В то же время техноязычество роднит с наукой стремление разрушить традиционные представления об универсальной истине и объективной реальности - процесс, постоянно подстегиваемый теоремой Геделя о неполноте, краеугольным камнем современной математики, в которой, как пишет Годфри Харольда Харди, доказывается то, что "существуют математические утверждения, которые нельзя ни доказать, ни отпровергнуть ни сейчас, ни когда-либо еще, поскольку сама природа логики делает их неподдающимися решению". Философские последствия теоремы Геделя "ужасающи", полагает Харди. Как считает математик и писатель-киберпанк Руди Рюкер, падкий до такого рода сенсаций, "Гедель доказал, что сама фундаментальная логическая идея "истины" не имеет рационального определения". Хуже того, принцип неопределенности Гейзенберга, лежащий в основе квантовой механики, приводит к неизбежному выводу о том, что любое исследование воздействует на состояние того явления, которое исследуется, и эта аксиома камня на камне не оставляет от идеи объективной истины. "Век абсолютных истин, если он вообще когда-нибудь существовал, определенно и окончательно прошел,- заключает математик Джон Л. Касти. - И если труды Эйнштейна навсегда похоронили идеи абсолютного времени и пространства, труды Гейзенберга убили последнюю веру в абсолютно точные измерения. Труды же Геделя, конечно, несли на себе отпечаток старомодных и любопытных идей абсолютного доказательства и истины".
Философские перевороты, подобные вышеперечисленным, как внутри, так и за пределами научного сообщества, радикальным образом изменили рационалистически-материалистическое мировоззрение, открыв дорогу квантовой реальности, в которой физика часто граничит с метафизикой. Техноязычники верят в прозрачную неопределенность такой реальности, надеясь, что она способна по крайней мере принять - а в один прекрасный день может даже и узаконить - их космологию.
По иронии судьбы техноязычество одновременно заключает в себе глубокое беспокойство, порождаемое тем, что наука делает реальность все более бессвязной и непонятной, а техника - все более чуждой. В своем эссе "Кибер-суеверие" Брюс Стерлинг анализирует наше отношение к компьютерам, как к "магическим машинам":
Компьютеры - это страшные твари, полные тайны и силы. Даже разработчики програмного обеспечения и проектировщики аппаратного обеспечения считают компьютер - в каком-то глубинном и главном смысле - совершенно непостижимой штукой… Машины, которые выполняют миллионы операций в секунду, слишком сложно полностью постичь простым человеческим сознанием.
Более того, как отмечает Гарри Чэпмен, бывший исполнительный директор Computer Professionals for Social Responsibility, эти непостижимые и быстро соображающие устройства окружают нас со всех сторон - от электробытовых приборов до промышленной техники - и быстро берут на себя управление техносферой:
Встроенные микропроцессоры, на которых работает вся техника от автомобилей и кофеварок до самолетов, распространены сегодня даже больше персональных компьютеров, но они практически незаметны для нашего взгляда. Многие люди наверняка имеют смутное представление о том, что под капотом новейших моделей автомобилей спрятан компьютер, и что именно он заставляет двигатель работать. Но как именно компьютер это делает, где он находится и почему он дает сбои - остается тайной для большинства людей… Автомобиль перестал быть "естественной" вещью,- то есть такой вещью, которая подвержена физическому воздействию и свойства которой доступны нашему пониманию. Сегодня это "сверхъестественная" вещь, поскольку он управляется невидимыми процессами, которые протекают в компьютерных программах.
В мире, все более зависящем от цифровых технологий, эзотерическое знание и тайная терминология, которые ассоциируются с вычислительной техникой, придают ей почти религиозный статус. Для "мирян" смерть Бога означала появление новой теологии - теологии техники. К слову сказать, магическо-религиозный ореол окружал компьютеры почти с самого момента их появления. Работавший на лампах и занимавший целую комнату ENIAC, (первая программируемая ЭВМ, которая была введена в действие в 1946 году) создала мифический образ компьютера как грозного, непостижимого божества, и его священнослужителей в белых халатах, чем-то неприятно смахивающих на "ублажающих машины тлей" из романа Сэмюэля Батлера "Едгин", в которых, как он считал, могут в один прекрасный день превратиться люди. Прочно закрепившийся в массовом сознании благодаря многочисленным научно-фантастическим фильмам и сериалу "Стар Трек" миф о кибер-боге находит свое самое яркое воплощение в байке-апокрифе, рассказанной культурологом Джозефом Кэмпбеллом в книге "Власть мифа":
Как-то президент Эйзенхауэр вошел в зал, заполненный компьютерами, и спросил: "Есть ли Бог?" Вдруг машины заработали, лампочки замигали, диски завертелись. Через какое-то время в комнате раздался голос: "Теперь есть".
Кэмпбелл, который сам незадолго до этого приобрел компьютер, отмечает, что, как эксперт по разного рода божествам, он бы охарактеризовал компьютер как "ветхозаветного бога с большим набором требований и без капли милосердия к людям".
Другой специалист по вычислительной технике и энтузиаст искусственного интеллекта, Кристофер Эванс, творивший на заре компьютерной революции, воспринимает компьютер с точностью до наоборот и не разделяет кэмпбелловское представление о компьютере как о высокомерном и злом железном божке. В своей книге "Микро Миллениум" Эванс подробно останавливается на "сверхумных машинах", которые, как он считает, появятся в результате развития компьютерной техники. Подобно другим добрым, всезнающим и всемогущим богам из мифов и религий, такие обладающие "теоретически безграничными возможностями" машины избавят нас от зла, считает он. "Даже самые оптимистичные почитатели человека согласятся с тем, что наш мир находится в состоянии опаснейшего беспорядка и что одному Человеку с этим не справитсья. Искушение обратиться за помощью к компьютеру слишком велико, чтобы его можно было побороть… Вполне возможно, что компьютеры будут считать богами, а если они эволюционируют в Сверхумные Машины, эта вера может даже оказаться правдой", - пишет он.
Разумеется, если компьютеры - это боги, то те, кто выступают посредниками между ними и простыми смертными, воспринимаются как священнослужители. И действительно, существует давняя народная традиция отождествлять программистов со жрецами некоего культа. В хронике появления на свет микрокомпьютера "Душа новой машины", написанной Трейси Киддером, один программист вспоминает, какое возбуждение его охватило, когда он выучил язык ассемблера, позволивший ему управлять компьютерными операциями: "Я мог… разговаривать прямо с машиной. Круто, что я выучил этот жреческий язык. Я мог разговаривать с Богом". Описанные в "Хакерах" Стивена Леви группы состоят по большей части из двинутых на религии и оккультизме программистов - "монахов-технарей", членов "религиозного ордена" или, для их противников на математическом отделении MIT, "колдунов". Любопытно, но в хакерском жаргоне оккультные референции преобладают над религиозными. В "Новом хакерском словаре" можно встретить статьи о "глубинной магии", "тяжелом колдовстве", "вуду-программировании", "культовом программировании" и "гадании на рунах".
Более того, в киберкультуре считается, что компьютеру удалось уничтожить традиционную дистанцию между словом и делом. Как отмечает вашингтонский корреспондент Whole Earth Review Роберт Горвиц во время дисскусии за онлайновым круглым столом, посвященном феномену хакерства,
обычно слова как выражение наших мнений, мировоззрений и информации расходятся с нашими поступками. Вы можете кричать "Революция!" на всех перекрестках, а почтовые службы любезно доставят вам рецепты для приобретения нитроглицерина. Но революционные действия неизменно грозят уголовным преследованием. Философская проблема хакерства состоит в том, что компьютерные программы преодолевают это расхождение: они являются чистым языком, который провоцирует действия, едва его читают устройства, к которым он обращается… Действия автоматически следуют за чтением машиной слов.
Наличие такого вот сверхъественного медиума вызывает стойкое желание окружить компьютер ореолом оккультной таинственности. Так, Джулиан Диббель, один из авторов Village Voice, считает, что работу компьютера в виртуальной среде можно уподобить
действию магического слова в эпоху, предшествовавшую Просвещению. Команды, которые мы набираем в машине, являются своего рода языком, который не столько что-то сообщает, сколько заставляет вещи происходить, происходить немедленно и неотвратимо… Иными словами, это заклинания, и каждый, кто идет в ногу с техносоциальными тенденциями нашего времени, отдает себе отчет в том, что логика заклинания быстро проникает в нашу жизнь.
Своя логика есть в том, что техноязычество с его стремлением найти противовес власти компьютерных гуру выворачивает на изнанку такого рода уподобления. В мире, где программирование рассматривается как кибернетическая каббалистика, заклинания могут пониматься как магическое программирование. "Программы - это "обряд", вызывающий определенные действия",- полагает техноязычник Фаррел Макговерн, принимающий участие в дискуссии "Кибермаг":
Точно также магический обряд является программой,- продолжает он. - Выполнив, "запустив" свой ритуал однажды, тебе не требуется его повторять, поскольку его энергетический рисунок уже отложился у тебя голове… Ты лишь обращаешься к магическому участку пространства в мозгу, которое создал оригинальный ритуальный "исходник"! Вот так я делаю магию.
Легкость, с которой такие сравнения переворачиваются с ног на голову, подтверждает веру Родни Орфеуса в то, что в слове "техноязычник" на исходе века не скрывается никакого оксюморона. "Нас спрашивают: "настоящие язычники сидят в лесу и поклоняются природе, чего же вы хлещете Diet Coke перед Mакинтошем?",- пишет Орфеус, который помимо своего членства в ордене кроулитов является еще и профессиональным хакером и поклонником машин для расширения сознания. - Но когда вы работаете на компьютере, вы задействуете свое воображение, чтобы манипулировать с компьютерной реальностью. Это как раз и есть то, чем занимается любое колдовство - изменением податливой пластичной реальности в самом ее основании. Именно поэтому древние магические техники, которым уже сотни лет, востребованы в эру киберпанка".
Риторика Орфеуса все же имеет свои пределы. Несмотря на тот вызов, который философия бросает научному мировоззрению, многие из нас до сих пор не могут полностью от него отказаться и разделить веру Орфеуса в превосходство разума над материей. Конечно, постмодернистская критика и эпохальные достижения современной науки (теория относительности, квантовая механика, теория хаоса) достаточно сильно расширили научное мировоззрение, чтобы оно могло принять идеи, которые прежде считались противоречащими здравому смыслу или даже "иррациональными". Но все же оно не настолько широко, чтобы вместить техноязыческую идею передачи энергии по телефонным линиям или толкование будущего по "мантрическим вибрациям мириада точек" от помех на телеэкране.
Это же касается и восторженного утверждение Диббеля о том, что компьютеры сводят "разделение мира на символический и реальный" к "философскому миражу который требует более тщательного исследования". Немногие могут отрицать его тезис, лежащий в основе как современной корпоративной футурологии, так и посмодернизма, о том, что наши отношения с окружающем миром все больше и больше перемещаются в сферу, опосредованную электроникой,- видеоконференции, дискуссии на BBS и тому подобное. И немногие могут оспорить его идею о том, что власть транснациональных корпораций все больше зависит от киберпространства и осуществляется в его пределах. И, наконец, вряд ли кто будет спорить с тем, что слово (язык программирования) и дело (обработка информации) становятся единым целым в компьютере, манипулирующей символами машине, работающей с последовательностями произвольных знаков. Кроме того, способность языка функционировать в виртуальном мире внутри компьютера посредством операционных кодов находит свое отражение в обмене информацией между людьми, осуществляемом посредством компьютеров, где описание происходящего равносильно самому происходящему. Например, сообщения сексуального содержания на электронных досках объявлений некоторыми воспринимаются как "вербальное" и даже "физическое" вторжение, приносящее такой же вред, как и то, что происходит с нами в "реале".
Доказывая, что компьютер уничтожает различие между реальным и виртуальным, Диббель прибегает и к скрытым метафорам, намекающим на то, что компьютер стирает границы и между магией и техникой. По иронии судьбы именно ритуальная магия дает нам крайне полезную метафору "развода" между символическим и реальным - между киберпространством, где цифровые магические формулы "заставляют вещи происходить, происходить немедленно и неотвратимо", и материальным миром снаружи. Как пишет Джозеф Кэмпбелл, "когда маг начинает колдовать, он очерчивает вокруг себя круг, и внутри этой границы, этого герметично закрытого пространства, может пускать в действие силы, которые за его пределами теряют свою власть".
Таким образом, хотя физическая работа компьютера несомненно превращает символы в действия, а нематериальная социология BBS может отождествлять описания поступков с самими поступками, самый важный обмен символами в киберпространстве - глобальная, зачастую компьютеризированная торговля валютой, бросовыми облигациями и другими нематериальными товарами - скорее обостряет, а не снимает "разделение мира на символический и реальный". Представления о киберпространстве как "герметично закрытом", в котором желания обретают форму команд, забывших о мире снаружи магического круга, ведут к еще большему расслоению поляризованного общества, где "высшие слои - это высокооплачиваемые специалисты, низшие - низкооплачиваемые трудящиеся" и безработные, как указано в отчете специальной комиссии, возглавляемой бывшим министром труда Джоном Данлопом. "Наша культура - это культура, в которой символическая экономика, торговля "информацией" и абстрактными ценностями (кредитам, бросовыми облигациями и так далее) опередила экономику материальных благ",- пишет специалист в области потребительской культуры Стюарт Ивэн:
Она все чаще действует отдельно от последней, как совершенно автономная сфера, хотя мы еще не победили дефицит. Фондовые рынки стремительно растут вверх, а материальное благосостояние населения не улучшается. Кризис в здравоохранении, нищета и безработица - налицо зловещие признаки развала на материальном уровне общественного здания.
Министр труда Роберт Рейч также обеспокоен тем, что дальнейшее развитие техники приведет к еще большему обострению, а не сглаживанию этого неравенства. В своей статье в New York Times, озаглавленной "Разложение среднего класса", он пишет так: "Одним информационный хайвей обещает быстрее доставить до желанной цели, других он загоняет в технологическую версию "городского гетто"".
Аргументы Диббеля и мои опровержения его идей в очередной, уже далеко не первый раз, поднимают одну важную проблему - антагонистическое противопоставление политического и трансцендентального, проходящее через всю эту главу, ту оппозицию, которую Тодд Гитлин определял как "Изменить мир!" против "Изменить сознание, изменить жизнь!". На одной чаше весов лежит тезис о том, что киберпространство является социокультурной и возможно даже духовной "зоной силы" - магическим социальным пространством, где разрыв между мыслью и действием исчезает, и в котором техноязычники и другие представители сетевого содружества могут создавать "общества более достойные и свободные, чем те, что строятся на грязи, бетоне и деньгах" (Диббель). На другой чаше весов - тезис о том, что те, кто слепо верят в магические возможности сгенерированных компьютерами миров, оставляют надежду на политические перемены в мире, "построенном на грязи, бетоне и деньгах" тогда, когда их вклад так необходим.
Техноязыческие представления о киберпространстве как магическом круге, о BBS как "новых храмах века информации" (Диббель), и об Интернете как о "духовном оружии" (Делайсид) можно считать освоением киберпространства и техносферы субкультурой, маргинализированной научным мировоззрением. Они являются свидетельствами триумфа того, что Нейл Постман называет "Технополией" - "государством культуры", которое одновременно является и "государством разума". Такое государство характеризуется обожествлением технологии:
Культура ищет свое оправдание в технологии, находит удовлетворение в технологии и принимает посвящение от технологии. Это создает необходимость развития новых типов социального устройства и новых потребностей, которые приводят к быстрому разложению большей части того, что связано с традиционными убеждениями.
Техноязычники не согласны с тем, что технология в буквальном является магической силой, но в один прекрасный день они могут проиграть эту войну спорных сравнений. В эхе WELL "Техногнозисис: Компьютеры как магия" инженер-авиатехник Уильям Мук предложил убедительную и очень поэтическую аргументрацию этой идеи: