Кучера думал о том, что произошло с тех пор, как он приехал сюда, в эту деревню. Теперь ему казалось, будто он жил здесь с незапамятных времен. Все стало ему знакомым и близким: люди, с которыми он встречался, друзья по службе, Ирма, по-прежнему улыбавшаяся ему, хотя и знавшая, что он встречается с Марихен. Она прижималась к нему всякий раз, когда разносила еду, но он был равнодушен к этим знакам внимания. Он улыбался ей, разговаривал с ней, иногда шутил, но теперь между ними пролегал рубеж, который он не мог преодолеть.
Марихен ясно дала ему понять, какими должны быть их дальнейшие отношения, и он не хотел ее сердить. Карбану он не лгал, он любил ее. И чем дольше он ее знал, тем сильнее становилось его чувство. Волновало его только то, что иногда приходилось сидеть за столом с контрабандистом, что Марихен участвовала в его темных делах. Хотя девушка обещала ему больше не помогать отцу, это не было решением вопроса. Надо было уговорить Кречмера бросить контрабанду и заняться честным трудом. Но каким? Нищета по-прежнему держит население округи в своих цепких лапах, текстильные фабрики Мюллера стоят, люди живут на пособия по безработице. А контрабанда кормит Кречмера, и, как он слышал от Марихен, кормит неплохо. Это чувствовалось по всему, в доме каждый грош не берегли. Поэтому, видимо, нет смысла заставлять его изменить образ жизни. Как только он, Кучера, женится на Марихен - теперь он думал об этом, как о чем-то само собой разумеющемся,- тут же попросит перевести его в другое место. И Марихен поедет с ним. Но что станет с Кречмером, который привык к ней и вряд ли захочет жить в одиночестве? Поедет ли он с молодоженами? Ведь в Кирхберге у него дом, друзья, компаньон Ганс...
- Не забудь, старина, что она контрабандистка, - сказал вдруг Карбан.
Очевидно, их занимали одни и те же мысли.
- Вы хотите сказать, что мне придется делать выбор между Марихен и службой? Так я вам сразу отвечу: лучше снять форму, чем жить без Марихен! - патетически воскликнул Кучера и услышал, как Карбан тихо рассмеялся:
- Не знал я, что ты настолько глуп.
- Я ведь, ей-богу... - попытался защищаться молодой человек, но старший таможенник прервал его:
- Да если бы ты не был государственным служащим, Кречмер сразу бы дал тебе от ворог поворот. Ты не первый, кто ухаживает за Марихен, но все твои предшественники уходили ни с чем, потому что ничего собой не представляли и ничего не имели за душой. Жили на пособия по безработице, да изредка кое-какая халтура перепадала. А старый козел не глуп, ему нужен зять с обеспеченным будущим. Однажды он даже попытался сосватать дочь за почтмейстера из Фукова, но Марихен об этом и слышать не захотела. Ты, наверное, и не догадываешься, что у тебя будет богатая невеста. Марихен от какой-то тетки унаследовала кучу денег. Если ты снимешь форму, Кречмер тебя и на порог не пустит. Он хочет подыскать для дочери стоящего жениха. Следит за ней, как дракон, и это меня не удивляет. Марихен - единственное, что у него есть.
С минуту было тихо. Кучера повернулся и увидел, что Карбан закрыл глаза и подложил руки под голову. Через секунду он уснет и проснется точно двадцать минут первого, когда им надо будет заканчивать дежурство. Но Карбану вдруг расхотелось спать. Он закрыл глаза от солнечного света, а в голове его роились мысли, навеянные разговором с Кучерой. Они вызывали в душе горечь и печаль.
Он понимал, что его собственная жизнь - это сплошная цепь разочарований. Жена не жила с ним, дети умерли... Нет, лучше не вспоминать. Как только он возвращался к событиям, оставившим след в его жизни, то всегда испытывал жгучую боль. Жена приезжала к нему иногда, чтобы привести в порядок квартиру, оставалась на два-три дня, но потом вновь возвращалась в Кралупы, где у нее был дом и где жила ее больная мать. В последний раз они сидели рядом, как два дальних родственника, которые едва знакомы и поэтому им нечего сказать друг другу. Они добросовестно пытались преодолеть разделявшую их отчужденность, но оба чувствовали тщетность этих попыток. Их ничто не связывало, может быть, только воспоминание об умерших детях. Жена говорила, что она уже многие годы больна, но никогда не рассказывала, что это за болезнь. Может, это была просто отговорка, чтобы не жить с ним на границе, чтобы не покидать свой дом и старую мать, которая нуждалась в уходе? А он и не настаивал, чтобы она жила с ним, привык к одиночеству. Когда она уезжала, ему становилось легче. Внутренняя напряженность, от которой он не мог избавиться в присутствии жены, после ее отъезда сразу исчезала. Он любил спокойствие, тихий холостяцкий дом. Он готовил себе то, чего ему хотелось, а если не было желания возиться у плиты, шел обедать в трактир. Он смирился со своим положением. Только воспоминание о детях продолжало причинять боль. Если бы они были живы, все было бы иначе. За Олинку он боролся больше всего. Она умерла в четыре года от тяжелой лейкемии. Двое ее братьев умерли, не прожив и года. Что за проклятие преследовало его семью?
- Что поделаешь! - проговорил он вслух. Уловив, что Кучера повернулся к нему с немым вопросом, Карбан начал говорить с плохо скрываемым волнением: - В молодости человек планирует, как будет жить, как все устроит, но потом случается что-то непредвиденное и все планы идут прахом. Я всегда хотел иметь большую, дружную семью, но из этого, как видишь, ничего не получилось. Некоторые быстро смиряются со своей судьбой, а я не могу, хотя ничего другого мне не остается.
Вокруг них жужжали мухи, снизу все еще доносилась музыка, а над ними простиралось голубое безоблачное небо.
- Если ты ее любишь, женись на ней, - сказал через некоторое время Карбан. - Не бойся, любовь сглаживает многие шероховатости. Вам хорошо, вы знаете друг друга, а я вот женился по объявлению, даже толком не познакомившись со своей будущей женой. Не было времени. Вот наш брак и не состоялся. Мы до сих пор чужие, как тогда в Кралупах, когда встретились впервые.
Кучера молчал. Он чувствовал, что старший таможен-пик расстроен, но не знал, как его утешить.
- Знаешь что? - сонно протянул Карбан. - Сбегай-ка за своей рыженькой. Карабин оставь здесь, чтобы люди не говорили, будто ты на службе гуляешь с девчонкой. Приведи ее сюда, и посидите где-нибудь на склоне на солнышке. Пусть загорит немножко, а то бледная, как призрак. Ну а я пока вздремну.
Кучера вскочил, поблагодарил начальника и помчался вниз. Марихен его, разумеется, не ждала. Как он и предполагал, она крутилась около плиты. На ней была темная юбка и белая блузка. Он ворвался в дом столь стремительно, что Марихен даже испугалась:
- Что случилось?
- Не хочешь выйти со мной на улицу часика на два? Там так хорошо! У начальника сегодня приступ великодушия.
- Ты есть не хочешь? Я уже все приготовила.
-- Нет, я после дежурства зайду. Ты не забыла, что пригласила меня на сегодня? А теперь бросай все и пойдем на склон.
Она передвинула кастрюли на край плиты, добавила дров и закрыла дверцу. Потом в течение нескольких минут вымыла посуду, подмела кухню и постелила скатерть на стол. Работала она быстро и ловко, и Кучера одобрительно наблюдал за ней. Закончив дела, Марихен устроилась у зеркала и стала причесываться. Она подняла руки, и блузка обтянула ее стройную грудь. Кучера обнял ее.
- Подожди! Пусти меня! Я же так никогда не причешусь!
Он хотел поцеловать ее, по губы его наткнулись на шпильки, которые Марихен держала в зубах. Она засмеялась.
- Перестань! - строго прикрикнула она, когда его руки слишком осмелели. Собрав волосы в узел, она критически осмотрела себя в зеркале.
- Что это ты так смотришь? Мне ты нравишься, очень нравишься!
Она наморщила лоб, словно напряженно думала о чем-то, потом улыбнулась ему и исчезла в соседней комнате. Таможенник осмотрел кухню. На окнах стояли горшочки с бегониями, на старом диване, аккуратно прикрытом покрывалом, лежала подушка ручной вышивки, в шкафу блестела чистотой посуда. Вдруг ему представилось, как он вместе с Марихен входит в магазин матери, а та поднимает близорукие глаза и спрашивает, что им угодно. "Мама, это моя невеста, Марушка", - объяснит он. А потом они отправятся гулять по Праге, а вечером пойдут в театр или на танцы...
Марихен вышла из комнаты. На ней был темный костюм, губы она слегка подкрасила. Кучера смотрел на нее с открытым ртом: никогда она не казалась ему такой прекрасной.
- Что ты на меня так уставился?
Чаще всего он видел ее в старом свитере и темном шерстяном платке. Минуту назад в простой белой блузке и старой юбке она показалась ему очень красивой, но теперь...
- Марушка! Марушка моя! - Он обнял ее и прижал к себе. - Милая моя, - воскликнул он, - ты самая красивая девушка в мире!
- Худая, бледная, веснушчатая...
Он легонько прикоснулся губами к ее губам. Она не противилась. Затем по-детски, не открывая губ, сама поцеловала его и обняла за шею. Веер темных ресниц на мгновение прикрыл ее карие глаза. Кучера пылко прижал ее к себе, но девушка резко отпрянула и пошла к зеркалу. Неужели он испугал ее своим нетерпением?
- Почему ты меня боишься? - тихо спросил он.
- Я тебя не боюсь.
- Я хочу жениться на тебе и сегодня скажу об этом твоему отцу.
Марихен остановилась как вкопанная. Он заметил, что она слегка покраснела, словно услышала нечто неприятное.
- Да ты меня и не знаешь толком, - заметила она.
- Я знаю тебя уже сто лет!
- Ты с ума сошел! - воскликнула она, улыбнувшись своему отражению в зеркале.
- Почему?
- Потому что ты не понимаешь, что говоришь.
- Сегодня я сказал Карбану, что женюсь на тебе.
Марихен бросила на него вопросительный взгляд, но потом улыбнулась, и ему стало легче.
- Я бываю противная, вредная, со мной тебе будет трудно...
- Я тоже психом бываю, честное слово. Мама говорила, что у меня в голове не все в порядке, что у меня одного шарика не хватает... Я просто псих в квадрате!
- Люблю психов в квадрате, - заявила она, - нет ничего скучнее, чем человек, нормальный во всех отношениях.
Они вдруг оба рассмеялись. Он обнял ее и прижал к себе:
- У меня будет прекрасная ненормальная жена!
- Взбалмошная!
- Отлично! Я буду боготворить ее, на руках носить...
Она прижалась к нему:
- Хорошо запомни то, что сейчас сказал.
- На всю жизнь?
- Да, на всю жизнь.
На улице они все время встречали знакомых Марихен. Девушка здоровалась с каждым и без тени смущения отвечала на вопросы. Кучера был немного недоволен тем, что их задерживают, но при этом ему льстило, что их видят вместе. Он с гордостью поглядывал на шедшую рядом с ним девушку. Ее маленькая ручка крепко сжимала его пальцы.
- Ты уже выздоровела, Марихен? - спрашивали любопытные.
- Спасибо, выздоровела.
- А то отец очень скучал, ходил сам не свой. Береги себя, ты еще слабенькая, воспаление легких - это не шутка.
Она согласно кивала и торопилась поскорее пройти деревню. Наконец они вышли на окраину и по полевой дороге направились вверх, к лесу.
Карбан с минуту наблюдал, как они поднимаются, прижавшись друг к другу, и, довольно улыбнувшись, вновь растянулся на траве.
8
По мостовой центральной улицы городка топали кованые сапоги. Поток демонстрантов вливался на широкую площадь. Мужчины помоложе надели кожаные шорты, а мускулистые икры обтянули белыми гольфами. Степенные же отцы семейств нацепили темные мундиры союза охотников, стянув толстые животы ремнями с надписью на пряжках: "С нами бог". Вскинув старые охотничьи ружья на плечо, они пытались держать шаг, но раздувшиеся от пива животы не позволяли им этого, поэтому они раскачивались, словно утки. Отряд молодежи бил в барабаны, а трубачи раздували щеки так, что они едва не лопались.
- Посмотри-ка! - показал Кречмер на колонну. - Вон наш Вайс вышагивает.
- Я и не знал, что он стал членом нацистского объединения, - удивился Ганс.
Вайс шел со стариками. На нем была новая форма, а на голове красовалась широкополая шляпа.
- Ты посмотри, как гордо держит голову этот паршивый сапожник!
- Только бы не оступился на мостовой, а то, чего доброго, ружье выстрелит.
Контрабандисты рассмеялись. Вайс заметил их и ухмыльнулся. По тротуару шли несколько молодых людей в галифе, сапогах и рубашках, на рукавах которых красовались повязки с большими буквами НСДАП
- Друзья! Спешите на площадь! Будет говорить наш депутат! Все на площадь!
- Смотри, Йозеф, это тот тип, что был с Зееманом, - показал Ганс на одного из парней с повязкой.
- Если он и мне скажет "друг"...
- Не вздумай заводиться, их здесь много.
- А ты думаешь, я их боюсь? - хвастливо заявил Кречмер.
- Пойдем лучше послушаем депутатов.
Они шли по центральной улице. На тротуарах теснились зеваки, мешая тем, кто хотел как можно скорее попасть на площадь, где играл духовой оркестр. На одной из улиц стояла небольшая колонна людей. На них не было ни мундиров, ни начищенных до блеска сапог. Это были простые рабочие. Несколько человек подравнивали колонну, в голове которой реяли чехословацкий флаг и красное знамя.
- Приветствую вас, товарищи! - крикнул Гансу и Кречмеру один из организаторов.
- Привет, Франц! - ответил ему Ганс.
Это был Франц Вольман, его старый знакомый, они когда-то работали вместе на фабрике. Убежденный социал-демократ, теперь он оказался без работы. Сводить концы с концами ему позволял небольшой клочок земли.
- Совсем нас мало осталось, - вздохнул Ганс, окинув взглядом небольшую толпу людей.
А он помнил другие времена, другие праздники Первомая. Тогда социал-демократы владели всем городом, да и мэр был их представителем. Теперь же их всего небольшая горстка.
Франц беспомощно пожал плечами:
- А что мы можем сделать? У нацистов много денег. Они тратят на пропаганду миллионы, и люди идут за ними. Кто дает им столько денег, Ганс?
- Разве у нас мало фабрикантов, которые с вожделением смотрят в ту сторону? Вот и идут денежки, заработанные нашей кровью, на подкормку этой дряни. А фабрики пусть стоят...
- Ты прав, на фабрики им наплевать.
- Функционеры СНП ездят в рейх на учебу, а возвращаются с полными бумажниками марок.
По улице шли отряды гимнастического союза. Девушки мели марш, на белых рубашках парней играли солнечные блики.
- Вы пойдете с нами? - спросил Франц. - Мы собираемся на маленькой площади.
- А коммунисты?
- Они собираются в саду Рабочего дома. Сегодня, наверное, на площади будет шумно. Говорят, что они публично выступят против нацистов.
- Черт возьми, если бы вы объединились...
Франц только плечами пожал:
- Я бы не против, но у некоторых старых функционеров, да ты знаешь наших вождей, патент на ум...
- Ганс, пойдем на площадь, - торопил его Кречмер. Он не хотел идти в колонне, так как никогда не принимал участия в политических мероприятиях.
На большой площади играл духовой оркестр. Второй оркестр сопровождал шествие отрядов гимнастического союза. Мелодии Оглушительных маршей перебивали одна другую.
- Черт побери, почему вы не заказали оркестр? Стоите здесь, словно на похоронах, - проговорил Ганс.
- Оркестр стоит недешево, а где взять денег? Людей у нас мало, взносы почти не платят, касса пуста. Мы давно не проводим никаких мероприятий...
Франц говорил с таким подавленным видом, будто уже ни во что не верил. Его действительно очень беспокоило, что распадается старая, когда-то влиятельная партия.
- Не понимаю, - сказал Кречмер, - они все время говорят, что заботятся о благе простых людей... Чего же они хотят?
- Чего хотят? Получить власть!
- А потом?
- Когда у них будет власть, они добьются своего.
- Чего?
- Присоединения Судет к Германии!
- Глупости!
Франц усмехнулся краешками губ:
- У меня на этот счет иллюзий нет. Наша республика не в состоянии справиться с этим дерьмом.
- Послушай, Франц, что с тобой? Ты, активист партии, которая здесь всегда кое-что значила, хнычешь, как девчонка... - огорченно произнес Ганс.
Франц лишь рукой махнул, ему уже не хотелось говорить на эту тему. Девушки и юноши, марширующие по центральной улице, пели, слегка фальшивя, но в их голосах звучали энтузиазм и решимость.
- Пойдем, - опять выказал нетерпение Кречмер.
- Видите, - вздохнул Франц, - и вы бежите к ним.
- Мы не бежим, - возразил Ганс. - Мы просто идем посмотреть.
- Вот тебе и ответ на вопрос, почему нас так мало. Многие с ними не согласны и тем не менее стоят на улице, смотрят и молчат.
- Нет, у вас скучно. Забрались на отдаленную улицу, чтобы вас не было видно, даже оркестра не достали. Чего же вы ждете?
- Товарищей из Ганмюле, Зайдлера...
- А если они не придут?
- Ганс, ты никогда не был сторонником драк.
- Но теперь эти свиньи пьют мою кровь и мне хочется дать кому-нибудь из них по морде.
- Ну и что из этого? Одному заткнешь глотку, а другой ее еще шире откроет. В одиночку с ними не справиться, да и физическая расправа - не наш метод.
- Как они со мной, так и я с ними! - возмутился Ганс.
Франц опять пожал плечами.
- Прощай, - сказал Ганс и пошел вслед за Кречмером.
На большой площади держал речь депутат от судето-немецкой партии. Он призывал соплеменников стать в один ряд, в единый фронт борьбы за права притесняемого меньшинства. Под трибуной стояли вооруженные до зубов полицейские, чтобы с господином депутатом ничего не случилось. На трибуне тоже мелькали синие мундиры полицейских. Депутат обливал грязью демократический строй республики, а толпа бурно выражала свое одобрение ему. Сотни глоток по команде нескольких заводил орали: "Зиг хайль! Зиг хайль!"
Неожиданно на краю беснующейся толпы взвилось красное знамя. Над головами людей, окружавших его, взметнулись сжатые в кулак руки, и голос депутата заглушила мелодия "Интернационала". Блюстители порядка с повязками на рукавах сразу стали пробиваться через толпу к нарушителям, а в углу площади какой-то человек вскочил на импровизированную трибуну из ящиков и заговорил. У него был звучный, с металлическими нотками голос. Депутат от судето-немецкой партии мгновенно растерялся и начал заикаться, в то время как мелодия "Интернационала" звучала все мощнее.
- Смотри, коммунисты уже здесь! - сказал Кречмер.
Толпа бросала его и Ганса то в одну сторону, то в другую.
- Черт побери, если кто-нибудь попадется мне под руку... - процедил сквозь зубы Ганс. - Ты что толкаешься, недотепа? - крикнул он парню, который рвался куда-то вперед и толкнул Ганса локтем.
- Друзья!-промямлил парень, как невменяемый, на его губах выступила слюна.
Он взмахнул рукой, видимо пытаясь что-то объяснить контрабандистам, но попал Кречмеру по лицу. Удар оказался довольно сильным, и тот даже покачнулся. Парень страшно испугался, слюна потекла у него по подбородку. Это был один из тех, кто призывал толпу орать "Зиг хайль!". Мгновенно мелькнула правая рука Ганса, и парень с криком повалился на топтавшихся рядом людей.