В его жизни случалось всякое. Начинал служить он на румынской границе, потом ловил контрабандистов на границе с Венгрией, а когда наконец попал в Чехию, то был уже наполовину инвалидом. Однажды в Карпатах он едва не замерз. Зимы там бывали такими суровыми, что ледяной ветер продувал даже толстый полушубок. Он всегда служил в самых отдаленных местах, куда направляли только холостяков. В свое время Непомуцкий хотел жениться, но годы шли, а он никак не мог подыскать себе подходящую жену, пока, наконец, не перешел в разряд старых холостяков.
Врач ежедневно делал Непомуцкому уколы, но настроение у того не улучшалось. Он не мог выйти на улицу: колени болели невыносимо, отеки не спадали. С каждым днем он становился все нетерпеливей. Погода стояла прекрасная, и дни, проведенные в закрытой комнате, казались ему бесконечными. "Выбраться бы на солнце да погреть больные суставы!" - мелькала иногда у него мысль. В такие минуты он дико ненавидел свои искривленные, посиневшие ноги, украшенные орнаментом варикозных вен.
А врач беспомощно разводил руки:
- Старина, вам давно надо было что-то предпринять!
Что он мог сказать этому молодому, здоровому человеку, который ощупывал его отекшие суставы гонкими белыми пальцами? Рассказать о ночах в Карпатах, о трескучих морозах и страшных снежных бурях? Он мог бы поведать ему о ночи, проведенной в стоге старого сена, когда волки выли рядом всю ночь напролет, о контрабандистах, которые бросались на таможенников с длинными ножами, о своем товарище, который прошел несколько километров, зажимая ладонями распоротый живот, и умер на пороге таможенной конторы, о нескончаемых метелях, во время которых медведи, пытаясь пробраться в теплый хлев, выбивали лапами двери. Поверил бы он ему? А происходили ли вообще все эти события, о которых он вдруг вспомнил? Не выдумал ли он их? Нет, все это правда.
Больше всего он любил вспоминать о венгерской границе. Сначала он не понимал венгров и вставлял в их удивительный язык румынские слова, но потом привык. Климат здесь был более теплый и мягкий, люди приветливее. Он научился пить вино, которое стоило здесь гораздо дешевле. В трактирах звучал зажигательный чардаш, весело пели скрипки. Это был другой мир, другие люди. Казалось, даже кровь у них течет быстрее. Они молились и, выхватив кривые ножи из-за голенища, начинали драться, а потом обнимались и клялись в верной дружбе. Местные всегда крестились, прежде чем начать драку в трактире.
Однажды они что-то отмечали, много выпили и пошли к цыганкам. Ему потом долго было стыдно за ту ночь, а позже он подал рапорт с просьбой о переводе в Чехию. К его удивлению, просьба была быстро удовлетворена. По состоянию здоровья ему предложили место внутри страны, но он отказался. Он хотел служить только на границе, в городе ему делать было нечего. Боже, где же то время, когда ему не было равных в ходьбе?
А теперь он беспомощно лежал под одеялом и воспоминания о прожитом, о молодых годах были столь же болезненны, что и отеки на суставах. Вернувшись в Чехию, он уже не думал о женитьбе - привык к одиночеству. Он полюбил пузатые бутыли и в них находил утешение...
Иногда в гости к нему приходили друзья-таможенники. Они присаживались на край постели, жаловались на Карбана, выгонявшего их на дежурство чаще прежнего. Непомуцкий воспринимал их слова как упрек - в такой маленькой конторе ощущалось отсутствие даже одного человека. Поэтому он угощал друзей сливовицей:
- А ну, мужики, наливайте! Мне уже хватит. А когда кончится, я напишу, и мне пришлют еще.
Они кашляли, хватали ртом воздух, потому что сливовица тройной перегонки была крепкой, как чистый спирт.
Доктор, пришедший в очередной раз, задумчиво покачал головой:
- Не нравится мне все это, дружище. Надо что-то предпринимать, иначе плохи наши дела.
В ту же ночь Непомуцкому приснился страшный сон, будто он лишился обеих ног. Он ползал по земле, опираясь на свои обрубки, маленький, скрюченный, а люди смеялись над ним. Сон этот впоследствии он видел еще несколько раз. Из темных углов комнаты постоянно вставали эти отвратительные, смеющиеся морды.
- Ничего не поделаешь, придется отправить вас в больницу, - решил доктор.
- В больницу я не поеду, - отрезал Непомуцкий. Ни за что на свете он не отказался бы от своей выпивки.
- Вы лишитесь ног!
- Лучше сдохнуть, чем так жить.
- Прекратите наконец пить, и мы приведем вас в порядок. Как мне вас лечить, если вы сами медленно убиваете себя?
- Я не сплю по ночам.
- Я дам вам снотворное. Попробуйте неделю не пить и увидите, что вам станет лучше. Образумьтесь!
Непомуцкий отвернулся к стене и уже не разговаривал с доктором. Тот выписал ему несколько рецептов и, уходя, еще раз обернулся в дверях:
- Я дал вам последний шанс, в противном случае придется ампутировать обе ноги.
Отеки не опали, боль не исчезла. Снотворное действовало не больше трех-четырех часов. Потом Непомуцкий беспокойно ворочался до утра. Днем боли терзали его сильнее, поэтому он снова приложился к бутыли.
- Что вы за человек? - упрекнула его фрау Шайнер. Она принесла ему завтрак и почувствовала запах перегара. - Ведь вы же обещали, что не будете нить.
- Все равно я инвалид!
- Опять вы за свое! Если послушаетесь доктора, то еще будете бегать как козлик.
- Все равно с границей покончено.
- А что вы, жить без нее не можете? - удивилась она,- Вас переведут на пенсию, будете себе гулять с палочкой...
- Лучше подохнуть!
- Боже мой, что вы говорите!
Тихо подкрались сумерки, и ветки яблони за окном исчезли в темноте. Непомуцкий сделал большой глоток прямо из бутыли - сливовица даже не обожгла горло. Потом он погрузился в беспокойный полусон. Ему слышался шум быстрой реки, шелест ветра в засохшем камыше, а вот и волки подошли к стогу сена, где он спрятался. Таможенник слышал, как они мягко и осторожно ступали своими лапами. Он зарылся еще глубже, но голодные звери принялись разгребать сено лапами. Вот в свете фонарика дико сверкнули глаза одного из них...
Боль нарушила его беспокойный сон, сверля колени стальными буравчиками. Ему понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя. Он протянул руку за бутылью и стал пить прямо из нее - сливовица стекала по губам на подушку.
- Черт возьми, я не хочу быть калекой! - раздались в тишине его слова. Ему показалось, что в комнате кто-то засмеялся. - Кто... кто здесь? - хриплым голосом спросил он.
В ответ ни звука. Тишина давила на него со всех сторон так же, как темнота. Непомуцкий выругался. С пола доносился запах разлитой сливовицы.
- Я не хочу быть калекой! - упрямо повторял он.
И вдруг его мозг пронзила мысль: есть способ сразу избавиться и от боли, и от всех страданий. Рука сама полезла под подушку.
Ян Непомуцкий застрелился 27 мая 1937 года.
Лето
1
В начале июня установилась жара. И ночи были теплые, звездные. В темноте бесшумно носились летучие мыши, ловя жирных бабочек. Филины оглашали лес жуткими криками. На пестрых от разноцветья склонах холмов пьяняще пах чебрец.
У Карбана в подчинении было всего несколько сотрудников. Напрасно просил он у начальства пополнения. Дальше обещаний помочь дело не шло. И хотя он узнал, что в Праге заканчивают курсы двести новых таможенников и будет произведен еще один набор, он рассуждал трезво: что такое двести человек в масштабах всей границы?
Десятикилометровый участок кирхбергской конторы охраняло всего несколько человек. Каждый день, ставя задачи патрулю, Карбан смотрел на план участка и размышлял, куда же послать этот патруль, чтобы граница хотя бы частично была прикрыта. И при этом он не должен был забывать о приказе, гласившем, что ночью в наряд назначаются два человека. Кого же посылать на охрану границы, учитывая, что людям необходимо спать, есть и иметь хотя бы немного свободного времени? Он посылал патрули в соответствии с конкретной обстановкой на границе или просто на самые важные переходы. Остальные участки оставались без надзора.
Карбан как старший таможенник обязан был не только вести канцелярские дела, но и выходить с нарядом на границу. Вот и получалось - все служебное время он проводил на границе, а с бумагами возился в свое личное время. Жил он в здании таможни и, можно оказать, находился на службе круглосуточно. А если у него и выдавалась свободная минута, он все равно шел в лес, к границе. Только вместо тяжелого карабина он брал с собой пистолет, а в сумку кроме нескольких бутербродов клал документы, необходимые на случай задержания контрабандиста. Бывало и так, что, возвратившись вечером из леса, он сразу заступал в наряд с другим таможенником. Пока стояла хорошая погода, его не очень утомляли даже шестнадцатикилометровые переходы. В пути он мог присесть и чуть-чуть вздремнуть. Задержанных было немного. Казалось, контрабандисты обленились от теплой погоды. Через границу ходили лишь местные жители с маленькими рюкзаками, содержимое которых ничего не стоило. Маргарин, сахарин и другие мелочи люди, без сомнения, носили только для себя.
Карбан точно знал, что два старых волка, Гессе и Кречмер, ходят постоянно. Он определял это по следам на переходах. На влажной глине четко отпечатывались большие следы от сапог Кречмера и следы от ботинок Ганса. Несколько раз он даже встречал их. Они не пытались улизнуть, не бросались в чащу, а здоровались и шли себе дальше: за спиной у них висели пустые рюкзаки. И не было никакого смысла останавливать их и производить допрос или обыск - они бы только посмеялись. На дело они ходили два или три раза в неделю, и непременно ночью. Наверняка им помогала Марихен. Карбану не нравилось, что девушка даже теперь, когда подружилась с таможенником, бегает по лесу, высматривает, где патрули и куда они направляются. Правда, Карбан давно не видел ее, но в этих лесах человек может затеряться, словно капля в море. Надо бы с ней поговорить по душам, ведь по возрасту он мог быть ее отцом. И вскоре случай такой представился.
Однажды, когда Карбан в свободное от службы время, по обыкновению, отправился в лес, он встретил ее на лесной тропе:
- Ты где была?
- У подружки в Зальцберге.
- Опять у подружки?
- Опять! - усмехнулась она.
Болезнь не оставила следа на ее лице. Оно загорело на солнце, вокруг носика выскочили веснушки.
- Послушай, Марихен, я хочу с тобой серьезно поговорить. Что, если мы присядем где-нибудь на минутку?
Она кивнула в знак согласия. Карбан понимал, что она догадывается, о чем он собирается говорить, и поэтому никак не мог решить, с чего лучше начать. Когда они удобно уселись под раскидистым деревом, спрятавшись от лучей палящего солнца, он заговорил спокойно и рассудительно:
- Ты хорошо знаешь, я никогда не преследовал тебя, хотя мне известно, что ты помогаешь отцу в его преступном деле. Но теперь обстановка изменилась.
- Вы считаете, что я должна сидеть дома и вышивать монограммы на салфетках? - улыбнулась девушка. - Вы наверняка мне не поверите, но я действительно просто гуляла.
- Почему отец не подыщет тебе работу?
- Я хотела устроиться продавщицей в книжную лавку.
- Ну вот еще! Идти к такому... Ты ведь слышала, что о нем говорят.
- Со мной бы он не очень разошелся. Девчонки сами лезли к нему в постель. Известный бабник, но мне он не нравится. У него такая приторная улыбка, что стоит ему на меня посмотреть, улыбнуться, как... Нет, подобные развлечения не для меня.
- Почему ты не учишься шить? Ведь это всегда пригодится в жизни.
- Вы говорите, как мой отец. Представьте, он купил мне новую швейную машинку марки "Зингер". Такой машинки нет ни у кого во всей деревне.
- Отец заботится о тебе. Как-никак тебе выходить замуж.
- Кто меня возьмет? - засмеялась она. - Рыжая, веснушчатая, ничего не умеет и только шляется по лесу...
В голосе ее послышался незнакомый оттенок, и Карбан четко уловил его. Может, она хотела кем-то стать, чего-то достигнуть, а теперь жалеет, что позволила запереть себя дома?
- Почему отец не отдал тебя учиться?
- Я сама виновата: не смогла настоять на своем. А ведь когда-то так хотела учиться в гимназии...
- Ну вот, кончила бы гимназию, может, и из тебя что-нибудь получилось бы...
- А может, я не смогла бы учиться? Может, у меня способностей нет?
- Ну, тогда занялась бы чем-нибудь дельным.
- А что же я, по-вашему, не делом занимаюсь? Пока вы тут со мной разговариваете, отец с Гансом несут полные рюкзаки по другой дороге.
Марихен засмеялась, и в карих глазах ее заплясали чертики. Она сидела, обняв колени. На ней было простенькое летнее платье, которое ей очень шло, на ногах - сандалии. Карбан не мог на нее налюбоваться. Она прищурилась - солнечные лучи пробивались даже сквозь густые ветки раскидистой ели.
- Я хотел с тобой серьезно поговорить, а ты... - помолчав, сказал Карбан.
- А разве мы не говорим серьезно? - продолжала она смеяться.
- Пойми же, Карел любит тебя. Он хороший парень, и в отношении тебя у него самые серьезные намерения, - заговорил Карбан осторожно. Неожиданно он поймал себя на мысли, что ведет себя как сводник, отыскавший для невесты хорошего жениха.
- Это правда, - ответила она спокойно. - Но когда мне с Карелом гулять? Он то на службе, то отдыхает после наряда. Не могу же я поднимать его с постели. Сами знаете, как им достается. А вы все хотите заставить их дежурить по шестнадцать часов, так тогда они даже выспаться как следует не смогут. Вы думаете, что такой большой участок могут охранять несколько человек?
- Тебе придется привыкнуть к тому, что твой муж всегда будет на службе, ведь ты выходишь за таможенника.
- Разве это служба? Это каторга какая-то. В воскресенье он по графику был свободен, но вы снова послали его в наряд. А мы хотели пойти в Георгшталь на танцы. Какая же это дружба, если я вечно одна?
- Скоро мы получим пополнение, - сказал Карбан, а сам подумал, что к тому времени эта девушка будет со своим мужем бог знает где.
На какое-то время установилась тишина. Марихен ударила каблучком своей сандалии по мху, потом придвинулась поближе к Карбану, потому что на нее падало солнце:
- Можно вас кое о чем спросить?
- Конечно.
Он ожидал, что девушка спросит что-нибудь о Кареле, но она заговорила о другом:
- Меня часто упрекают в деревне, даже угрожают, ведь я немка, а Карел чех...
- Это глупости! - сказал Карбан. - Не обращай внимания на подобные выпады.
- Пан начальник, что же будет дальше?
- Ты что-нибудь слышала? Чего-нибудь боишься? - спросил он.
- Вчера я была с Эрикой Бауман у Хендлов. К ним как раз пришел Грефенберг, тот, что из Вальдмюле, и объявил, что против вас что-то готовится. Он еще что-то хотел сказать, но увидел меня, наверное, вспомнил, что я дружу с Карелом, и сразу осекся. Я почувствовала, что мешаю... Паи начальник, я боюсь за Карела. Они уже знают, что это он убил того...
- Не бойся, девочка, мы осторожны.
- Говорят, будто бы придет Гитлер и заберет Судеты.
- Ты ведь знаешь, мы строим на границе укрепления. И потом, мы не одни.
- Мы должны ненавидеть друг друга, потому что принадлежим к разным национальностям. Почему?
- Ты не права, девочка! Ты - чешка. Твоя мать, насколько мне известно, за всю свою жизнь так и не научилась как следует говорить по-немецки. Она всегда считалась чешкой.
- Я знаю, мама выросла в Праге, училась в чешской школе, папа познакомился с ней, когда служил во Вршовице.
- Ты очень похожа на нее. Только ростом она была поменьше. Ты пошла в отца.
- Папа немец, и я по всем бумагам тоже немка.
- Бумаги - это ерунда. Главное - чтобы ты сама знала, кто ты.
- И за Ганса мы боимся. Он прямо как сумасшедший --так их ненавидит, и иногда мне кажется, что даже не знает за что. Просто ненавидит, и все. Насмехается над ними, где только может.
- Видишь? А он тоже немец.
- Придет время, и Германия захватит Судеты. Пан начальник, что же делать?
- Тебе надо побыстрее выходить замуж. Мужа переведут на новое место, ты хорошо говоришь по-чешски, и никто не узнает, что ты немка.
- А папа и Ганс останутся здесь...
- Если я сейчас скажу, чтобы они не совали нос в политику, а занимались своим делом, тебе это покажется смешным, потому что именно из-за этого я и гоняюсь за ними по границе.
- Я поняла, что вы хотели сказать, и непременно передам им это.
- Надеюсь, ты пригласишь меня на свадьбу.
- Вас приглашу первым, будьте спокойны. Вы получите самый вкусный кусок свадебного пирога.
Она поднялась и стряхнула с платья прилипшие иголки.
- До свидания! - сказала она и помахала рукой на прощание.
Карбан смотрел ей вслед, пока она не исчезла за поворотом тропинки. Он хотел ей столько всего сказать, но не сказал почти ничего. Ему даже стало немного досадно. Он намеревался потребовать от нее, чтобы она не шаталась по границе, взять с нее обещание, что она не будет больше помогать отцу в контрабанде. Однако разговор вышел совсем другим. Правда, проблема, которая волновала девушку, тоже важная. Он помог ей советом, правильным, как ему казалось. Большего он сделать не мог. Карбан вздохнул, оперся спиной о ствол дерева и закрыл глаза.