- Летальная доза 50. Это тест, который обычно проводят на животных. Им вводят постоянно повышающиеся дозы вещества и смотрят, от какой дозы умрет пятьдесят процентов подопытных.
- Что ты собираешься на них испробовать?
- Еще не знаю. Что-нибудь для перорального употребления, но на этот раз я хочу, чтобы они выпили яд по собственному желанию. Может быть, смесь гербицидов.
- Ту самую, зеленую?
Я кивнула и протянула ему сигарету.
- Можно задать вопрос?
- Если хочешь, - ответил он, затянувшись.
- Что ты им говоришь?
- Это зависит…
- От чего?
- От жертвы. От меня. От ситуации. Обычно я импровизирую.
- Но все же что ты им говоришь?
- То, что следует. Обычно не так уж сложно вычислить, какие слова нужны в каждом случае.
- А мне? Мне бы ты что сказал?
- А это секрет, - сказал Виктор и в первый раз за вечер улыбнулся.
- У тебя всегда получается?
Он слегка поджал губы и ответил не сразу.
- В большинстве случаев. Отдельные люди упираются сильнее, чем другие. Но в конце я обычно и с ними справляюсь.
- Обычно?
И снова он ответил не сразу.
- Есть тут один, я уже давно с ним вожусь. С того самого времени, как я сюда приехал. Он… ну, на него почему-то ничего не действует.
- А кто он?
- Обычный парень. Звать Роллинс. Он художник и пользуется определенным успехом в андеграунде. Он пишет картины и сооружает скульптуры из мусора. Я постоянно пытаюсь объяснить ему, как он бездарен, но ему, похоже, на это наплевать. Он обычно зовет меня к себе в гости, как только закончит очередное произведение, словно я - бутылка шампанского или что-то в этом роде. Я всегда тут же поливаю грязью его новый шедевр, но он лишь улыбается в ответ. Столько трудов, столько пота, а тут какой-то проститут приходит и говорит ему, что все это - полное дерьмо. А он в ответ улыбается - и все тут.
- Так ты у него сегодня вечером был? Да? Виктор кивнул и в последний раз затянулся сигаретой.
Перед тем как окончательно покинуть квартиру через пожарную дверь (потому что в коридоре были люди), я окончательно убедилась в том, что кровь свернулась в его венах. Я уже знала по предыдущей ночи, что ему нравится жесткий секс, но в ту ночь ему хотелось еще пожестче, чем всегда. Он прокусил мне кожу на плече, поэтому я не чувствую себя ни капельки виноватой за то, что в ответ одним ударом свернула ему челюсть. Я не собиралась убивать его так быстро, но он испугал меня и сделал мне больно, поэтому я тут же опрыскала препаратом его лицо и грудь.
Он впитался в его кровь прямо через эпидермис - я прочла об этом методе в одном из украденных мною в библиотеке журналов; им пользовались в Южной Африке для того, чтобы вводить биологические яды лидерам движения против апартеида. Яд попал прямиком в его нервную систему и все нервные окончания вдоль его позвоночника вспыхнули одновременно, перегрузив болевые рецепторы, которые не выдержали этого накала, и тело его тотчас же обмякло. Болевой шок, должно быть, и убил его, потому что, когда тело упало на пол, он был уже мертв. Затем свернулась кровь.
Через двадцать минут я уже вернулась в лагерь, и тут услышала звуки драки. Какой-то пришелец из города, очевидно, решил напасть на одного из наших. За остовом сгоревшего грузовика, стоявшего на проколотых покрышках, я увидела, как кто-то добивает поверженного противника. Я вырвала из земли кол и с криком бросилась на нападавшего, и только тут поняла, что он избивает Виктора.
- Проваливай прочь, дерьмо собачье! - крикнул мне в ответ нападавший.
- Отвали от него на хер!
- Тебя это не касается!
И он пнул Виктора по голове с удвоенной силой.
- Мы здесь живем, так что это нас очень даже касается!
С этими словами Ивгений, мой двоюродный брат, появился на пороге дома-фургона с мачете в руках. Его жена Мария, как всегда беременная, маячила у него за спиной, сжимая в руках охотничье ружье.
- Назад! - рявкнул незнакомец, когда мы приблизились к нему, размахивая перед нами ножом.
Но в тот же миг Ивгений, проворный, как и его отец в молодости, навалился сзади на незнакомца, обхватил его шею своими огромными ручищами, и оба, сцепившись, начали кататься по земле рядом с неподвижным телом Виктора. Противник взвыл, когда Ивгению удалось вонзить мачете ему в плечо, и я тут же крикнула, чтобы мой брат отошел подальше. Сжимая в руке распылитель со смертоносным составом, которым мне уже пришлось воспользоваться этой ночью, я прыснула пару раз в лицо нападавшему.
Его крик внезапно оборвался, все его тело сначала страшно напряглось, а затем обмякло.
Ивгений пнул голову мертвеца, а затем вложил мачете обратно в ножны, сказав мне:
- Лучше займись своим дружком. А я позабочусь о теле.
Я кивнула и поспешила к Виктору.
- Прости, Виктор, что так получилось. Он думал, наверное, что ты один из нас.
Глаза Виктора были налиты кровью, и он с трудом мог сфокусировать свой взгляд. Большая рваная рана вспухла у него на левой щеке.
- Пойдем, я тебе все промою, - сказала я.
- Ты ничего не поняла, - пробормотал он. - Это я сам во всем виноват.
Это был его сутенер, объяснял он мне, пока я обрабатывала рану на его лице. Вернее, бывший сутенер.
- Он обнаружил связь между мной и смертью некоторых его бывших клиентов и… мне пришлось убежать от него. Но это случилось несколько месяцев назад, и я думал, что он уже не следит за мной.
- А он следил, - сказала я.
- Что твой друг с ним сделает?
- Таких вопросов у нас задавать не положено, - ответила я, промывая рану марлей, смоченной в растворе антисептика.
- Извини, надо мне было тебе сразу рассказать. Я не думал, что он меня найдет.
- Меня это не касалось.
- И все же лучше бы я тебе сказал.
- Между нами ничего нет. Если хочешь иметь от меня тайны, имей ради бога. Мы друг другу клятв не давали.
- Но я хотел, чтобы ты знала.
И я подумала про себя: если у нас сегодня ночь признаний, не стоит ли мне в ответ поведать ему какую-нибудь из моих тайн.
Хотя бы одну.
Трубочки из прозрачного пластика, повсюду металлические зажимы, удерживающие все на своих местах, мигающие лампочки, следящие за состоянием ее внутренних органов, какой-то нездоровый гул, сопровождающий работу всех этих механизмов, и в центре, на постели - моя сестра.
- Сколько времени она здесь? - спросил Виктор. Он разглядывал ее словно произведение искусства.
- Пять лет, - ответила я. - Ее перевели сюда из отделения интенсивной терапии, после того как она впала в кому.
- Она пыталась повеситься. Наш отец… Тут у меня перехватило дыхание.
- Никакого улучшения?
Ее кожа была одного цвета с простынями, на которых она лежала. Я почти видела, как кровь, насыщенная медикаментами, которые добавляли к ней, течет по ее артериям. Словно топливо по трубкам в машине. Повязка на ее шее скрывала незаживающий рубец.
- Да, - сказала я. - Пока что никакого.
В больнице ему было не по себе, и я задумалась, не было ли это связано с тем, что в ней было полно умирающих людей, на смерть которых он никоим образом не мог повлиять. Еще я подумала, не потому ли он этим занимается, что ему нравится повелевать смертью.
На обратном пути в машине он поинтересовался, как мне удается оплачивать ее лечение. Я рассказала ему о том, как я граблю квартиры и забираю все ценные вещи у моих жертв после того, как они умрут.
- Как серийный убийца, собирающий трофеи, - сказал он, и я никак это не прокомментировала. Я решила, что мы уже знаем друг о друге более чем достаточно.
События ускоряются - это совершенно очевидно. Вся моя жизнь с самого начала была сплошным ускорением событий. Восходящей спиралью, стремящейся к точке сингулярности. Впрочем, это верно для каждого человека, включая Виктора.
Последняя ночь началась с того, что мы сидели рядом и готовились каждый к своему делу. Я смотрела, как он накладывает тушь - так аккуратно, как я никогда не умела, а затем помогла ему втиснуться в пару виниловых джинсов, а он ответил мне услугой на услугу, уложив мои волосы в тугую косу. Я рассказала ему о друге, которого собиралась навестить - о молодом самородке, террористе-герильеро, который выглядел словно гибрид Че Гевары и Курта Кобейна. Настроение у Виктора было паршивым еще с утра, когда он узнал, что одна из долго подготавливаемых им жертв внезапно скончалась от передозировки наркотика, но он уже оправился от удара и готовился сегодня ночью завершить работу с кем-нибудь другим из обширного списка.
- Что, теряешь квалификацию? - поддразнила его я и получила средний палец в ответ.
Боже мой, какие мы чувствительные!
Мы разошлись каждый в свою сторону. Я взяла с собой две склянки с прозрачной жидкостью и стакан, украшенный поцелуем, словно нанесенным губами в черной помаде. На приготовление яда у меня ушла целая неделя, потому что ему требовалось несколько дней на ферментацию, но я была уверена, что овчинка стоила выделки. Я точно не знала, какими будут последствия и какова правильная доза, но мне не терпелось попробовать препарат в деле.
И вдруг все пошло наперекосяк. Я не знаю, что там случилось: то ли я взяла неправильную дозу, то ли от тепла препарат потерял активность, но ничего не получилось. Мой друг чуть не помер со смеху, когда я набросилась на него и силой влила препарат в рот. Он так сильно смеялся, что мне пришлось выхватить из кармана нож и слегка порезать его - ровно настолько, чтобы я смогла покинуть место действия, - больше мне ничего просто не оставалось.
Короче говоря, через несколько часов я очутилась у себя дома. Ночь еще только начиналась, а никакого бала для Золушки больше не предвиделось. Я попыталась позвонить паре друзей, но звонки эти ни к чему не привели. Тогда я подумала, что могу позаимствовать кого-нибудь у Виктора ненадолго, и тут имя пришло мне в голову, и я сразу почувствовала комок в животе, который обычно чувствуешь, когда заходишь слишком далеко. Я прекрасно знала, что означает этот комок. И мне это нравилось.
Я записала имя Роллинс вместе с адресом на клочке бумаги.
Через несколько часов я позвонила Виктору. Он взбесился, потому что как раз в этот момент работал над одним из своих друзей, но я сказала ему, что не оторву его слишком надолго, просто хочу сообщить ему, что мы с Роллинсом прекрасно проводим время в его мастерской и приглашаем Виктора присоединиться к нам, как только он освободится.
На другом конце провода повисло молчание, во время которого он не мог не услышать, как Роллинс кричит мне, что ему хочется выпить.
- Не делай этого, - сказал Виктор сквозь шуршание помех. - Это нечестно.
- Но ты же у меня в долгу, разве забыл? Ты должен мне за Кристиана…
- Но это совсем другое! Я же тогда ничего не знал…
- Какая разница? Ты украл у меня добычу… Я плачу тебе той же монетой. Можно сказать, что я даже помогаю тебе решить проблему.
Ему ничего не оставалось, как просто послать меня на три буквы.
- С удовольствием туда отправлюсь, - парировала я. - Может быть, даже на твой, когда вернусь домой.
Но мои слова заглушил громкий крик Роллинса, который орал с другого конца комнаты:
- Что ты будешь пить?
- Не волнуйся, цыпа, - сказала я так, чтобы меня услышал не столько Роллинс, сколько Виктор. - Выпивку я приготовлю сама.
Еще несколько секунд я прислушивалась к звукам в трубке, свидетельствовавшим о том, что Виктор сильно разгневан. Меня это сильно возбуждало, словно секс.
А затем я повесила трубку.
Но я до сих пор не знаю, как это все, начавшись с маленького спора, дошло до того, что мы лежим на полу, в нашей крови, а я сжимаю в руке пистолет, в котором кончились патроны. Как это вышло? Вот что терзает меня в этот миг.
После того как я повесила трубку, Виктор начал вынашивать план мести.
И он его выносил.
Роллинс лежал распластавшись на кровати; его густо поросшая шерстью грудь была неподвижна. Я шарилась в его шифоньере, откидывая в сторону тряпки, ища спрятанные коробки с ценными вещами, по ничего не находила. И под кроватью - тоже ничего. Никаких сейфов, никаких заначек на черный день.
Черт побери, этот парень играл роль нищего художника по всем правилам!
В конце концов мне не оставалось ничего иного, как снять с рам пару полотен в надежде на то, что мне удастся их кому-нибудь впарить. Если этот парень такой охрененный художник, как уверял меня Виктор (и как считал сам Роллинс), тогда я без труда хоть что-то на этом заработаю.
Я оделась, схватила в охапку куртку и уже собиралась уходить, как зазвонил телефон. Я бросила взгляд в спальню, где виднелась бледнеющая на глазах нога Роллинса, и сняла трубку.
- Ты все еще там? - спросил меня голос Виктора.
- Собралась уходить.
- Ясно.
Голос его звучал странно, словно он накачался наркотиками или что-нибудь в этом роде. Там, где он находился, было очень шумно.
- А ты отку…
- Хорошо повеселилась?
Я не сразу ответила, потому что поняла, что мне несколько неловко за то, что я сделала.
- Не особенно. Он оказался таким занудой. Ты бы мог меня предупредить.
- Откуда я знал, что тебе может понадобиться эта информация?
Я не слишком внимательно слушала, что он говорит, поскольку слишком внимательно прислушивалась к звукам в том помещении, откуда он звонил. Они напоминали шум, который могла бы производить банда разгулявшихся привидений. Я снова спросила Виктора, где он находится.
- Нигде, - ответил он.
У меня бегали по спине мурашки, и я чувствовала себя так, словно кто-то живой копошился у меня в нейронах.
Для клуба шум был недостаточно интенсивным. Но что-то в нем мне слышалось очень знакомое.
Нервные окончания внезапно взорвались, по волокнам помчались искры, ответ сам собой родился у меня в голове.
- Виктор…
И тут я услышала то, что ожидала: по коридорам эхом прокатился чей-то голос, который по системе громкого вещания срочно требовал доктора Варислава в комнату номер 242..
Я заскрипела зубами, чувствуя, как наполняется кровью сердце у меня в груди.
- Виктор, не надо…
Он с легкостью проскочил мимо медсестер, потому что тех не особенно волновали долгосрочные пациенты, которые с их точки зрения были не более чем обузой, отнимавшей у них драгоценные силы и время. Наверняка он вошел, прикрыл за собой дверь, а затем уселся рядом с ней на тот самый стул, на котором я сидела целых пять лет. Интересно, что он сказал ей?
Наверное, спросил, ради чего она так цепляется за свою совершенно никчемную жизнь. Потому что, если бы она не цеплялась, сказал он, ей давно бы пришел конец. Он, наверняка, также сказал ей, что в смерти нет ничего страшного, что это покой, а кто не хочет покоя? Он наверняка нашептал ей все это на ухо, нежно, словно уговаривая ее отдаться ему, а затем он с интересом наблюдал, как гаснут колебания на экране кардиографа.
Ее веки уже сомкнулись, но глазные яблоки за ними, наверное, еще слегка подрагивают. Обмякли ли ее постоянно сведенные судорогой конечности? Вполне вероятно.
Поздними ночами и ранним утром я частенько задумывалась над тем, слышит ли она меня в коме, но потом я перестала волноваться на эту тему, когда поняла, что это не имеет никакого значения. Зачем ощущать себя частью мира, если не можешь на него никак реагировать?
Я знала наперед все те вопросы, что он задал ей, потому что не раз задавала их сама себе. Я легко могла представить, как разыгрывалась эта сцена, потому что тысячи раз разыгрывала ее у себя в голове - только на месте Виктора была я.
Но я не знала, лучше оно или хуже, что все случилось так.
Я затормозила с жутким визгом перед приемным покоем и выскочила из машины, даже не заглушив мотор. Виктор стоял и ждал меня, я с трудом различила его силуэт сквозь слезы, стоявшие у меня в глазах. Он схватил меня, я заорала, тогда он, не обращая внимания на людей вокруг, взял меня за затылок и прижал мою голову к своей груди, так что со стороны могло показаться, что мы просто еще одна парочка убитых горем родственников.
Затем я оттолкнула его и заглянула ему прямо в глаза, вложив во взгляд такую силу, что он (я надеялась) пробьет Виктора насквозь, словно пуля, выпущенная из ружья, но он только моргнул в ответ. Еще раз. И еще.
- Что ты с ней сделал?…
Мой вопрос прозвучал не как вопрос, а как обвинение.
- Ничего я с ней не делал, - ответил он. Его обычный ответ.
- Они делают это сами, - закончила я за него. Я чувствовала себя опустошенной, бессильной, никому не нужной. Я знала, что она все еще лежит в палате, но не видела никакого смысла в том, чтобы в последний раз посмотреть на нее. Вернее, на то, что когда-то ею было.
- Я ненавижу тебя, - сказала я Виктору. Он ничего на это не ответил.
В молчании мы ехали обратно в лагерь, потому что больше нам ехать было некуда. С неба лило как из ведра, и весь мир от этого казался своим собственным размытым отражением в стекле. Я села за стол, а Виктор сварил мне черный кофе - такой сладкий, что у меня от него слипались зубы, - а потом сел напротив меня.
Из-за шума дождя и детских криков снаружи казалось, что за окном идет война.
- Что ты ей сказал? - спросила я после долгого молчания.
- Тебе не все равно?
- Все равно.
Затем:
- Нет, не все равно.
Затем снова:
- Да нет, не все равно.
Он наклонился ко мне так близко, что я, сидя с опущенными глазами (веки казались мне такими тяжелыми, что не было больше сил их удерживать), увидела его ладони и запястья.
- Зачем, Виктор? Ты зашел слишком далеко.
- Ты же сама мне говорила, что жизнь - это постоянная игра на повышение. А наша жизнь - тем более.
- Но я не имела в виду такое.
Снаружи раздался такой звук, словно что-то взорвалось. Я выглянула в окошечко трейлера и увидела, что один из детей бросал ржавые детали двигателя в лужу. Со стороны это напоминало фотографию, на которой жертв геноцида хоронят в братских могилах.
- Брось, - сказал Виктор, - мы оба знаем, что так не могло продолжаться вечно. Ты просто все ускорила своим поступком.
- Я? Я думала, речь идет о тебе.
- Ты убила Роллинса у меня за спиной!
- Только потому, что ты убил Кристиана!
- Но это было до того, как мы познакомились! Это случилось еще тогда!
Я заскрипела зубами от отчаяния и гнева.
- Виктор…
- Что? - отозвался он, взял меня за подбородок и поднял мою голову, чтобы я смотрела ему в глаза. На лице у него застыло очень странное выражение, которое я не могла расшифровать.
Я подумала, как здорово было бы впрыснуть ему пентатенола натрия, чтобы посмотреть, как он будет корчиться и пускать пену изо рта.
Я подумала, как здорово было бы выплеснуть стакан полихлороксила ему на шею, чтобы он всосался через кожу в кровь и вызвал бы разрыв сердца.
Или привязать его к кровати и подключить его к капельнице с одним из тех медленных, вкрадчиво действующих ядов, которых я немало разработала на протяжении нескольких последних месяцев.
- Ты сам не понимаешь, что ты натворил.