого недавно взяли на работу. Он был великим и ужасным, как Гудвин - ни один из клерков его не видел, зато никто не сомневался в его могуществе.
Это был какой-то парень из серии молодых и энергичных. Молодые и энергичные бывают двух категорий: 1) лохи, которых нанимают в сетевой маркетинг через газету "Работа для вас", и 2) добившиеся реального успеха молодые люди, гормоны которых разыгрались настолько, что они готовы натурально свернуть горы и наворотить на их месте хрен знает что, какие-то ультрасовременные, модерновые постройки. Этот вроде как был именно таким - его даже не нужно было видеть, чтобы это понять. Мы с Чикатилой заочно его презирали, хотя последнее время: Чик постоянно нёс какую-то хипповскую околесицу о том, что все люди - братья. (Самым странным, кстати, было то, что при этом он практически прекратил курить дурь.)
Однажды утром молодой и энергичный вызвал меня в свой кабинет. До этого я бывал там только однажды - на вступительном собеседовании, которое проводил его предшественник. Мы устраивались на работу по протекции, поэтому собеседование проводилось строго в формальных целях - так, чтобы поставить где-то очередную жирную (или не очень) галочку. С тех пор этот кабинет как-то изменился, хотя всё вроде как осталось на своих местах - это объяснялось либо моими глюками, либо чистой воды метафизикой. В которую я во все времена предпочитал не лезть.
Табло Гудвина показалось мне знакомым. Поломав для приличия голову, я списал это на дежа вю.
Гудвин жестом предложил мне сесть и посмотрел на меня поверх очков. Его взгляд напомнил мне правило буравчика из школьного курса физики.
- Так, - проговорил Гудвин чётко и по буквам. - Это, значит, копирайтер.
Он смотрел на меня как-то ненормально. Он развалился в своём кресле и как две капли походил на Зеда из "Палп Фикшн" - в тот момент, когда тот смотрел на негра и Брюса Уиллиса и выбирал, кого из них будет трахать первым. Я вспомнил, что Зед плохо кончил, и это придало мне сил.
- Да. Именно так. Копирайтер, - отчеканил я, глядя ему в очки. Его очки отличались от всех остальных очков, в которые мне доводилось смотреть - очки ведь похожи на своих хозяев не меньше, чем собаки. У него были какие-то плохие, неприятные очки. Типа чихуахуа - или как там называются эти маленькие пи…дливые твари с кривыми ногами, которые умещаются в кармане, зато лают больше всех остальных пород вместе взятых.
- Не очень хороший копирайтер, - вздохнул Зед (или Гудвин - я так и не узнал, как его звали на самом деле). - Я тут наводил справки, просмотрел личное дело…
- Личное дело? Это кто здесь заводит личные дела - Стручков?
- Это не имеет значения, - сказали очки. - Важно лишь то, что личное дело не очень. Проблемы со слоганами. Внешний вид - сами знаете. Время от времени шастаете по Интернету в рабочее время…
- Хватит, - перебил его я. - Я осведомлён о себе не хуже батяни-комбата. Какой смысл в этом словоблудии? Если вы меня увольняете - так и скажите. Честное слово, я пойму.
Гудвин поправил очки и вперился взором куда-то за моё плечо. Может быть, там стоял Стручков - прозрачный и невидимый, как настоящий Бонд, Джеймс Бонд.
- Хорошо, давайте начистоту. Ваша работа не радует как минимум пятьдесят процентов руководства. Хотя никто из них на вашем увольнении не настаивает. Да, я скажу вам честно: никто об этом даже не заикался. Всё исходит от меня. Я, как начальник отдела кадров, не могу держать в компании людей, чья работа не устраивает хотя бы тридцать процентов руководства. Я прошу вас начать искать новую работу.
А через две недели мы расстанемся. В соответствии с КЗОТом. Всё, как полагается. Зарплата будет выдана вам в день увольнения. Прошу вас вести себя по-мужски и никому не распространяться о нашем разговоре раньше времени. Всё.
Больше всего меня выбесило это "всё". Оно заранее уничтожало, смешивало с землёй моё законное право на продолжение дискуссии. Прямо как в Дебильнике, честное слово. Там работал тот же принцип: какой-нибудь упырь из Владимирской области, ваш ровесник, нежданно-негаданно получал сержантские лычки, а вместе с ними право вот так прерывать ваш с ним диалог. При помощи одного-единственного слова "всё". Поймите меня правильно - мне было плевать на увольнение, к этому я уже привык. Просто так получилось, что никто никогда не говорил нам с Чикатилой это "всё".
- Да нет уж, х… тебе, - сказал я, покачав головой. - Уходя, уходи. А увольняя, увольняй.
Я повернулся к нему спиной и пошёл вон. Он говорил мне в спину что-то про КЗОТ и про проблемы с зарплатой. Перед тем, как хлопнуть дверью, я ещё раз посмотрел в очки (глаза были не за их стёклами, они блуждали чёрт знает где, в третьих и четвёртых измерениях) и сказал:
- Ради бога. Можешь вообще взять всю мою зарплату себе. И купить нормальный костюм.
На самом деле у него было, насколько я в этом разбираюсь, всё в порядке с костюмом. Просто я должен был что-нибудь ответить ему, чтобы было. А что я мог ещё сделать в такой ситуации? Всё развивалось по спирали, как мировая история. В этом не было бы ничего плохого, если бы в этом развитии не был задействован молодой и энергичный. Хотя, наверное, это субъективно - есть ведь в мире такие явления, как антипатии. Ими вроде как не следует руководствоваться по жизни - но когда они в наличии, всё равно ничего путного не получится. И рано или поздно вас уволят. Хорошо хоть, что в данном случае антипатия была взаимной. Это ничего не компенсировало, но как-то согревало, что ли. Как грелка с водкой, тайком пронесённая через мусорские кордоны на футбольный матч "Спартак" - "Русенборг".
Когда на выходе я увидел Чикатилу, я даже не удивился. Наоборот - я удивился бы, если б его там не было. Именно так всё и должно было происходить - он переминался с ноги на ногу, пялясь в стенку и думая, как всегда, о чём-то глобальном.
- Заходи, Чик. Тебя сейчас уволят.
- А тебя что, уже уволили? - засмеялся Чикатило. - Это здорово. Мне этот зверинец уже, честно говоря, порядком поднадоел.
- Тебе не понравится, КАК тебя уволят, Чико.
- Мне насрать. Подожди меня здесь, я думаю, это ненадолго. - Чикатило беспардонно открыл дверь и ввалился внутрь. Это было по-детски и глупо, но меня порадовало то, что он именно ввалился, а не вошёл - нагло и без стука.
Минут через пять дверь открылась - по-моему, ногой. Чикатило сделал мне приглашающую отмашку:
- Эй, нигер. Зайди-ка к нам на минутку.
По всему было видно, что мнение хозяина кабинета Чикатилу ни капли не интересует. Это начинало мне нравиться.
- Ты узнаёшь этого ублюдка? - спросил Чик, тыкая пальцем в лоб Гудвина, который мягким комом вгрызся в кресло и, казалось, целиком спрятался за своими недобрыми очками. - Посмотри внимательнее и скажи: ты узнаёшь эту рожу? Сними очки, упи…день!
- Чикатило, я уже думал об этом. Лицо сего молодого человека смутно мне знакомо, но где и при каких обстоятельствах я имел удовольствие видеть его раньше - хоть убей, не припомню.
- Хорошо, - сказал Чикатило, не сводя глаз с молодого и энергичного. - А ЭТО ты узнаёшь? - Он ткнул пальцем куда-то под стол. Я проследил за направлением указующего перста и сразу всё вспомнил.
Под столом стоял дорогой "дипломат" с кодовыми замками. Пусть и не тот, с которым Гудвин ходил раньше - сам факт его наличия поставил всё на свои места. Просто есть люди, которые воспринимаются полностью только с какими-нибудь сопутствующими деталями. Большинству хватает для этого черт лица, но персонажи типа Гудвина не воспринимаются без дополнительных опций. Для одних это - иномарка с тонированными стёклами, для других - протез на месте левой руки, для третьих - толстая жена, балластом увивающаяся под мышкой. А в данном случае эту роль играл "дипломат".
Он заканчивал тот же институт, что и мы. Наверное, он был старше нас на пару курсов - этого мы точно не знали и теперь уже не узнаем никогда. Когда-то очень давно, три или четыре жизни назад, когда Чикатило ещё рвал мордой тюльпаны и ходил гусиным шагом, он прополз за этим парнем целых пятьдесят метров по периметру институтского газона. И что-то орал ему в спину, какую-то чушь, которую сейчас ни один из нас даже не смог бы вспомнить.
Теперь всё вставало на свои места - да, все становилось ясно, как божий день. Долбаный мстительный кот Леопольд. Это было настолько глупо, что я даже хохотнул непонятно в чью сторону.
И тут Чикатило удивил меня ещё раз. Он подошёл к опешившему Гудвину, схватил его за грудки и вытащил из кресла. Я слышал заоконное пение птичек и треск дорогой материи, которые как-то перекликались между собой, перемежались и сливались в какую-то странную музыку - типа "Айнштурценде Нойбаутен", только ещё хуже. Диссонансом в этой какофонии прозвучал Чикатилин голос:
- Теперь послушай меня, уродец. Ты можешь увольнять меня с работы, сколько тебе вздумается. Ты можешь обкладывать матом меня, а кляузами на меня и мне подобных - стол Стручкова. Ты можешь лишить меня премии, тринадцатой зарплаты или денег за переработку. Но никогда, курва, не смей говорить мне "разговор закончен". Потому что я заканчиваю свои разговоры тогда, когда я сам захочу. Ты понял, убожество?
Если Гудвин что-то и понял, то не мог высказать это словами. Происходящее шло вразрез с его представлениями о карьере и офисной жизни. Он согласно закивал головой - блин, да в этот момент он в любом случае закивал бы головой. Даже если бы его спросили, возбуждает ли его чучело волка в зоологическом музее. Он перетрусил так, как будто в его кабинете находились не мы с Чикатилой, а банда чикагских гангстеров из эпохи сухого закона. Мне даже стало его как-то жалко, что ли. Но жалость - плохое чувство, ни в коем случае нельзя позволять себе его пестовать.
- Я сейчас расскажу всем в офисе о том, какой ты лох, - продолжал Чикатило. - Какое ты ссыкло и гермафродит. И дам всем свой номер телефона. Скажу: звоните, если что. И если ты хоть с кем-нибудь ещё будешь себя так вести, сука - уж поверь мне, I'll be back. Я стану твоим личным терминатором. Я буду приходить и сжигать твои деревни. И никакой Стручков не обеспечит твою безопасность, понял?
Гудвин покивал ещё раз. Чикатило бросил его обратно в кресло, развернулся и пошёл в сторону выхода. В принципе спрятавшийся за очками неуловимый мститель получил по заслугам. Как Зед. Конечно, никто не отстреливал ему яйца и не напускал на него кучу обдолбанных нигеров - но, в общем, с ним произошло почти то же: его унизили в его собственной вотчине, и параллели были налицо. Zed's dead, baby. Zed's dead.
Мы закурили "Marlborro Lights" и присели на корточки. Теперь нам было плевать на то, что курить в офисе запрещалось категорически, особенно после того случая в кабинете Джорджа. В этом заключается один из плюсов ситуации, когда тебя откуда-нибудь увольняют. Чертовски приятно бывает в таких случаях наплевать на правила, по которым ты жил какое-то время. Это тоже такой закон - не хуже, чем правило буравчика или закон развития по спирали.
Не то чтобы это был первый раз, когда Чикатило вспоминал уроки бычки, выученные им в ВДВ. Мы периодически сталкивались на улицах с гопниками, которым не нравились наши серьги, бороды и ауры. Но такие вещи нельзя сравнивать. Там была открытая агрессия, насилие в ответ на насилие. В тот день в кабинете Гудвина разыгралась какая-то другая опера, другой спектакль. Это было здорово и смешно, но что-то неуловимо портило впечатление. Раньше Чикатило смешил мир как-то по-другому.
До конца рабочего дня мы копались в моторе "копейки", в котором происходили какие-то странные вещи с трамблёром, а потом подхватили Лизу и поехали в кабак устраивать отвальную. Кроме Лизы, на наше увольнение никто не отреагировал - да мы и сами, если честно, никого не хотели видеть на своих похоронах. Из принципа мы среди прочего купили бутылку "Трёх семерок" и разлили ее втихую, под столом - Лиза пила не морщась. И несла при этом какой-то бред о том, что такие люди, как Чикатило, очень милы, но обречены на провал. Что именно из-за них она до сих пор не вышла замуж, потому что их было в её жизни слишком много, больше, чем нужно. И что нельзя использовать себя как подопытный материал. Нельзя в ущерб здоровью доказывать себе и людям, что законы физики можно презреть. В частности, закон старения, которое происходит по спирали. Или правило буравчика, который при ближайшем рассмотрении тоже оказывается похожим на спираль. Или ещё чёрт знает какие правила - я всего этого уже не вспомню, меня тогда здорово повело от этого гадкого портвейна и всего, что было выпито до.
Потом Лиза поволокла Чикатилу к себе домой - благо, жила она в двух станциях метро от кабака, где происходило всё это безобразие. Из вежливости они уламывали и меня, но я не хотел портить людям праздник. Я пьяно упёрся и остался ночевать в "копейке", мотивируя это тем, что ночью её могут угнать. И что погода теперь позволяет. И что на днях я наконец-то починил переднее сиденье, которое до этого не раскладывалось.
Я так и не спросил у Чикатилы, куда они дели тогда Лизиного тридцатилетнего парня. Меня это никогда особо не интересовало, и только сейчас, чёрт знает сколько времени спустя, этот вопрос почему-то костью встал у меня в горле. Наверное, это полудетская навязка из серии тех, что без предыстории всплывают через много лет и мешают спать по ночам. Про которые пишут книги и снимают фильмы. Непонятно, кстати, зачем - обычно эти навязки не стоят выеденного яйца и никак не влияют на дальнейшую жизнь человечества.
ГЛАВА 97
ТРАНКВИЛИЗАТОР: реладорм
2 ЧАСА С MTV: песочные человечки из клипов "TOOL"
Стайка сексуальных меньшинств гуськом убежала со сцены, тяжко дыша и манерно убирая со лбов потные чёлки. Со всех сторон слышались ухи, ахи и вздохи, а один, запнувшись о провод огромной телекамеры, гневно посмотрел в сторону глумливых телевизионщиков и прошипел:
- Пф-фу… Пидорасыы…
Это было уже слишком. Тот вечер и так добил нас не хуже какой-нибудь термоядерной "Белой вдовы". Впрочем, каждый вечер, проведённый здесь, добивал нас не хуже. Сначала было ещё более-менее, у нас хотя бы изредка получалось сдерживать смех. Но с появлением Чикатилы всё перевернулось с ног на голову. Есть такая вещь, как несовместимость личности и местности. Чикатиле служебный вход Большого театра был противопоказан, его следовало гнать оттуда поганой метлой.
Эйфорию прервал голос машиниста Володьки, зазвучавший в моём наушнике:
- Так, пошёл шестой. Вниз до синей метки… Повторяю: шестой, вниз до синей…
Я посмотрел на Чикатилу. Мало того, что всё происходящее и так казалось нам каким-то абсурдом, глюком в стиле обэриу - ко всему прочему Чикатило ещё и получил позорный статус шестёрки до конца балета. Над этим мы тоже смеялись. Может быть, именно поэтому Чикатило до сих пор возился, скрючившись, где-то под стулом. И на слова Володьки не реагировал.
- Шестой, ё… твою! Что там у тебя? - снова раздалось в моём наушнике. Я больно стукнул Чикатилу локтем по спине. Откуда-то снизу, из темноты, до меня донёсся голос:
- Подожди, добрый негритянин. Я от смеха потерял наушник и сейчас осуществляю безуспешные попытки отыскать его в закулисных сумерках.
Я всучил свою верёвку тихому монтировщику Тетюше, сидящему слева от меня, а сам вырвал из Чикатилиных рук его канатик и спешно стравил его - до тех пор, пока синий бантик не поравнялся с металлической стойкой, которая маячила перед нашими глазами и мешала воспринимать искусство. Чикатило выпрямился, засунул в ухо отыскавшийся наушник и взял у меня канат.
- Я так и знал. Только что, батенька, мы с вами наблюдали наглядную иллюстрацию физического закона подлости. Стоило мне отвлечься на одну минуту - и из двенадцати верёвочек тут же понадобилась именно моя.
- Шестой, не спи, блядь! - назидательно проговорил в наушниках Володька. Мы не обратили на это внимания.