– Понимаешь, – объясняет Оро, – я весь дом обыскал, вот не нахожу черепахи, и все тут. А потом просыпаюсь однажды утром – а она стоит в уголке. Я так обрадовался. "Добро пожаловать домой, Черепаха", – говорю. – Похоже, заметил, что я недоуменно рот разинула. – Мне эту черепаху Гермико подарила, когда мы были совсем детьми.
Смотрит на меня так, словно ждет осмысленного ответа. Мне полагается плясать от счастья по поводу того, что он отыскал-таки свою гребаную черепаху?
– Ну, музыкальный инструмент, на котором он сегодня играл. Я сама его сделала, специально для Оро.
– Настоящий панцирь морской черепахи. Когда Гермико мне его подарила, на нем было только семь струн. Я добавил еще две – для гармонии, – поясняет Оро.
– А как ты эту штуку называешь? Оро изумленно смотрит на меня.
– Черепаха. Я называю ее Черепаха. Ну, еще бы.
Тормозим у подножия высотной башни, что выглядит одновременно внушительной и построенной на скорую руку: она мерцает, точно мрамор, облепленный липучим целлофаном. Машина медленно ползет вниз по бетонному пандусу – и вот мы снова на многоярусной парковке. Оро вводит нас с Гермико в тесный лифт.
Лифт поднимается – и мы выходим в небольшой сад-оранжерею. За узким каменным мостом – ресторан, сзади огражденный выгнутой стеной стекла. Женщина в кимоно поспешает нам навстречу и, тараторя и кланяясь, ведет нас не в глубину помещения, откуда пришла, а по периметру сада. Рядом с каменным фонарем она раздвигает тканевую ширму из волокна рами – там за длинным лакированным столом расселись девицы в полотняных костюмах, лощеные мальчики в белых рубашках, парочка захребетниц из фэн-клуба в свалявшихся шерстяных кофтах, наброшенных на плечи, дабы защититься от губительного кондиционера, и группа мужчин средних лет в темных деловых костюмах. Едва мы вышагиваем из обуви и ступаем на татами, все они разражаются аплодисментами. Еще одно полотно выгнутого стекла обеспечивает нам невыразительный вид на ночную Осаку и освещенные краны гавани за нею.
Оро восседает на почетном месте в центре стола, я – слева от него, Гермико – справа. Бесконечные смены официантов в белых жилетах приносят подносы с едой, по большей части японской, хотя в одной из серебряных кастрюль с подогревом обнаруживается кок-о-вен*, а в другой – гора картофельного салата. Девицы в льняных костюмах прохаживаются насчет моих навыков в обращении с палочками и, подозреваю, что, прикрывшись салфетками, еще и непомерный аппетит мой вовсю обсуждают, в то время как сами себе подкладывают рыбью жабру там, прозрачный ломтик цуккини – здесь. Оро, вооружившись керамическим графином, лично заботится о том, чтобы моя чашечка для сакэ не пустела. По ходу трапезы меня представляют веем и каждому, кроме как мужчинам в деловых костюмах в дальнем конце стола. У тех, как я заметила, на лацкане пиджака – по крохотной квадратной серебряной булавке.
– Кто эти croque-morts*! – спрашиваю у Гермико.
– Кто-кто?
– Ну, служащие похоронного бюро в конце стола.
– Это мои менеджеры, – сообщает Оро.
– Так много, – вздыхает Гермико.
* курица в вине (фр.).
** служащие похоронного бюро {фр.}.
– И вовсе не много. – Вид у Оро обиженный. – Один занимается телевидением, один – кино, один – музыкой, один ведет бухгалтерию и один надзирает за остальными четырьмя.
– А ты еще и в фильмах снимаешься? – Хлопаю ресницами, давая понять, сколь глубокое впечатление он произвел на простодушную гостью с Запада.
– На моем счету – детективный сериал "Маку Хама: частный сыщик" и еще полным-полно рекламных роликов, ано*… – Он загибает миниатюрные пальчики. – "Карри "Камасутра"", "Солодовое виски "Скинфлинтс"", "Ароматизированные свечи "Жорж де ла Тур"". Кроме того, я делаю по три-четыре фильма в год. Только что закончил один. Ужасно крейзовый. Знаешь Джима Джар-муша**, ну, того, что поставил "Более странно, чем рай"?
Я киваю.
– Мой новый фильм в том же духе. Хочешь посмотреть? – Подливает мне еще сакэ.
– А то.
– Ты завтра свободна?
Гляжу через его плечо на Гермико.
– Надо ли нам сегодня возвращаться на гору Курама? Она качает головой.
– Уже слишком поздно. Мы можем заночевать здесь, если ты не против.
– В ресторане?
– Это отель, Луиза.
– О’кей, – говорю я Оро. – Съездим поглядим завтра твой крейзовый фильм. Он на японском?
Он кивает.
– Я перескажу тебе сюжет.
– Нет проблем. Мне Гермико переведет.
* вот (яп.).
** Джим Джармуш (р. 1953) – американский кинорежиссер. Его фильм "Более странно, чем рай" ("Stranger Than Paradise", 1984) был отмечен "Золотой камерой" (приз за лучший дебют) на фестивале в Канне.
На краткое мгновение он смотрит на меня – глаза в глаза. Его глаз прочесть не могу – они все равно что из обсидиана, но что-то подсказывает мне, что он здорово обломался.
Когда официанты приносят чайники с зеленым чаем, Оро извлекает из внутреннего кармана блейзера пачку сигарет и протягивает ее мне.
– Что это за марка?
Он демонстрирует мне бледно-голубую этикетку: "НЕВОЗМОЖНЫЕ СИГАРЕТЫ".
С помощью маленькой нефритовой зажигалки дает мне прикурить. Ловлю его – ну, почти ловлю – на разглядывании жемчужины.
– А ты в Японии давно, Луиза?
– Нет, я…
Тканевые ширмы из волокна рами расходятся в разные стороны, и возникает еще один официант, неся в руках пагоду пустых тарелок; между тарелками торчит по полоске бумаги. Водружает пагоду на стол между нами с Оро, наклоняется, шепчет что-то Оро на ухо.
– Автографы для кухонного персонала, – поясняет мне Оро. Официант вручает ему ручку, и Оро двигается сверху вниз от тарелки к тарелке, подписывая свое имя – по-английски – на каждой бумажной полоске.
Закончив, он встает. Менеджеры, столпившиеся у выгнутого окна, жестом зовут Оро присоединиться к ним. Мы с Гермико неслышно идем за ним через татами, и я вдруг понимаю, что вид в окне уже другой: гавань исчезла, вместо нее – освещенный огнями замок, что Гермико показала мне из такси целое столетие назад. Вращающийся ресторан. В Летридже, на вершине "Трэвел-Лодж" тоже такой есть. У меня аж голова закружилась. Кто скажет, что Луиза Пейншо – деревенщина неумытая?
Стоим у окна рядом с менеджерами, те глядят вниз, на землю. Тридцатью этажами ниже – тысячи и тысячи поклонников Оро, все смотрят вверх.
– Пора идти, – говорит Оро и оборачивается к Гермико: – Ты остаешься здесь?
– Все уже улажено, – говорит Гермико.
Он дважды кланяется – и исчезает в вихре "бар-берри"*.
* Непромокаемое пальто из ткани "барберри".
13 Утрата
Жемчужина исчезла. Своего рода облегчение – проснуться в незнакомом отеле и обнаружить, что лоб твой безупречно гладок. Пока это длилось, было очень мило – да только уж больно серьезная ответственность.
В десять в мою дверь звонит парень в бежевой полушинели. Звонок играет первые аккорды "Зеленых рукавов"* – на вибрирующих электронных модуляциях. Надеваю респектабельный костюм учительницы из "Чистых сердец", а переливчатое "автокамерное" платье заталкиваю обратно в желто-желатиновый пакет.
У тротуара на холостом ходу пыхтит "бентли". Гермико машет мне с заднего сиденья, в одной руке – бутылка "Вдовы Клико". Усаживаюсь рядом с нею.
– А где Оро?
Она извлекает пробку и разливает вино по двум высоким хрустальным бокалам.
– Он присоединится к нам в студии.
– Это где-то здесь?
– В Токио.
– И мы попремся черт знает куда, до самого Токио, только ради гребаного фильма? Да туда же несколько часов езды!
* Популярная старинная английская песня, известна с XVI в.
Гермико вкладывает мне в пальцы хрупкую ножку бокала и зажимает их для верности.
– А еще говорят, будто японцы отдыхать не умеют. Сегодня воскресенье, Луиза, – тебе позволено порезвиться.
"Бентли" довозит нас до небольшого аэродрома к югу от Осаки. Машина выезжает прямо на бетонированную площадку перед ангаром – такое я только в кино видела-и высаживает нас перед черным вертолетом: огромный серебряный винт уже вздрагивает.
На пилоте – рыболовная шляпа, украшенная флюоресцирующими блеснами. На воротнике летного комбинезона красуется круглый эмалевый значок с вытисненной на нем стилизованной улыбкой Оро. Гермико предлагает плеснуть ему шампанского в серебристую чашку от термоса; он качает головой.
Должно быть, я задремала. Мы зависаем над лабиринтом переплетающихся улиц, таких узких, что я различаю лишь снующих пешеходов, и тут и там – пригнувшаяся фигура на мотике или скутере проносится между оранжевыми или желтыми навесами магазинов, выстроившихся вдоль дороги. На нас надвигается низкое кирпичное здание – акры и акры посыпанной гравием крыши. Вскорости приземляемся в середине пустой парковочной площадки, обнесенной сеткой – такой тонкой, что она блестит как серебряное кружево.
В практичном фойе мы с Гермико переобуваемся в серые бумажные тапочки. Толстуха в стеганом серебристом комбинезоне ведет нас по бесконечным коридорам, отделанным зеленым кафелем, – и вот наконец и он, вдалеке, стоит перед дверью, обитой простеганной черной кожей. Он один. В жизни не видела его одного. Ну, на сцене в Осаке, но о каком одиночестве может идти речь в окружении тысяч и тысяч поклонников? Похоже, еще более миниатюрный – если такое возможно; искусственно надставленные плечи темно-синего шелкового костюма подчеркивают тонкость талии и отсутствие бедер. Без эскорта Оро, вопреки ожиданиям, вовсе не выглядит потерянным. Напротив, кажется еще более самодостаточным, даже неуязвимым. В жизни не встречала человека настолько цельного. До чего трудно его не возненавидеть.
Мы, как водится, раскланиваемся, он сверяется с часами. .
– Не начать ли нам? Я так рад, что вы смогли приехать. – И открывает обитую дверь.
Узкая комнатка, застеленная ковром, пять рядов плюшевых театральных кресел, все пустые. Он ведет нас к последнему ряду.
– А можно, мы сядем впереди? – говорю я. – Для меня кино – не кино, если я не в первом ряду.
– Пожалуйста. – Оро отступает в сторону: дескать, давай, веди.
Свет гаснет.
– Надеюсь, тебе понравится, – шепчет мне на ухо Оро. Затем поворачивается и шепчет что-то Гермико. Гермико хихикает.
На что это похоже? Все происходит в одной-единственной комнате с выкрашенными белой краской стенами. В течение первых десяти минут – никакого Оро. Паренек в роговых очках самозабвенно барабанит по клавиатуре компьютера. Симпатичная девушка в коротеньком блестящем платьице приносит ему чай. Друг с другом они почти не разговаривают.
Девушка уходит, и с экрана компьютера сходит Оро – нагой, золотистая кожа припорошена рисовой пудрой, волосы выкрашены в белый цвет (видимо, это и есть отсылка к Джиму Джармушу). Компьютерщик и Оро тут же нашли общий язык, хотя вот девица, приносящая чай, похоже, в упор его не видит. Целыми днями они с компьютерщиком попивают чаек из одной и той же чашки. Все это подается с точки зрения компьютерщика, так что то и дело следуют замедленные кадры с Оро: Оро полулежа, в лимонно-желтом свете; Оро напротив грубо оштукатуренной стены, подсвеченной так, чтобы в точности воспроизвести оттенок зеленого чая; Оро, лежащий навзничь на татами, бездумно глядя на потолок.
На протяжении оставшейся части фильма компьютерщик ненавязчиво подбирается все ближе к присыпанному рисовой пудрой привидению. Постепенно они становятся похожи друг на друга – компьютерщик избавляется от очков, красит волосы в белый цвет и заводит привычку в жаркие дни разгуливать без рубашки. В кадрах крупным планом профили их все сближаются и сближаются – гигантские, точно сходящиеся планеты. Шеи их поблескивают от испарины, кожа безупречная – черт возьми, даже пор не видно – на широком-то экране. В это самое мгновение в комнату входит девушка, та, что с чаем. Не замечая компьютерщика с Оро, устроившихся на полу в темном уголке, она садится за компьютер и рассеянно тыкает в клавиши. Белые волосы Оро вспыхивают ярким светом, он перетекает, исчезает с экрана. Последние десять минут фильма – это перемежающиеся кадры крупным планом, то Оро, то девушка с чаем, в пароксизме экстаза, хотя друг с другом они не соприкасаются и в одном кадре вместе не появляются. Синтезаторное музыкальное сопровождение нарастает, вырывается из-под контроля. Компьютерщика нет вообще.
Зажигается свет. Неужто эта проблема с пропорциями будет всегда? Я только что видела перед собою его лицо высотой в десять футов, а теперь мне в глаза пялится золотой шарик размером с мускусную дыню.
– Ну, Луиза, и как тебе мой новый фильм?
Гляжу через его плечо на Гермико – не подскажет ли чего. Способен ли этот парень здраво воспринимать критику? Лицо Гермико абсолютно непроницаемо. Ну да покажите мне парня, которому по душе, когда его критикуют – или который хотя бы с этим стерпелся.
– Мне очень понравилось. Хотя не уверена, много ли я поняла. Девица с чаем – это дань благопристойности, так?
– Благопристойности? – Оро потирает руки, точно леди Макбет.
– Компьютерщик на тебя явно "запал".
Короткая пауза. Оро глядит на Гермико, та повторяет "запал" – и еще несколько пассажей на японском. Лицо Оро взрывается смехом. Он толкает меня в плечо крошечным кулачком.
– Луиза, ты поняла! Что ты за умница!
А чего тут непонятного-то? Прямо как с фильмами Риты Хейворт, когда от начала и до конца она распоследняя потаскушка, вплоть до самого эпилога, а в эпилоге выясняется, что люди просто неверно истолковали ее поступки и распоследней потаскушкой она в жизни не была. Внезапно она появляется в скромном костюмчике и шляпе с большими прямыми полями на блестящих волосах, тенетах страсти, и покидает дом с каким-нибудь там рыцарем без страха и упрека, каковой усаживает ее в свой "паккард" и увозит в Коннектикут, где она обзаведется двумя чудесными детишками и душевной горничной-негритянкой, конфиденткой и источником моральной поддержки в трудный час.
Гермико выходит поискать туалет. Я стою рядом с Оро, слушаю, как пошаркивают по кафельному полу мои бумажные тапочки.
– Как насчет со мной поужинать? – спрашивает он.
– С удовольствием.
– Так я заеду за тобой в отель в восемь. – Он глядит на часы. – А сейчас у меня встреча с менеджерами.
Я в недоумении.
– В мой отель в Осаке? Но мы выписались сегодня утром.
– В твой здешний отель. Все уже улажено.
– Но мне нужно вернуться в Киото: у меня завтра с утра занятия.
– Все уже улажено. – Он низко кланяется. – Попрощайся за меня с Гермико. – И исчезает за углом.
Гермико раскинулась на моей кровати. Дверца мини-бара открыта, она откупорила "Реми Мартин" и жадно пьет прямо из бутылки. Сбрасывает крышку с обувной коробки и извлекает на свет пару серебристых ботинок "эльф".
– Не помню, чтобы я их покупала.
– Ты и не покупала. Я купила их для тебя, пока ты примеряла прозрачную куртку с "Desiderata" через всю спину.
– Луиза, ты просто душечка. – Она садится, всовывает босые ножки в мягкие ботинки. – Как влитые. Обычно мне трудно подобрать обувь – у меня такие толстые лодыжки.
Ага, точно.
– Как тебе? – Разворачиваюсь от зеркала, чтобы она могла лучше рассмотреть платье, присмотренное мною в районе Омотесандо. Ничуть не "авторская модель" вроде той, что мы купили в Киото, самое что ни на есть простенькое платье из гофрированного креп-сатина за 150 000 иен.
– Даже не знаю. – Гермико вновь прикладывается к коньяку. – Бывают такие вещи, как слишком простое, слишком классическое… С твоей кучерявой гривой ты рискуешь походить на коринфскую колонну. Примерь-ка вот с этим. – Она кидает мне темно-фиолетовое бархатное болеро.
– Да оно ж на меня не налезет.
– Я купила его для тебя, пока ты шляпки примеряла.
– Ты "молоток", Гермико. – Болеро сидит идеально, а заодно и грудь стягивает и даже приподнимает. – Ну, как тебе?
Она потягивается и зевает.
– Самое оно. Я, пожалуй, сосну чуток. Удивительно, до чего выматывает хождение по магазинам.
– Оро сказал, что заедет в восемь.
Она сворачивает подушку вдвое и подсовывает ее под голову.
– Не уверена, что мне стоит идти. Он хочет побыть с тобой, Луиза.
– Он твой друг – а я так, сбоку припека. Она накрывает голову второй подушкой.
– Разбуди меня без четверти.
В фойе – плавательный бассейн. Выходишь из лифта на пандус, огибающий цилиндрический стеклянный резервуар. Мальчишка-японец в блестящих черных плавках скользит под водой рядом со мною, пока я спускаюсь по пандусу.
Внизу – гостиная, заставленная изогнутыми скамейками, обитыми черной кожей. Оглядываюсь в поисках телохранителей в полушинелях. Скамьи пусты – если не считать длинноволосого типа в проволочных очках и с тощей козлиной бородкой, что почитывает "Абитаре".
– Привет, Луиза, – говорит он.
– Оро.
– Ты меня не узнала. – Он встает, но, вместо того чтобы кланяться, приподнимается на цыпочках и целует меня в щеку. Край его черного дождевика волочится по мраморному полу.
– Не узнала.
– Здорово. – Ужас как доволен собой.
– Гермико сейчас спустится.
– Гермико? – Он наклоняет голову, словно напрочь позабыл, кто это. – Тебе отель понравился?
– Да, очень классный.
Внезапно разводной мост поднимается. Когда я вошла в гостиную, Оро светился изнутри – дом открыт, заходи. А теперь – приблудная кошка. Что я не так сделала?
– Оро-сан! – Гермико в серебристых ботиночках "эльф" сбегает вниз по пандусу.
– Гермико-сан. – Он кланяется низко, но резко. Отрывисто.
– Куда пойдем? – спрашивает она.
– Ресторан тут, в двух шагах. – Оро направляется к стеклянным дверям, что выходят на улицу, и даже не оглядывается проверить, идем ли мы следом.
– Классная маскировка! – шепчет мне Гермико. Двери плавно расходятся, мы выходим вслед за ним
на тротуар.
– Эй, вы только гляньте, да это ж Фу Манчу*! – Гопа американских моряков замедляет шаг, вот они скользнули по Оро взглядами и фланируют дальше по улице, гогоча над крошкой-япошкой в длинном черном плаще.
Оро словно не замечает, хотя лицо его потемнело едва ли не под цвет плаща. Мы гуськом семеним за ним по тротуару, увертываясь от туристов с Запада и групп японских бизнесменов, уже "тепленьких" – видать, пропустили стаканчик-другой.
– А эта часть Токио называется как-нибудь? – окликаю я Оро.
– Роппонги, – бросает он, не потрудившись даже обернуться. И спешит дальше; плащ развевается за плечами.
Он останавливается перед монолитом черного мрамора, в который вставлена узкая дверца черного стекла.
– Вот здесь. А меня вы извините. У меня голова ужасно разболелась. Боюсь, мне лучше пойти домой, нежели вам вечер портить. Будьте добры, поужинайте как мои гости. Столик заказан на имя мистера Дина.
* Персонаж серии романов английского автора Сакса Ромера (1883-1959), зловещий злодей-китаец, борющийся за мировое господство, персонификация "желтой опасности", то есть экспансии с Востока ("Дочь Фу Манчу" (1931), "Маска Фу Манчу" (1932), "След Фу Манчу" (1934) и т.д., всего – более двух десятков книг).
И он исчезает, прежде чем я успеваю придумать достойный ответ.
Мы с Гермико стоим рядышком и смотрим на наши отражения в черном мраморе.