– Между прочим, он велел тебе оставить все результаты исследований.
– Хочет приписать себе мои заслуги? Не бывать такому! – Выкрикнув, Токида быстро посмотрел по сторонам и горько усмехнулся: – Давай об этом потом, ладно?
– Хорошо.
Вернувшись в лабораторию, Ацуко пожалела, что не спросила у Токиды, поставил ли он блокиратор. Нобуэ Какимото просматривала сон тяжелобольного, записанный накануне. Доклад она так и не откопировала.
– Этот сон тебе смотреть нельзя. Слишком опасно.- Ацуко поспешно отключила монитор.- В чем дело? Доклад необходимо срочно сдать.
Нобуэ сидела, потупив взгляд, но вдруг резко встала. Со всего маху, как будто совсем спятила, она залепила Ацуко пощечину.
– Не задавайся! Красавица, мать твою!
14
Видимо, Паприка сообщила привратнику о визите гостя: тот сразу же пропустил Носэ. Было около полуночи. Тацуо Носэ тут же направился к лифту в глубине вестибюля.
Однако едва он нажал на кнопку шестнадцатого этажа, как вслед за ним в лифт втиснулся огромный человек. Носэ решил, что это, должно быть, и есть тот самый разработчик установки. Лицо на неразборчивых фотографиях в газетах Носэ не запомнил, но из статей знал, что ученый – тучный человек весом за центнер. Нажав на кнопку пятнадцатого этажа, толстяк подозрительно покосился на Носэ.
Тот же, улыбнувшись, поздоровался взглядом и сказал:
– Директор Сима устроил мне лечение у Паприки. Моя фамилия Носэ.
Человек, похоже, удивился:
– Паприка? Опять она за свое? Ох, не вовремя.- И он вдруг улыбнулся.
Как предпринимателя, люди вроде Токиды должны были интересовать Носэ меньше всего: обрюзгший безвольный мужчина, он с людьми и разговаривать-то не умеет толком. Но что-то в нем все равно к себе располагало. Прежде всего взгляд – ясный, благородный.
Носэ не знал, что вызвало у толстяка улыбку на словах "ох, не вовремя". Газеты, которые он читал, не опускались до публикаций слухов о Паприке, анонсы еженедельников не печатали. На пятнадцатом этаже мужчина вышел, даже не попрощавшись. Казалось, он о чем-то задумался. Носэ разбирался в людях и понял, что с ним в лифте ехала чистая и невинная душа.
На шестнадцатом этаже перед квартирой 1604 пришлось подождать. Когда Паприка открыла дверь, Носэ невольно вскрикнул:
– Что у тебя с глазом?
– Так, пустяки. Не обращайте внимания.
Под левым глазом у нее темнел синяк, а сам глаз налился кровью. Носэ подумал, что это ее приложил кто-то из больных, а вслух спросил:
– Больно?
– Да уж. Кофе будете?
Переступая порог гостиной, Носэ на мгновение усомнился в Паприке.
– Спасибо, но мне необходимо уснуть, правда?
– Верно. Тогда как насчет виски? Я подключусь к вашему сну только под утро, поэтому немного выпить можно.- Паприка достала из сервировочного столика "Джек Дэниеле" и наполнила бокалы со льдом.- Я сегодня устала и хочу поспать, но на один бокал компанию составлю.
– Что ж, неплохо,- согласился Носэ, внимательно разглядывая Паприку. Раньше в домашней одежде он ее не видел. Паприка вдруг растерялась и потупила взгляд – такого с ней не бывало уже много лет. А Носэ заметил, что перестал считать ее ребенком.- Я понимаю, тебе сейчас не до веселья.
– Ну почему? Расслабиться не помешает.
Они сидели за стеклянным столом друг против друга и пили виски со льдом. Позади Паприки расстилалась панорама ночного города. В комнате было уютно, и Носэ быстро захмелел. Паприка – вся такая домашняя. Однако Носэ показалось: что-то ее удручает и беседовать она не расположена. Время от времени она будто бы порывалась что-то сказать, но не решалась. Возможно, ей требовался совет Носэ, но она сомневалась, можно ли ему довериться. И в конце концов промолчала. Лишь поставила бокал на стол и поднялась с места:
– Вы же, наверное, тоже с самого утра на ногах. Устали? Давайте будем укладываться.
– Да, видимо, пора.
– Можете принять душ. Насколько я помню, пижаму вы не носите. В душевой есть халат.
– Хорошо.- Носэ понимал: чтобы не стеснять Паприку, будет лучше, если он уснет первым. Быстро допив виски, он поднялся.
Странное чувство. Что это? Отношения пациента и врача? Отца и дочери? А может – супругов? Или более того – любовников? Носэ не чувствовал себя дома, но и супружеской изменой тут не пахло. И уж точно не больница. Из ванной Носэ прошел в спальню, там при свете монитора разделся и в одном нижнем белье лег в постель. Потом в белоснежной ночнушке зайдет Паприка и наденет ему "горгону".
Спать не хотелось. Носэ разбирало бесстыдное желание еще раз увидеть фигуру Паприки в неглиже – пусть даже в полумраке. Из ванной доносился плеск воды.
Когда Паприка вошла в спальню, Носэ лежал с закрытыми глазами. В щелочку между век он увидел, что девушка стоит у кровати и, улыбаясь, смотрит на него. Она казалась высокой, голубой свет из-за спины пробивался через ночную рубашку, отчетливо вырисовывая грудь. Синяк под глазом был незаметен. Паприка напоминала богиню – Венеру или Харити*. Заметив пристальный взгляд, богиня погрозила Носэ пальцем и, оголив загорелые икры, легла на соседнюю кровать. Дотянувшись до аппарата, стоявшего у изголовья, вставила флоппи-диски, что-то намотала на запястье, а после укрылась простыней и затихла.
* Харити (санскр.) – буддистская богиня, покровительница детей, благополучного деторождения, воспитания, гармонии между супругами, любви и согласия в семье.
Годы берут свое. Увидев, что хотел, Носэ успокоился и, когда послышалось сонное дыхание Паприки, тоже провалился в забытье. После нескольких коротких фаз сна проснулся, снял "горгону", сходил в туалет. А вернувшись, пристально посмотрел на красивое лицо спящей Паприки, горько усмехнулся, представил, как уныло должна выглядеть сейчас его улыбка, и, умиротворенный, лег в постель. На сей раз уснул крепко.
Его несуразные похождения продолжались. Носэ наполовину осознавал, что видит сон. Похожие сюжеты снились ему часто. Он почти не ходил в кино, а когда посмотрел на видео из проката фильм "Кибер-спаситель", его приятно удивил прогресс приключенческого жанра. В нем словно возродилось ощущение прежней киношной лихорадки детских лет. И вот теперь ему снились такие сны.
Носэ шагает по лесу навстречу приключениям. На нем изрядно поношенный костюм-сафари – вроде того, который в телесериале "Джим из джунглей" носил Джонни Вайсмюллер. В знойных джунглях колышется подлесок кто-то проворно снует там зигзагами. Могут быть нищие в тряпье. Носэ необходимо успеть поймать кого-нибудь.
В погоне он ныряет в заросли кустарника вслед за беглецом. Завязывается вялая потасовка. И что он видит?
У неприятеля не лицо, а морда – то ли кабана, то ли медведя.
"Ага, это – Сэгава!" – считает Носэ, повалив довольно хилого оборотня наземь.
– Нет, не он. Но раз не Сэгава, то кто же? Кто он? – произносит Носэ вслух. Неужели он не помнит свой вчерашний сон после того, как %?:*?
– Ты прав, это не Сэгава, а Такао,- подбадривает его Паприка.
"Точно. Это не Сэгава, а Такао. Вспоминая тот сон, необходимо догадаться, кто чей №!%:*?. Так сказала Паприка, и нужно действовать безотлагательно". И вот припечатанная к земле морда неприятеля превращается в лицо мальчика, который по-детски поясняет, что он Такао. Носэ узнает его не сразу.
Носэ опять шагает по лесной чаще. Теперь – вместе с Паприкой. На ней, как обычно, красная майка и джинсы, которые Носэ в шутку называет "ее униформой". При этом он не знает, из какого сна эта Паприка: вчерашнего или проникла только сейчас.
– Прости, я только что подключилась,- улыбается она.
– Нет-нет, о чем ты? Незачем извиняться. Я рад, что ты пришла,- бормочет Носэ. А может, думает, что бормочет. Но Паприке сразу все понятно. А из окрестных зарослей за ними наблюдают оборотни – медведь, тигр, кабан, волк, гиена…
– Кто это? – равнодушно интересуется Парика.- Тоже из бондианы?
– Нет, это другие. Из "№%?:*!%*"? – Название он помнит, однако во сне произнести не удается.
– Что-что? – переспрашивает сидящая рядом Паприка.
Они вдвоем уже сидят в зрительном зале и смотрят фильм, в котором только что играли сами.
– Это "Остров доктора Моро". Я ездил смотреть его один.
– Выходит, "Доктор Ноу" и "Остров доктора Моро" смешались?
Проницательный анализ Паприки жжет желудок Тацуо Носэ почище пряностей. Может, потому у нее такое прозвище?
– Но если этот фильм я смотрел один, то на "Доктора Ноу" ходил с кем-то вместе.
Носэ со стоном отрывает взгляд от экрана и поворачивает голову направо. Ему показалось, что он увидит там что-то неприятное, и он не ошибся: вместо лица Паприки – тигриная морда.
За окном начинается поле. Носэ любуется пейзажем из окна какой-то гостиницы. Поле словно из воспоминаний о родине. Посреди него какой-то мужчина продает кому-то из клиентов Носэ овощи.
– А это кто?
Обернувшись, Носэ видит, что на татами стоит Паприка. Вместо морды тигра – ее обычное лицо. Она подходит к Носэ и садится в плетеное кресло у окна.
– Похоже, то был Намба.- Но почему он продавал овощи на поле, Носэ не знает.
В коридоре паника. Паприка усмехается:
– Говорят, в гостиницу забрел тигр.
– Похоже, они правы,- произносит Носэ, понимая, что глаза у него округлились от страха.- Караул! В гостиницу забрел тигр!
– И сюда войдет? – наивно спрашивает Паприка.
Носэ ничего не отвечает, а самому становится страшно: "Сейчас войдет тигр, и я узнаю, каково быть гладиатором".
– Как думаешь, почему я превращалась в тигрицу? Носэ не может ответить на ее вопрос – язык одеревенел.
Отодвинув в сторону фусума*, входит его сын – ему года четыре-пять, он в легком летнем кимоно-юката. Носэ понимает, что вспомнил поездку с семьей в гостиницу на горячих источниках.
* Фусума (яп.) – скользящая дверь в виде обклеенной с двух сторон бумагой деревянной рамы.
– Этот ребенок – и вправду твой сын? – спрашивает Паприка, привставая от удивления.- Тот самый, что звонил мне на днях?
– Да, он. Лет десять с лишним назад.- Носэ вспоминает важную деталь.- Кстати, его зовут Торао. Только иероглиф "тора"** пишется как в восточном гороскопе.
** Тора (яп.) – тигр.
Юный Торао сразу же куда-то пропадает. Паприка сидит в плетеном кресле, погрузившись в раздумья, а сцена вокруг опять сменяется.
Фойе на первом этаже. Никого нет. Это фирма Носэ, стеклянная дверь – автоматическая. Похожая на Паприку женщина задает Носэ вопрос. Оба не сводят глаз с автоматической двери.
– Почему ты дал сыну имя Торао, не вспомнишь?
– Мне понравилось. Почему? Не знаю. Открывается дверь, и в фойе на красном велосипеде
въезжает Скэнобу.
– Постой, то был не Скэнобу. Но раз не он, то…
– Точно,- говорит Паприка.- Акисигэ, да? Тот, что заправлял в классе и измывался над слабыми?
Скэнобу стал Акисигэ, которого Носэ не мог забыть, как ни пытался. Этот Скэнобу-Акисигэ ставит велосипед в углу, подходит к стоящему там мальчишке и заводит с ним разговор.
– Кто это? – спрашивает Паприка.
– Синохара. Из шайки Акисигэ,- отвечает Носэ и шагает вперед.- Ты спрашивала, почему я назвал сына Торао? Был у меня один хороший товарищ по фамилии Торатакэ. Наверное, я хотел, чтобы сын походил на него.
Носэ спешно выходит на улицу. Паприка догадалась: Носэ не хочет, чтобы она увидела какую-то ключевую сцену, и покидает это место с таким видом, будто пытается вспомнить нечто важное. Она притворяется, что не замечает уловки, и Носэ это понимает. Он говорил все быстрее, как будто наяву, а не во сне. Словно пытался скорее проснуться. И действительно начинает просыпаться. Потому и речь отчетливая.
– Мы с этим мальчиком часто ходили в кино. "Доктора Ноу" тоже поехали смотреть вместе. Его отец владел большим рёканом*. Мальчишка был помешан на кино. Я мечтал стать режиссером, он – оператором. Представляли, как вместе когда-нибудь будем снимать кино.
* Рёкан (яп.) – гостиница в традиционном японском стиле.
Носэ шагает по тротуару, Паприка – за ним, беспрестанно озираясь. Остановившись у перекрестка, она показывает пальцем на угол здания и громко говорит:
– Смотри, табачная лавка. Значит, Акисигэ и Синохара разговаривали здесь, за углом – "за табачной лавкой".
Они вдруг на берегу речки – на маленьком пустыре за табачной лавкой, который Носэ видел во сне накануне.
– ?¶§v•???! – Закричав нечто нечленораздельное, Носэ меняет сцену и оказывается в самом спокойном для себя месте – ресторанчике окономияки**, куда часто захаживал в студенчестве.
** Окономияки (яп.) – жареная лепешка из смеси разнообразных ингредиентов – обычно с лапшой, мясом, морепродуктами и овощами, смазанная специальным соусом и посыпанная очень тонкой стружкой сушеного тунца и зелеными водорослями.
Паприка замечает, как смутился Носэ, однако другого выбора у него нет. Но сама она менять место не хочет.
– Извини, но мы возвращаемся.- И она в полудреме жмет на кнопку обратной перемотки.
Они опять на задворках табачной лавки. Там Акисигэ вместе с Такао и Синохарой издеваются над Намбой. Тот валяется на земле, а трое обидчиков пинают его что есть сил.
– Это же не Намба. Кто? – в лоб спрашивает Паприка.
Носэ в ответ вскрикивает – и опять сбегает в ресторанчик окономияки. Возврат кадра.
Задворки табачной лавки. Теперь издеваются над сыном Носэ. Синохара валит наземь Торао и, усевшись сверху, душит его. Двое дружков стоят рядом.
– Прекрати! – кричит Носэ и бросается на Синохару. А затем уже Паприке: – Точно! Это не Торао, а Торатакэ.
Тацуо Носэ проснулся весь в поту. Паприка следила за изображением в коллекторе. Привстав на кровати, Носэ, весь в слезах, выпалил:
– Торатакэ мертв. Это я его убил.
15
– Извините, что сделала вам больно,- сказала Паприка, снимая "горгону".- Пора было просыпаться, а я хотела, чтобы вы вспомнили как можно больше. Торатакэ же убили не вы, правда?
Паприка обняла Носэ, пытаясь его успокоить. Он ощутил аромат ее груди и тяжело вздохнул.
– Он покончил с собой. Все равно что сам убил.
– Не стоит так говорить. Вы все принимаете очень близко к сердцу…- Паприка успокаивала Носэ так, будто все понимала.- Ну, будет. Давайте первым делом – в душ. Потом позавтракаем и не спеша обсудим этот сон.- Как нянька с младенцем-переростком.
"Вспомнил! Все вспомнил". Под теплым душем Носэ успокоился до того, что ему уже казалось странным, почему до сих пор он не мог побороть страх. Вроде бы в тонкостях человеческой души разбирается, тертый калач, можно сказать, а в себе вот не разобрался. Испугался за свою жизнь, счел приступы следствием органического поражения мозга.
– Торатакэ был вашим лучшим другом? – спросила за завтраком Паприка.
– Да. Их семья держала рёкан "Торатакэ". Поэтому во сне и появилась гостиница, в которой подняли шум из-за тигра.
Носэ впервые в жизни ел овощи без соуса, и – удивительно – это показалось ему вкусным.
– Выходит, появления во сне тигра – воспоминания о Торатакэ? И та тигриная морда в кинотеатре – сон как бы подсказывал, что вы часто ходили в кино вместе?
– Сон с самого начала давал мне эту подсказку.- Носэ догадался, что Паприка подталкивает его к самоанализу сна.- И в том кабинете среди зверей-одноклассников тигр тоже был. А смерть Торатакэ выразилась в похоронах Намбы. И сцена нашей с Намбой лихой перестрелки на автоматах из "Доктора Ноу" – напоминание о том, как мы с Торатакэ были в ту пору близки. Но все же очень странно, почему я никогда не вспоминал о лучшем друге. Однако если задуматься, похоже, я и раньше видел сны с тигром. Да, точно. Помню, каждый раз меня окатывало то страхом, то нежностью.
– При этом похожего на медведя Такао вы вспомнили сразу.
– Ну, Такао появлялся, символизируя Сэгаву.- Носэ теперь и сам увлекся анализом.- Через связь "Скэнобу – Сэгава – я – Намба" сон давал мне возможность вспомнить, кто над кем издевался в средней школе.
– Согласна. Только сон – он должен не только напоминать. Подумайте еще. Я чувствую, что сейчас узнаю много нового.- Щеки Паприки разрумянились. Видно, докапываться до сути было ей в радость.
– И ведь сон в кинотеатре – где я режиссер, а Намба кинооператор – намекал на Торатакэ. Задворки табачной лавки – то же самое. Там Акисигэ и его шпана издевались над неугодными им мальчишками. Акисигэ терпеть не мог Торатакэ – тот учился хорошо. И вот они приказали мне привести Торатакэ за табачную лавку. Я знал, что если откажусь, они наверняка побьют и меня. Потому и привел Торатакэ. Пока над ним издевались, я стоял в стороне и глазел по сторонам,- сдавленно простонал Носэ.- Ничтожный трус! До сих пор вспоминаю эту мерзкую сцену – и стыдно.
– Возможно, вам не давала покоя ситуация с Намбой?
– Видимо, так. Очень похоже.- Носэ взглянул на Паприку исподлобья и поднес ко рту чашку – Значит, мой невроз страха из-за этого?
– Конечно. Правда, есть и другие причины. Но Торатакэ хватило и этой, чтобы покончить с собой.
– Когда Торатакэ перестали бить, он был весь в крови. Я проводил его домой, а он, зная о том, что это я его подставил, не упрекнул меня ни словом. Я тоже… ничего не смог ему сказать. С тех пор… мы перестали быть друзьями. Представляю, как потрясло его мое предательство.- Носэ вгляделся в небо за окном.- Вот оно как… Выходит, я дал сыну имя Торао, желая хоть как-то искупить вину?
– И все же предательство – еще не повод накладывать на себя руки,- пожав плечами, произнесла Паприка. Синяк под глазом только подчеркивал скепсис у нее на лице.- Вы не задумывались об этом с позиции своих нынешних взглядов и здравого смысла?
– Задумывался,- соврал Носэ и настороженно замер.- К чему ты это?
– Детские иллюзии – при всей их надуманности не покидают нас даже в зрелом возрасте.
– Но те трое и дальше измывались над Торатакэ.
– Вы это видели?
– Н-нет.
Носэ, похоже, впервые усомнился в своей памяти. Он знал такие случаи, когда идеальная, казалось бы, память опровергалась достоверными фактами, а правильными оказывались иллюзии.
– Ну допустим, Торатакэ покончил с собой. Вы ходили на его похороны?
– Нет. Не припоминаю…- Носэ опять отвел взгляд.
– Вот. А теперь задумайтесь. Вам не кажется это странным?
– Но я слышал это собственными ушами от Синохары. Точно. Он тогда позвонил мне, чтобы сказать о встрече выпускников.
– Встреча выпускников? – изумленно переспросила Паприка.
– Да. Хотя погоди! Выходит, Торатакэ умер уже после средней школы? – Носэ размышлял вслух, и уверенность постепенно возвращалась к нему.- Впервые меня позвали на встречу выпускников, когда я учился в институте. Только наша семья перебралась в Токио. Остальные мои одноклассники продолжали учиться в местной школе. Пока все жили вместе, такие встречи были ни к чему.
– И что же сказал Синохара?
– "Ты слышал, Торатакэ покончил с собой?"
– Так и сказал? – подчеркнула Паприка. Ее подозрения усиливались.
– Да. Меня шокировало, поэтому запомнил я очень хорошо.
– Ну так подумайте сами! Даже если он покончил с собой – но не в средней же школе! Ведь так? Какое отношение это имеет к вам?
Носэ опустил голову.
– Все правильно. Почему же я все время корил себя?