А в дальнем углу, на противоположной стеклу стене, висел портрет. Ролан Факинберг.
Каждый раз, когда мой взгляд спонтанно фиксировался на этом прямоугольнике метр на полтора, я жалел об отсутствии траурной рамки. Безо всяких на то причин. Просто жалел.
Буквально на следующий день после того, как в две тысячи третьем взяли в оборот Ходорковского, в офисе "ЮКОСа" началась повальная движуха - торжественное водружение портретов олигарха-изгоя на все стены. Это делали люди, которые его в лучшем случае не знали, а в худшем - тихо ненавидели, как и полагается по отношению к топ-боссам. Приятно было осознавать (глумливо осознавать), что Факинберг решил избавить своих служащих от подобного унижения - он заблаговременно развесил свои портреты сам. Если что, люди "Гейлэнда" не будут выглядеть идиотами. Точнее, они не будут себя ими чувствовать. Мудрейший парень. Умен и мудер.
Единственное, чего я не понимал, - что здесь делает Клон? Откуда он взялся и вообще нах… он здесь нужен. Мне не нравилось его присутствие здесь, на этой кухне.
Еще два года назад Клон был моим зеркальным отражением. Человеком, которого я мог бы назвать лучшим другом, если бы верил в сантименты. В сантименты я, кстати, верил, поэтому именно таковым его и считал. Братом по разуму. Таким, какие встречаются только в наивных книжках подростковых писателей романтической середины прошлого века. Или в первой серии фильма "Однажды в Америке".
Два года назад мы были настоящими. Отталкивающими, наверное (хотя это для кого как), но - настоящими. Сегодня мы - никакие. Бывшие.
Сейчас - другие расклады. Сейчас Игорь Петров приносит два пластиковых стакана с "Липтоном", ставит один передо мной (неаккуратно, херово ставит: коричневая жидкость совершает бархатную революцию в стакане, выходит из берегов и оставляет на столе липкий кружок, уборщица потом сотрет его влажной тряпицей). Потом: многозначительно смотрит на меня, потом на свой чай, потом опять на меня, потом опять на чай.
- Нужно сделать один репортаж, - говорит он. - Особый. Такой, который нельзя доверить кому попало. Поэтому мы выбрали лучших из лучших. Лучшего автора (кивок в сторону Клона) и лучшего фотографа (без кивка, чтобы все вкупе не выглядело заученным).
Я делаю сладковатый коричневый глоток, а в мой затылок штопором ввинчивается 20-взгляд Ролана Факинберга. Умный, телячий взгляд.
Лучшие из лучших. Это грустно, на самом деле. То, через что прошли мы с Клоном (давно, три жизни назад - вечное шоу на выживание, движ, когда каждый день сосет под ложечкой), - для того чтобы в конечном итоге стать (каждый сам по себе) лучшими из лучших в глянцевой шняге "FHQ", которую выпускает компания "Гейлэнд", которой руководит бывший шоумен, а ныне владелец-заводов-газет-пароходов с идиотско-издевательской фамилией Факинберг. Дом, который построил Ролан.
Лучшие из лучших. Это называется - жизнь, повернувшаяся к вам жопой. Вид сзади, с тыла. Гомосексуальный ракурс.
Никогда не встречайтесь с бывшими друзьями, с которыми вы не виделись несколько лет. Зачем вам наблюдать, как они устаканиваются. Как хавают компромисс за компромиссом, как учатся приспосабливаться, стелить, лизать - как учатся выживать, при том что раньше вы просто жили. Но это - не самое страшное. Самое страшное - в том, что пристальный взгляд в их протухшие и потухшие, в их неопределенные (матовые!) глаза - это ваш взгляд в зеркало. Который всегда дает вам понять, насколько изменились вы сами.
Изменились - не в лучшую сторону. Оно никогда не бывает в лучшую.
Потому что вы - такой же. Вы тоже научились всему тому дерьму, которому научились ваши друзья. Не лгите себе - в их присутствии все равно не получится.
Игорь Петров помешивает ложечкой (тоже пластиковой, одноразовой. Здесь все одноразовое, и сам Игорь Петров - тоже какой-то одноразовый) свой чай, бросает бегло-скользкий взгляд на гипертрофированные сиськи Насти Восканян и продолжает:
- Сегодня вечером, Манежная площадь. Начиная от двора журфака МГУ и заканчивая тем местом, где когда-то стояла гостиница "Москва". Новое шоу Ролана Факинберга. Грандиозное. Бесплатное. Нужно сделать репортаж.
* * *
- Я не занимаюсь такими вещами, парни. Вы же знаете. У меня всякий официоз плохо получается.
Клон: глумливо (пристыженно-глумливо?) молчит. Его согласие, надо полагать, уже получено.
Игорь Петров делает странное лицо. Настолько загадочное, что по нему хочется ударить.
- У нас несколько иные расценки, - объясняет он, отхлебнув чай и поморщившись так, как будто вместо "Липтона" ему попался пакетик с цианистым калием. - Принципиально иные. Не такие, как всегда.
- Дело не в расценках. Когда я снимаю такие вещи, у меня либо сбиваются настройки, либо засвечивается пленка. Либо я потом напиваюсь и теряю уже отснятое, не успев донести до "Кодака". Либо просто очень х…ево все получается.
- Пять тысяч баксов, - продолжает Петров. - За один вечер работы.
В пространстве повисла (а как же иначе!) положенная в таких случаях театральная пауза. Еще чуть позже я выдавливал из себя стандартное "да-ладно-да-не-пи…ди", прилагающееся бонусом к штатной ситуации. Ну и финал, разумеется, тоже был предсказуем. Я согласился. Я был бы полным идиотом, если бы не согласился. А вы на моем месте - согласились бы?
НА? ЧТО? ВЫ? ГОТОВЫ? РАДИ? ЭТОГО? ГОВНА?
На то, чтобы всего лишь поснимать дебильное мероприятие. Ни больше, ни меньше. Это не криминал. За это не пошлют в ад убирать дьявольские помойки, будьте уверены.
Это не криминал - продавать свой талант. Особенно когда его уже давно нет.
Во всяком случае, теперь я уже точно знал, что обязательно побываю в Кадре в течение ближайшего времени. Как только я получу свои деньги, я тут же направлюсь в зеленое шапито. Повторяю: я очень хотел досмотреть интерактивный фильм до конца.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ. ТЫ В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ ЕГО УВИДИШЬ.
Пророческие слова, блин.
О Клоне: все это время он сидел молча, прихлебывал чаек (в который, как я успел заметить, он плеснул остатки коньяка из припасенного в кармане шкалика) и продолжал буравить взглядом стол. Морду прикрывала бейсболка. Из-под бейсболки торчали: бородка, бачки.
- Начать стоит уже сейчас, - продолжал Петров, которого я слушал вполуха. - Сходите на место, понаблюдайте процесс подготовки. В репортаже должно быть все, парни. Вы понимаете, что я хочу сказать? Абсолютно все.
Вообще-то такими вещами занимаются все. Пиарят свои шоу в своих же журналах. Навязчиво, назойливо пиарят - даже в хороших журналах (которых нет), не только в подобных "FHQ". Но чтобы за пять, нет, за десять (Клону ведь наверняка предложили не меньше, чем мне) тысяч - это странно. Такое не вписывается в контекст, я хочу сказать. Никто не платит сверх установленных тарифов (тем более - не какому-нибудь агентству, а своим собственным внештатникам), а любой пиар все-таки имеет свои тарифы. Хотя, может статься, я просто не в курсе существования таких тарифов.
Я зачем-то посмотрел на ту стену, которая отсутствовала (в угоду продвинутым стеклянно-архитектурным изыскам, как уже объяснялось). С пятьдесят второго этажа обязательно должно быть видно то ужасное дерьмо, которое с утра я обнаружил на пути (на бывшем пути) следования от вокзального трамвая… Нуда, разумеется. Вот оно.
Это выглядело не так, как утром. Я не сразу понял, но все же. У здания (если это можно назвать зданием) отсутствовал шпиль. Тот самый, тупоносый и невнятный, вызывающий ассоциации с творчеством Церетели. Он был последним элементом всей конструкции, который я видел тогда из окна уезжающего автобуса.
- Ты чего так воткнул? - спросил меня Леша Прудкин. Его голос звучал, как у всех бородатых людей, самоуверенно и с какой-то самодостаточной степенностью.
- Расскажите-ка мне, что это за дрянь вон там построили, - попросил я. - Когда я уезжал, ее не было, а теперь вот…
- Не знаю, - пожал плечами Прудкин. Когда он пожимал плечами, его окладисто-митьковская бородень, казалось, сливалась с ними в единое целое. - Я не знаю. Ее действительно построили за три дня, мы видели из окна.
- Только из окна?
- Только из окна, ближе не подходили. У нас дэдлайн…
- У вас всегда дэдлайн. А мне с утра показалось, там был шпиль такой уе…ищный, неприятный.
- Ну да, - согласился Прудкин. - Там есть шпиль… - он осекся, потому что машинально перевел взгляд на это. (Никакого шпиля на крыше не было, как я уже говорил…) - То есть его, видимо, демонтировали, - закончил он (а голос на секунду потерял бородатую самоуверенность).
Все тоже перевели взгляд за стеклостену. Даже Клон (из-под бейсболки).
- Во дают, - причмокнул Игорь Петров. - Куда мы катимся?
- В пи…ду, нах…, - мрачно пошутил бывший футбольный хулиган Лабус (ныне: специалист по клубно-гламурным шмоткам и главный модник "Гейлэнда" Олег Воробьев). - С этим хайтеком только туда и дорога.
- А принеси бинокль, Олежка, - предложила Восканян. Она произнесла это с такой интонацией, будто речь шла не о бинокле, а о грязном сексе прямо здесь и сейчас, среди пластиковых стаканов и одноразовых ложечек. Она все произносила с такой интонацией.
- Точно, - подхватил (почему-то) Клон. - Давайте мы сейчас, блядь, посмотрим, как оно выглядит вблизи. Весь этот сраный хайтек.
Воробьев встал с насиженного места и хорьком метнулся в сторону выхода. Шорт-слив от "Матиник" скакнул вверх, на миг засветив пояс болтающихся на бедрах ширштанов с фабричной потертостью и - чуть выше - полоску пафосных синих трусов (вероятнее всего, келвин-кляйновских). Это сколько же дефицитного времени уходит на то, чтобы шляться по бутикам и выискивать там такие вот девайсы.
Раньше Олег Воробьев состоял рядовым членом конской группировки "Спидз". Все время с кем-то дрался на улицах и одевался так, как Клон одевается сейчас. На одном из махачей с "Квинте Крю" кто-то (фундаментально весьма, как оказалось) раскроил ему голову обрывком аргумента. Лабус долго не приходил в себя, а когда пришел - завязал с футбольным хулиганизмом и стал низко оплачиваемым глянц-редактором (благо, как выяснилось, в этой среде у него обнаружились старательно шифруемые до тех пор связи). Большую часть зарплаты он тратит на одежду - положение не обремененного иждивенцами молодого человека в купленной родителями квартире позволяет.
"Квинте Крю": взрослая свиная банда. Интересна тем, что у 90 % бойцов - высшее (или неоконченное высшее) образование. Плевок в коллективную рожу социологов и общественных папиков, утверждающих, что весь футбольный хулиганизм - сугубо от необразованности и классовой безысходности.
"Спидз": полувзрослая конская банда. Ничем не интересна.
Я машинально помешал остатки чая пластиковой ложечкой. Лучше бы они предложили мне водки (я знаю, что у них есть водка: она стоит на полке рядом с мюсли, печеньем и пачкой "Липтона", внутренние составляющие которой сейчас лежат использованные на корпоративной тарелке в центре стола). Не знаю, почему они предлагают посетителям чай, а не алко. Держат марку??? Какую?!!
Словно поймав мою телепатему, Клон вдруг выкрикнул в спину удаляющемуся Лабусу:
- Заодно водки принеси!
Раньше вся наша с Клоном жизнь состояла из таких вот взаимных телепатем. (Слово "раньше", прокрученное в мыслях, - еще одна причина никогда не встречаться с бывшими друзьями, с которыми вы не виделись несколько лет. Слово "раньше" лезет вам в мозг. Навязчиво, штопором. Как взгляд Человека-С-Портрета. Но - проехали: я только хотел сказать, что "раньше" мы понимали друг друга без слов.)
Сколько я помню Клона, он всегда выпрашивал у хозяев алкоголь. У любых хозяев - будь то хозяин вписки, квартиры или ситуации. Или просто хозяин алкоголя, не обремененный более никакой собственностью.
Клон не обламывался клянчить выпивку, вот в чем дело. Он приходил в гости к незнакомым людям и говорил: "Я видел, у тебя в холодильнике стоит початая бутылка коньяку. Можно я налью себе?"
Ему никогда не отказывали. Я любил эту его способность. Отчасти потому, что часть выпрошенного алкоголя всегда доставалась мне (а сам я не умел просить так нагло).
- Эй, эй, ребята, - засуетился Петров. - Вам не следовало бы пить сегодня. У вас ведь есть серьезная работа, так?
- Не так, - поморщился Клон. - У вас все несерьезно. Вы сами, ваш журнал и весь ваш "Гейлэнд".
- Вот смотрите, какая мразь, - спешно зашутил Петров. - Нет, вы видели, какая сволочь? Мы ему предложили такие деньги за простой репортаж…
- Так об этом-то и речь, - перебил Клон (между бачками и бородкой засветилась очередная усмешка). - Сам сказал: репортаж простой. Простой = отстой, застой и сухостой. Ничего серьезного. Поэтому я могу позволить себе выпить вашего редакционного алкоголя, если вы, конечно, не против.
Они были не против. Они вообще никогда не были против выпить (а также нюхнуть, покурить и так далее, исключая разве что внутривенные инъекции) на рабочем месте. В память о… Просто в память.
В любом случае, окончательное решение оставалось за Лабусом. Он поставил жирную точку в этом споре, неся: в одной руке бутылку "Флагмана", в другой - огромный и какой-то невзаправдашний военно-полевой бинокль, похожий на бутафорию из фильмов про войну. Непонятно, что он вообще делал в их редакции. Не иначе, во время дэдлайнов они расслабляются, подглядывая через него за трахающимися и раздевающимися людьми в небоскребе на Котельнической или в Москве-Сити - надо думать, в ясную погоду оптика вполне позволяет.
Олег Воробьев поставил водку на стол, а сам встал с биноклем у стеклостены, против солнца - наводить резкость. Со спины его силуэт в золотой окантовке напоминал примажоренного ангела с обрубками вместо крыльев. Если бы я захотел снять это своим "Зенитом", мне пришлось бы повозиться с выдержкой и диафрагмой - в таких случаях не поможет никакой экспонометр, все надо выставлять так, как подсказывает инстинкт. Из-за этого (в том числе из-за этого) я и выбрал фото среди всего того, чем люди забивают свою жизнь с целью придания оной хоть какой-то благородной мотивации.
- А вот странно, - констатировал Лабус, повтыкав немного (Петров в это время наполнял водкой новую порцию пластиковых стаканов, а Восканян полоскала под средней напористости струей непонятно откуда появившиеся яблоки на закуску). - Я думал, там движуха какая-нибудь будет происходить - ну там, краны всякие, люди, шпиль снимающие, и типа того. А там - тихо, как на кладбище. Вообще никого нет. Пусто.
Бинокль пошел по кругу - "да, да, это странно, вообще пи…дец как странно" - и в конце концов дошел до меня. Сквозь неправдоподобно мощные линзы в мои глаза бросилось все это нелепое нагромождение теней, анфилад, колонн и окон-гелеоматик. Впечатление сумбурного абсурда не улетучилось - оно осталось таким же, как при первом взгляде сквозь автобусное стекло. Я поднимал в сотни раз усиленный оптикой взгляд выше и выше - через сотни разрозненных, казалось бы, но вместе с тем странным образом слепленных воедино этажей-строений, этажей-ярусов и просто этажей - ив конце концов достиг крыши. Она походила на марсианский пейзаж: свежий нетронутый гудрон (гектары гудрона), подсвеченный все еще утренним солнцем цвета гнилого апельсина и приправленный полагающейся индустриальному кадру дымкой пром-смога.
И девственное отсутствие всякого действия, абсолютный ноль движений.
Ни залетно-случайной птицы, ни оборванного провода, качающегося под напором высотного перемещения воздушных масс. Ни соринки, ни бумажки, перекати-полем бороздящей крышу от кромки к кромке. Ничего.
Вообще ничего. Зеро.
А в самом дальнем углу плоскости гнездились два последних этажа всей гигантской тортильи. Точнее - двухэтажный фахверковый домик из средневековой Европы.
Непропорционально малый по сравнению со всеми предыдущими ярусами. Выставленный не по центру строения, а вопреки всем законам геометрии и в пику любым, даже мало-мальским, чувствам стиля. Вопреки любой логике в целом и предметно-пространственной в частности.
Фахверковый домик из средневековой Европы вылупился на меня необжитыми черными глазницами. Они были похожи на глазницы Петрова, Кикнадзе, Лабуса и наши с Клоном. На глазницы всех Бывших.
- Однако, - только и смог проговорить я, передавая бинокль далее по кругу (Клону). - Однако, блядь.
Я настроил "Зенит" и сделал несколько панорамных кадров - прямо отсюда, через стеклянную стену. Больше снимать не имело смысла: панорама - она и есть панорама, чисто информативное фото. Да и плюс еще дымка, как ни крути.
Когда Клон досмотрел в бинокль, все чокнулись и выпили. Я чокнулся по очереди с каждым, кроме Клона, а он (соответственно) - со всеми, кроме меня. Уже два года (или около того) у нас такой ритуал: при случайных встречах, которые, как ни крути, время от времени происходят в тесном пространстве города Москвы, мы не пожимаем друг другу руки, не чокаемся и так далее. Избегаем всяческих контактов (физических). А в остальном - делаем плохую мину при плохой же игре: здороваемся, отвечаем на простые вопросы и разговариваем на общие темы.
Слава богу, не о погоде. До этого пока не дошли, хотя, думаю, это дело времени.
Так надо. Мы оба так считаем. Все это призвано подчеркнуть взаимное презрение при номинальном отсутствии претензий.
Потом каждый из нас съел по кусочку зеленого яблока, потом - выпил по новой дозе водки, потом съел еще по кусочку яблока. А после этого мы с Клоном попрощались (за руку, по очереди, со всеми, кроме Восканян, с ней - кивком) и вышли вон.
Забыл сказать о Клоне: это единственный в мире человек, который знает меня прошлого. Который помнит меня грезящим об идеальном убийстве. О благородной мокрухе без определенного адресата, но с конкретной аннотацией, в конкретной упаковке.
Это третья причина никогда не встречаться с бывшими друзьями. Они слишком много о вас знают - пусть даже о вас в прошедшем времени (это ведь все равно вы, вам от этого никуда не деться). Вся эта теснота отношений, вся братская любовь-дружба-жвачка, от которой вы раньше морально оргазмировали и на которую молились, когда больше молиться было не на что - все это теперь идет вам во вред. Теперь взаимная открытость и прочитанность напрягает. Те, кем ваши бывшие друзья являются сегодня - вовсе не тот контингент, который вам хотелось бы запустить в свой самый-самый deep-inside, но они уже там, внутри. Они прописались у вас в печенках, вместе с кровью поселились на ПМЖ в ваших венах. Вы можете полностью очиститься от алкоголя или наркотиков, но вам никогда не вывести из организма бесчисленные темы и тени из прошлого. О них можно разве что на время забыть, если они не маячат в кадре.
Правда, Клон кое-чего не знает обо мне теперешнем. Он не знает, что я до сих пор этим грежу. Что до сих пор иду к этому - мелкими шажками, детскими классиками, перебежками, но все же приближаюсь. Что мне вовсе некуда спешить с этим идеальнейшим.
Все дело не в количестве, а в качестве. Одного, но правильного будет достаточно.