По мере того как обостряется кризис доверия между виртуальным миром света и вопиющими фактами экономического неравенства и надругательства над окружающей средой, многие начинают ставить под сомнение теорию "просачивания благ сверху вниз", которая утверждает, что интересы монополий совпадают с интересами потребителей. Как отмечает Гарри Чэпмэн, бывший исполнительный директор организации Computer Professionals for Social Responsibility:
Фанатики компьютерной революции обычно говорят, что они работают на переднем краю важнейших изменений в обществе, происходящих на наших глазах. И что все остальные в конечном счете к ним присоединятся, поскольку результаты технического развития становятся достоянием общественности в виде массовой продукции или социальной и экономической реорганизации… Однако очевидно расхождение между утверждениями тех, кто вознагражден или вдохновлен компьютерной революцией, и реальным приспособлением общества к последствиям этой компьютеризации.
Вместе с тем, теология "катапультируемого кресла", которая проповедует бегство в древний Потерянный Рай или футуристический Рай Обретенный, становится с каждым днем все более несостоятельной. Аркадия романтиков XVIII века или контркультура 1960-х не являются жизнеспособной альтернативой для подавляющего большинства киберкультурщиков, которые не желают возвращаться к дотехнологической эре каторжного труда, хронического дефицита и вовремя не выявленных заболеваний. В то же время светлое научно-фантастическое будущее от "Футурамы" Нормана Бела Геддеса на Всемирной выставке в Нью-Йорке 1939 года до Диснеевской "Страны завтрашнего дня" (Tomorrowland) и модной ныне техно-эсхатологии выглядит все более нереальным.
Принимая как должное тот факт, что техника является неотъемлемой частью нашей жизни, в этой книге, где представлены почти все субкультуры компьютерной эры, мы стараемся уклониться от споров технофилов с технофобами, которые неизбежно вытекают из этого утверждения. Для большинства из этих субкультур компьютер, выступающий в данном случае метафорой всей техники, представляется двуликим Янусом, который является одновременно и средством освобождения, и орудием подавления. И все эти субкультуры заняты собственно политической деятельностью по экспроприации техники у ученых и директоров компаний, у тех, кто определяет политику, и тех, кто формирует общественное мнение. Иными словами, у тех, от кого обычно зависит использование, доступность и дальнейшее развитие устройств, которые все больше и больше определяют нашу жизнь.
Некоторые субкультуры, например, андерграудные "роботисты" (roboticist) и киберхудожники, о которых пойдет речь в III главе ("Войны механиков: Механический спектакль") и IV главе ("Ритуальная механика: кибернетический боди-арт"), исполняют эту роль буквально, возрождая к жизни уже ненужные или устаревшие технологии в своих извращенных, часто подрывных перформансах, в которых подвергается критике военно-промышленно-развлекательный комплекс. Другие, например посмодернисты-примитивисты, о которых пойдет речь в VI главе ("Киборгизация государства") и которые кичатся "биомеханическими" татуировками с деталями машин или интегральными микросхемами, модернизируют знаки и символы, мифы и метафоры киберкультуры.
Умышленно или нет, но все они являют собой живое доказательство киберпанковской максимы Уильяма Гибсона: "УЛИЦА НАХОДИТ ВЕЩАМ СВОЕ СОБСТВЕННОЕ ПРИМЕНЕНИЕ", которая лейтмотивом проходит через всю нашу книгу. Буквально или метафорически "переработка" техники и всего сложного и противоречивого комплекса понятий, которые ее окружают, смещает фокус общественного мнения о технике из коридоров власти на, образно говоря, гибсоновскую улицу - от научных работников, руководителей компьютерной индустрии и членов подкомитета при Сенате, которые обычно диктовали это мнение, к разрозненным голосам с периферии компьютерной культуры.
"Мы тешим друга друга историями, чтобы жить",- эти начальные строчки "Белого альбома" Джоан Дидионс являются одной из основных посылок этой книги, которая написана не столько о технике, сколько об историях, которые мы рассказываем друг другу о технике, и об идеологии, которая скрыта в этих историях,- о политике мифа. Киберхиппи, техноязычники и нью-эйджевские адепты "технологии сознания", о которых говорится в I главе ("Включись, загрузись, выпади: Киберделия"), наделяют новые механизмы душой, переселяя Священное в космос. Одновременно они включаются в культурную борьбу за наследие шестидесятых годов: перенося трансцендентализм контркультуры в киберкультуру девяностых, они очищают его от луддитской ненависти к машинам и посвящают техническим целям. Точно также киберрокеры и киберпанки из II главы ("Музыка металлических машин: встреча киберпанка и синт-рокеров в черной коже") вырывают друг у друга драную мантию подросткового бунта. Тем самым они подчеркивают сугубо киберпанковскую природу рок-музыки, своего рода восстания "низких технологий". Технологи и художники кибер-боди-арта, о которых говорилось выше, устраивают техноперформансы, в которых действуют вышедшие из-под контроля роботы и люди, жизни которых угрожают огромные машины. Тем самым они драматизируют распространенное беспокойство вокруг растущей автономности умных механизмов - и, в первую очередь, "умного" оружия - и кажущегося устаревания человека. В V главе ("Робокопуляция: секс, помноженный на технику, равняется будущему") онлайновые дон-жуаны, охочие до "секса по переписке", и хакеры, мечтающие о механических женщинах, выступают в роли обличителей гендерной политики компьютерной культуры и нашей национальной одержимости механизацией секса и сексуализацией машин. И, наконец, в VI главе собраны постмодернисты, которых Дэвид Кроненберг называет "неукротимой плотью": "морфа", чье тело благодаря современной хирургии становится материалом для творчества, транссексуалка, которая воображает себя "техноженщиной 1990-х", культуристы, которые накачивают себя до машиноподобных идолов, хирурги-косметологи, которые мечтают создать человеку крылья, пророки постчеловеческой революции. Эти и другие представители киберкультуры рассказывают свои истории о переходном состоянии и неясной судьбе тела на исходе XX века.
Субкультуры, исследуемые нами в "Скорости освобождения", выступают в качестве призм, в которых преломляются основные темы киберкультуры. В том числе гибрида (как в буквальном, так и в переносном смысле) биологии и техники, а также бесполезности тела, растущей по мере того, как на смену чувственному опыту постепенно приходит цифровое моделирование. Каждая из этих субкультур по-своему осмысливает диалектику, стравливающую между собой технофилов нью-эйджа, чьи идейные установки коротко и ясно изложил редактор WiredКевин Келли, говоривший, что техника "абсолютно, 100-процентно позитивна", с технофобами в духе теоретика анархизма Джона Зерзана, который считает, что техника находится "в самой сердцевине того, что хронически неправильно с обществом". Каждая субкультура прокладывает себе путь между эскапизмом и борьбой, между техно-трансцендентализмом и политикой в киберкультуре.
Самое важное, что "неформальная" компьютерная культура смещает наш культурный разговор о технике от "там и тогда" к "здесь и сейчас", сообразуя его с соотношением сил и социальными течениями на данный исторический момент. Она заставляет нас помнить предостережение Донны Харавей, что любая "трансценденталистская" идеология, обещающая "выход из истории, способ преодоления смерти" содержит семена самосовершающегося апокалипсиса. Что нам необходимо сегодня больше, чем когда-либо, так это
глубокое, постоянное ощущение зыбкости нашей жизни, что все мы действительно умрем, что наша Земля действительно имеет пределы, что во Вселенной не существует других планет, на которых мы могли бы жить, и что скорость освобождения - это опасная фантазия.
Риторика скорости освобождения сближает научную фантастику киберпанка с верой пятидесятников в апокалиптическое вознесение, которое сопровождает конец истории, когда верующих берут на небеса. Видения кибер-вознесения - пагубный соблазн, отвлекающий нас от проблем уничтожения природы, разложения социальной структуры и увеличения пропасти между технократической элитой и массами, живущими на минимальной заработной плате. Вес социальных, политических и экологических проблем мешает совершится постчеловеческому освобождению от биологии, гравитации: XX век после космического старта рушится обратно на Землю.
Накануне миллениума мы колеблемся между технологическим Вознесением и социальным расслоением, между "Страной завтрашнего дня" и "Бегущим по лезвию бритвы", нам следует помнить, что, по крайней мере ближайшее будущее, мы проведем здесь, в этих телах, на этой планете. Пустая надежда на то, что все мы переродимся, как метко подмечает Mondo 2000, в виде "бионических ангелов", есть не что иное как неверное прочтение мифа об Икаре. Она прикрепляет нашему будущему крылья из перьев и воска.
Глава 1. "Включись, загрузись, выпади" Киберделия
Назад в будущее: контркультура, версия 2.0
Комик Филипп Проктор говорил: "90-ые - это 60-ые наоборот".
Снова в моде ЛСД. На FM-радиостанциях засилье старого доброго рока шесидесятых. Джими Хендрикс перевоплотился в образе ретророкера Ленни Кравица, чьи разноцветные рубашки и пронзительная "вау-вау" гитара являются данью уважения стилю и звуку Хендрикса. Оливер Стоун перевоевал вьетнамскую войну ("Взвод"), воскресил Джима Моррисона ("The Doors") и бросился в погоню за смутными фантомами пленки Запрудера и доклада Комиссии Уоррена ("Дж. Ф. Кеннеди"). 13 августа 1994 года орды представителей "поколения X" в сопровождении армии рекламщиков и журналюг ринулись в местечко Согертис (Нью-Йорк), чтобы провести там "Вудсток’94", насквозь фальшивую попытку вновь обрести рай за 135 долларов с носа.
Как и все ревизионистские начинания, возвращение 1960-х годов - по большей части модное заявление: возрождаются только внешние атрибуты, а все бурные политические события и многочисленные противоречия той эпохи остаются в прошлом. Наивный дурачок в клешах скачет в рекламном ролике Macy 1993 года на фоне надписи: "Don’t Worry, Be Hippie". Журнал Details за тот же год примиряет "бумеров" и "иксеров", помещая на своих страницах фотографии волосатых и бородатых парней в жилетках с бахромой и джинсах "пейсли": "Стиль контркультуры возвращается к тому, с чего он когда-то начал… Эта одежда в стиле хиппи уничтожит пропасть между "гранжем" и "гламуром"". Щелчок фотоаппарата - и путешествие во времени готово: когда история сведена к серии застывших поз и вульгарных клише, эпохи могут перемешиваться и уподобляться друг другу. Политика стиля вытесняет политику конфликта поколений.
Однако внешняя придурковатость джинсов клеш и короткие кукольные юбчонки не раскрывают всей серьезности культурной драки за шестидесятые. Она, например, лежала в основе ни много ни мало предвыборной кампании на президентских выборах 1992 года. Билл Клинтон позиционировал себя в виде выросшего экземпляра идеалистического "нового поколения американцев" Джона Ф. Кеннеди. Джордж Буш, пытавшийся своей войной в Персидском заливе, подобно экзорцисту, изгнать призрак Вьетнама, превратил все клинтоновские "достижения" 1960-х - откос от армии, антивоенные выступления, курение (но не затягиваясь!) травки - в элементы предвыборной кампании. "Республиканцы нашли нового универсального врага, шестидесятые,- отмечал в еженедельнике Newsweek писатель Говард Файнман.- Их критика вызвана тем, что в то десятилетие сумасшествия и вседозволенности нация перестала проявлять волю и дисциплину, оставила веру в семью и армию, в моральные ценности и авторитет".
Возвращение шестидесятых и культурная драка за память об этом бурном десятилетии лежат в основе киберделического крыла компьютерной культуры. Не удивительно, что многие воспеваемые СМИ кибер-идолы знакомы нам еще по шестидесятым. Так, ни одна большая статья об киберделии не обходится без 70-летнего гуру Тимоти Лири, призывающего читателей "включиться, загрузиться и выпасть" и называющего компьютер не иначе, как "ЛСД девяностых", или Стюарта Бранда, бывшего Веселого Проказника и создателя хипповской библии "Всепланетный каталог" (Whole Earth Catalogue с пророческим лозунгом "Доступ к инструментам"). Другие киберделические знаменитости, такие как, например, основатели Mondo 2000 Королева Мю и Р. Ю. Сириус, автор книг о виртуальной реальности и онлайновых сообществах Говард Рейнгольд, защитник прав компьютерных пользователей Джон Перри Барлоу и рационализаторы виртуальной реальности Бренда Лорел и Жарон Ланье тоже насквозь пропитаны контркультурой Северной Калифорнии шестидесятых годов.
Возникшее в Северной Калифорнии и окончательно сформировавшееся в Беркли вокруг ежеквартального издания Mondo 2000, явление киберделии включает в себя целую группу субкультур, среди которых "мертвоголовые" компьютерные хакеры, рейверы (завсегдатаи ночных рейв-вечеринок), техноязычники и технофилы нью-эйджа.
Киберделия примиряет трансцендентальные порывы контркультуры 1960-х годов с "информоманией" 1990-х. Но не забывает она и о 1970-х, заимствуя у них миллениаристский мистицизм нью-эйджа и аполитичное самопоглощение всякого потенциального человеческого действия. Как отмечает писатель-киберпанк Брюс Стерлинг,
сегодня для огромного числа американцев больше не существует мнимой границы между богемой и технарями. У людей этого сорта может висеть над окном колокольчики на ветру, а собака вместо ошейника ходить в шейном платке, но при этом у них наверняка будет стоять дома мощный Machintosh с программами для MIDI-синтезатора и моделирования "сносящих крышу" фракталов. В наше время даже сам пророк ЛСД Тимоти Лири готовит для своих курсов лекций демо-версии графических моделей виртуальной реальности.
Дуглас Рашкофф использует "моделирование сносящих крышу фракталов", упомянутых Стерлингом,- запутанных, закрученных абстрактных фигур, создаваемых компьютерами при помощи сложнейших математических формул,- в качестве главной метафоры, на которой строится его киберхипповский эпос "Киберия: Жизнь в окопах гиперпространства". Для Рашкоффа фрактал символизирует киберделические субкультуры, совокупность которых он называет "Киберия" (неологизм заимствован у проекта Cyberia Project, специализирующегося на виртуальной реальности). Он служит для киберхиппи своего рода "Инь-и-Яном", знаменующим, цитируя известное выражение ученого и эссеиста Ч. П. Сноу, единство двух культур - научной и ненаучной,- на которые разделено общество научными достижениями XX века.
В киберделии ценности, идеалы и уличные стили контркультуры Хейт-Эшбери/Беркли скрещиваются с техническими инновациями и традициями Силиконовой долины. Карикатурное противопоставление нечесаного обкурка и застегнутого на все пуговицы будущего инженера, неразрешимое в 1960-е годы, полностью исчезает в образах хипа-технофила Стерлинга или киберийцах Рашкоффа. В средствах массовой информации имидж "иксеров", доминирующих в хайтечных субкультурах, все больше и больше приближается к киберхиппи или, в Великобритании, к "зиппи" (от "Zen-inspired pagan professional", профессиональные язычники, вдохновленные дзеном). Тоби Янг, главный редактор британского Evolution, определяет "зиппи" как "смесь детей цветов шестидесятых и технарей девяностых".
Подобно своему предшественнику из шестидесятых годов, киберхиппи предстает в воскресных приложениях больше как фикция, выдумка прессы. Он или она носят украшения из запчастей компьютера от Famous Melissa из Фриско и одевается в "киберделическая мягкая одежда" от дизайнера Амеба (тоже из Фриско) -футболки с абстракционистскими спермообразными разводами, "леггинзы", украшенные пауками, шутовские колпаки, популярные на рейв-пати. Он или она медитирует на киберделическую мандалу - наподобие той, что можно увидеть в рекламе "Нового электро-кислотного опыта" в Inner Technologies - каталоге "инструментов для расширения сознания", которые можно заказать по почте. "Реанимируйте Лето Любви с помощью нашей версии 90-х светового шоу 60-х",- увещевает реклама.
Каждый найдет здесь что-то для себя: переливы цвета, гипнотические, пульсирующие мандалы, психоделические фракталы, сюрреалистические кинопроекции, компьютерная анимация и самая современная видеографика. Сдвиг сознания гарантирован!