Он закрыл глаза, ожидая удара в губы, горло. Таких ударов он боялся больше всего, потому что всякий раз после этого чувствовал, что задыхается. Он уже понял, когда допустил ошибку. Однажды вечером, беседуя с Вернером, он заметил, что занавески на окнах задернуты неплотно. И сразу до его слуха донесся подозрительный шорох. Ганс выбежал во двор и увидел, как кто-то перемахнул через низенький забор. Вероятно, этот кто-то и подслушивал под окном. А может, за ним и Кречмером постоянно следили?
- Так ты утверждаешь, что не знаешь Бюргеля?
- Однажды мы встретили в лесу каких-то людей. Кто они - мы не спрашивали. Потом их задержали таможенники.
- Ты эти сказки брось. Мы хотим знать правду, - проговорил один из нацистов. - Кто тебе передал этих евреев?
- Кто тебе за это заплатил? - наседал на Ганса Зееман.
- Сколько вонючих евреев ты перевел через границу?
- Кто передает тебе в Зальцберге коммунистов?
- Давно состоишь в их паршивой организации?
Вопросы сыпались один за другим. Ганс не успевал на них отвечать. Снова начались побои. Боль тысячами игл проникала в мозг, в сердце, в каждый нерв. Но даже в те минуты, когда она казалась нестерпимой, он воображал, как встретит Зеемана где-нибудь в лесу и за все с ним рассчитается.
- Мы абсолютно уверены, что это ты перевел Бюргеля через границу и сейчас переводишь коммунистов. Один из них жил у тебя четырнадцать дней. Мы знаем все. Скажешь, кто тебе передает их в Зальцберге, и мы оставим тебя в покое, да еще дадим три тысячи марок. Ты ведь говорил, что ходишь через границу только за деньги. Так можешь подработать...
Ганс молчал. Он закрыл глаза и сделал вид, будто не в состоянии ни говорить, ни думать. Они снова сгрудились в углу комнаты и стали о чем-то совещаться. Вероятно, они пришли к выводу, что ничего из него не вытянут, и теперь договаривались об обратном пути - кто кого поведет, потому что намеревались прихватить с собой и Кречмера с Марихен. Нацисты полагали, что, стоит им как следует прижать Марихен, и долговязый контрабандист сразу расколется. Ганс насторожился. И хотя он разбирал лишь каждое второе слово, смысл задуманного ими он уловил. С минуту они еще переговаривались, потом снова подступили к нему.
- Кречмер уже признался, но нам бы хотелось услышать все это от тебя.
Ганс знал, что старый контрабандист ночью никому не откроет: он боялся за сберегательные книжки. В столе у него всегда лежал заряженный револьвер. Да и полицейский участок совсем рядом с его домом. Значит, нацисты не отважатся стрелять или брать дом штурмом, в противном случае могла проснуться вся деревня. А в полицейском участке всегда сидит дежурный. Даже издалека видно, как там светится окно ночью. Нацисты лгут, хотят, чтобы он заговорил. Вернер перенес столько жестоких допросов и все равно не предал своих товарищей. "Страшны первые удары, - не раз говорил он, - а потом тупеешь и теряешь чувствительность. Главное, нужно твердить одно - я ничего не знаю, ничего не помню..."
- Я ничего не знаю, - простонал Ганс.
- Ты не немец, а крыса! Ты служишь врагам рейха, поэтому мы осудили тебя на смерть! - бросал ему в лицо нацист.
Молодчик вытащил револьвер. Ганс закрыл глаза, вспомнил о Марихен и Кречмере. Пойдут бандиты к ним или не пойдут? Старый контрабандист расскажет все, лишь бы спасти дочь. Все подпишет. Но этим он не спасет ни себя, ни Марихен.
- В последний раз даем тебе возможность одуматься. Через минуту будет поздно.
- Тебя самого повесят! - выкрикнул Ганс и плюнул в нациста кровавой слюной.
Они набросились на него и стали бить кулаками и ногами. Ганс безжизненно повис на веревках. Кто-то рванул его за волосы, подтащил к свету.
- Хватит с него! - сказал один из нацистов, еще раз ударив его по разбитому, окровавленному лицу.
Ганс сдержался и не закричал, хотя удар был очень сильным. Одновременно он почувствовал, как стул под ним затрещал, рассыпаясь. Он упал на пол и остался лежать без движения. Мысли его сконцентрировались теперь на одном; узнают, что он притворяется потерявшим сознание, или нет?
- Зепп, подожди нас здесь, а мы сходим к долговязому козлу. Потом отправимся домой, - сказал Зееман.
Раздались шаги, стукнула дверь, и все стихло. Ганс лежал на спине, ощущая боль во всем теле. Мысли его постепенно прояснялись. Он приоткрыл распухшие глаза и увидел сквозь узкие щелки сапоги с толстыми подметками. Куда они пойдут? Может, так и будут стоять возле него? Он закрыл глаза, собираясь с силами, и через минуту услышал, как сапоги со скрипом сдвинулись с места и переместились на другую сторону комнаты. Его страж подошел к столу, потом к шкафу. Заскрипели выдвигаемые ящики. Конечно, этот тип украдет все, что ему попадет под руку. Потом распахнулись двери в спальню и Ганс услышал, как зеемановский молодчик начал рыться в его гардеробе. Пусть роется, лишь бы не возвращался.
Ганс освободил левую руку от веревки, которая совсем Ослабла, потом правую, быстро сбросил ее с себя и поднялся, прихватив сломанную ножку стула. Взвесил ее в руке. В следующее мгновение он выключил свет и встал у двери в спальню. Как только она открылась, он с силой ударил вошедшего. Послышался тихий стон и стук тяжело падающего тела. Ганс включил свет. Нацист лежал без движения, в голове у него зияла кровавая рана. Ганс связал ему руки и ноги, вытащил из кармана заряженный пистолет. В другом кармане он обнаружил полную обойму. Открыв кран, он подставил голову под струю холодной воды, и ему стало немного легче, хотя сдержать стон он все равно не смог. Заперев дом на ключ, Ганс побежал по улице. Ночь была теплой. Мозг сверлила одна мысль: он должен опередить бандитов, направлявшихся к Кречмеру. Справа он увидел два освещенных окна. Сейчас они казались ему маяком в ночи. В конторе таможни еще кто-то находился. Ганс взбежал по лестнице на второй этаж и ворвался в помещение. Карбан сидел за столом и что-то писал. Кучера ставил карабин в шкаф для оружия.
- Пан начальник, в деревне гестаповцы. Они пошли к Кречмеру!
Карбан с удивлением посмотрел на контрабандиста, на его лицо, покрытое ссадинами и кровоподтеками:
- Что случилось?
Времени для объяснений не было. Нацистские молодчики, наверное, уже приближались к дому Кречмера. Дорога была каждая секунда.
- Пойдемте быстрее, иначе они убьют его!
Надвинув фуражку, Карбан схватил карабин и сунул в карман коробку с патронами. Кучера тоже взял оружие, и они побежали вслед за Гансом. В деревне было тихо, только где-то на другом конце лаяли собаки.
- Пойдемте через поле - так мы сможем обогнать их! - сказал Ганс и первым свернул на зады.
Если бежать напрямик, то в нижнюю часть деревни можно попасть гораздо быстрее. В том месте, где проселок подходил к деревне, и стоял дом Кречмера. Вот и сад. За деревьями видна крыша дома, покрытая шифером.
Кто-то сильно стучал в дверь, и глухие удары разносились далеко вокруг.
- Это я, Ганс, - уверял человек хриплым голосом.
В доме зажегся свет. Через неплотно занавешенные окна он падал на землю. Слышно было, как сонный Кречмер кашляет и ругается в сенях.
- Кто там? - спросил он нервно.
- Йозеф, это я, Ганс, - сипел чей-то голос за дверью.
- Ганс? - не поверил контрабандист.
- Да, Ганс Гессе.
- Что случилось?
- Открой!
Осторожный Кречмер, очевидно, колебался. Голос за дверью ему явно не нравился. Ганс никогда так не вел себя. Он приходил тихо и легонько стучал в окно. Кречмер хорошо знал его постукивание.
- Давай открывай!
Старый контрабандист собрался было повернуть ключ в замке, но услышал, как кто-то, стоявший за дверью, тихим голосом предлагал другому человеку не стучать так громко, чтобы не всполошить всю деревню. Кречмер быстро вернулся в комнату и погасил свет. В темноте он дошел до стола, выдвинул ящик и с минуту рылся в нем, пока не нашел револьвер. Снаружи послышались выкрики.
Карбан подбежал к дому и громко скомандовал:
- Стой! Пограничный таможенный контроль!
Темная кучка людей перед дверью дома Кречмера сразу распалась на несколько теней, которые растворились в ночи.
- Стой, стрелять буду! Стой!
В темноте сухо щелкнул пистолетный выстрел. Карбан присел на колено и тоже выстрелил. Карабин дернулся у него в руках. Кто-то невидимый разрядил в него магазин пистолета, но все пули прошли мимо. Ганс перебежал через дорогу к соседнему забору и стрелял до тех пор, пока не кончились патроны. С другой стороны двора несколько раз прогромыхал карабин Кучеры.
- Не стрелять! - скомандовал Карбан.
Стрельба разбудила всю деревню. В домах зажигался свет, люди отворяли окна и высовывались наружу, стремясь узнать, что же происходит. Охрипшие от лая собаки рвались с цепей. Слышался чей-то протяжный крик. Люди боялись выходить из домов и переговаривались, стоя у раскрытых окон.
Карбан встал, зарядил карабин и, держа палец на спусковом крючке, направился к дому. Преследовать вдвоем в темноте вооруженную банду, не зная, сколько в ней людей, не имело смысла, а если ждать помощи, то бандиты наверняка успеют скрыться. Карбан остановился, не зная, что делать.
- Я пойду за ними! - сказал, приблизившись к нему, Ганс.
- Сколько их? - спросил Карбан.
- Пятеро.
- Не вздумайте никуда ходить. Что это за люди?
- Четверых не знаю, а пятым был Зееман. Говорили все время о рейхе. Они наверняка с той стороны. Должно быть, гестаповцы.
Карбан недоверчиво хмыкнул:
- Они бы на такое не решились.
- Они хотели увести меня, Кречмера и Марихен в Германию.
Карбан включил фонарик, и свет от него заплясал по темным заборам и деревьям. С другой стороны двора светил Кучера.
- Убежали! - крикнул он Карбану.
Ганс, пошел вдоль забора; но неожиданно остановился и вскрикнул. Карбан с Кучерой подбежали к нему. В самом конце забора на земле лежал человек. Ганс нагнулся и повернул его на спину - застывшие глаза смотрели в темноту, изо рта струйкой текла кровь.
- Зееман! - воскликнул Ганс. - Так это ты, свинья Зееман? Все-таки я отплатил тебе! И другим отплачу! Клянусь!
Люди, жившие по соседству, отважились наконец выйти на улицу и подойти к Кречмеру, стоявшему возле дома. Их взволнованные голоса соперничали с собачьим лаем.
- Молчите, Ганс. Никто не должен вас слышать.
- Пусть меня слышит вся деревня! Я еще рассчитаюсь с ними, вот увидите.
- Не надо, Ганс! Такими ублюдками сейчас наводнена вся Германия.
- Но и я не одинок, ко мне присоединятся все порядочные люди!
Ганс повернулся и пошел прочь. Боль, о которой он было забыл во время перестрелки, снова дала о себе знать, и он застонал.
Осень
1
Вайс протирал носовым платком стволы охотничьего ружья. Делал он это скорее по привычке, потому что на вороненой стали не было ни пылинки. При этом он поглядывал в сторону леса, за которым расстилалась холмистая местность, окутанная легкой туманной дымкой. Кречмер лежал в траве, вытянувшись во всю свою длину, и жевал травинку. Его козлиная борода торчала вверх, травинка, зажатая в зубах, то поднималась,. то опускалась.
- С контрабандой придется кончать, - сказал Ганс.
Он сидел рядом с Кречмером, обняв колени. У его ног валялась матерчатая сумка. Они ходили с Йозефом за грибами, встретили в лесу Вайса, бродившего с ружьем, и вот теперь расположились на поляне и нежились под теплыми лучами осеннего солнца.
- Граница все равно останется, - глубокомысленно изрек Вайс. Его багровый нос с утолщением на конце чем-то напоминал сигнальную лампочку. - Все также будет взиматься таможенная пошлина, ведь товары на одной стороне по-прежнему дешевле, чем на другой.
- Гитлер опутает границу колючей проволокой и превратит Германию в один большой концентрационный лагерь, - усмехнулся Ганс.
- Пока что границу опутывают колючей проволокой чехи. Они строят вдоль нее крепости, возводят вторую линию Мажино, вооружаются, ищут союзников по всей Европе, сговорились даже с большевиками!..
- Ты дурак, Вайс, - спокойно осадил его Ганс. - Разбираешься в политике, как свинья в апельсинах.
- Однако их ничто не спасет, - продолжал упорствовать Вайс. Грубое сравнение Ганса его совсем не тронуло.- В один прекрасный день Германия станет такой сильной, что будет диктовать всему миру свои условия.
- Но хозяйство ее терпит сейчас крах. Ничего хорошего там не достанешь, все эрзац. Вместо масла - маргарин, вместо меда - суррогат, вместо шерсти - бумага. Послушай, Вайс, для войны нужны не только пушки. Нужно мясо, мука, хлеб... Голодная армия - плохая армия. Мы были на фронте в первую мировую войну и знаем, какое настроение у солдат, когда у них в желудке пусто.
Вайс презрительно усмехнулся. Кречмер и Ганс такие недалекие люди, каких свет не видывал. Они смеются надо всем, что должно быть дорого для каждого честного немца. Никто им, наверное, не втолковал этих простых истин. А может, они от рождения тупые? Он стал лихорадочно обдумывать, что бы такое сказать, отчего в их мозгах наступит просветление, но ничего подходящего не придумал. Нет, он не оратор, и ему трудно выразить словами то чувство, которое переполняет его сердце, заставляет его, как и других немцев, бороться за святое дело.
- Послушай, Вайс, а ты, случайно, не был на учебе в Зальцберге?
- У меня ведь дело, и я должен уметь находить общий язык со всеми, - скороговоркой объяснил Вайс, и ему самому почему-то стало стыдно, что он оправдывается.
Конечно, надо было бы гордо заявить о своих убеждениях. Но разве эти дубовые головы поняли бы его? Они бы просто посмеялись над ним. И он умолчал, что уже подал заявление о приеме в СНП. Правда, маленькое давление на него все-таки оказали, однако он и не думал сопротивляться. Партийные активисты пригласили его и заявили, что с сего времени заказы на ремонт обуви будут даваться только честным, хорошим немцам, что они будут поддерживать членов партии. Чего только не сделаешь из-за нескольких паршивых крон! Потом его пригласили на занятия, чтобы "открыть ему глаза". Вайс с гордостью думал о том, что принадлежит к самому мужественному народу, перед которым в будущем содрогнется мир.
- Кое в чем Гитлер прав, - начал он тоном убежденного человека. - Германии нужны колонии и земли на востоке.
- Послушай, сапожник, а что ты будешь делать с колониями? - засмеялся Ганс. - Привезешь сюда негра и заставишь прибивать вместо себя подметки?
Контрабандисты захохотали, а Вайс недовольно нахмурился:
- Мы имеем право на колонии! Мы вложим туда свои капиталы...
- Да, у Гитлера денег предостаточно, - усмехнулся Кречмер. - Забрал у евреев все, что было.
- Для меня еврей - тоже человек, - заговорил быстро Вайс. - Я знал одного, шил ему сапоги, так он мне очень хорошо платил. Но в Германии их очень уж много расплодилось. Они, по сути дела, начали эксплуатировать немецкий народ.
- А из тебя, сапожник, функционер получится что надо! Присвоят тебе как минимум звание оберштурмфюрера и будешь каждую ночь менять негритянку, - хохотал Ганс.
- Не смейтесь! Я говорю о серьезных вещах. Мы, немцы, самый культурный народ в мире, но до сих пор никак себя не проявили. А почему? Потому что у нас была масса политических партий, которые вечно грызлись между собой за. место в правительстве. Теперь у нас только одна партия и во главе ее стоит человек, который всем желает добра. И это действительно так: ведь в Германии нет сейчас безработных.
- Верно, сейчас там нет безработных, - согласился Ганс. - Но откуда же им взяться, если Гитлер миллион человек одел в солдатскую форму? Вайс, ты хочешь идти на войну? Ты был на последней? А вот я был. И чувствовал потом ее в своих костях еще десять лет. Вспомни кучи трупов, калек, окопы, где мы лежали в грязи, как скот, нашу ужасную бедность и страдания. Ты хочешь, чтобы это время вернулось? Ну, это потому, что ты, наверное, всю войну просидел в какой-нибудь мастерской в тылу, ремонтируя сапоги. А я был обычным солдатом и все время провел на фронте. Был ранен в ногу, попал в лазарет, а через две недели меня снова погнали на передовую.
Ты хочешь воевать против какого-нибудь бедняка из Франции? Но он такой же человек, как и мы. Может, тоже был безработным, а может, гнул спину на какого-нибудь сельского богача и копил гроши на собственный домик или на учебу сыну. И вдруг во Францию придет наш сапожник и хладнокровно убьет его. А у убитого останутся больная жена и четверо детей. Почему ты этого хочешь, Вайс? Черт возьми, подумай хоть немного, откуда берется такое свинство. Война нужна только богатым. Фабриканты наживаются на производстве пушек, винтовок, консервов для вермахта. Ты думаешь, что зееманы пойдут в окопы вместе с нами? Дудки. Они будут отсиживаться в тылу, лакать вино и забавляться с девочками, в то время как глупые вайсы пойдут умирать за фюрера. Вот как будет! Стрелять друг в друга - это удел маленьких людей, таких, как мы с тобой, Вайс.
- Гитлер знает, что делает! - заявил сапожник с апломбом.
- Да ты-то не знаешь, что болтаешь! - взорвался Ганс.
Он вдруг понял, что сейчас перед ним сидит совершенно иной Вайс, настоящий, просто он сбросил с себя личину и обнажил свое червивое нутро. Кто же его так напичкал? Покойник Зееман со своей шайкой? Если уж и такая дрянь вступает в их ряды...
- Я ни "за", ни "против", - бросил сапожник. - Я подбиваю обувь, а остальное меня мало интересует.
- Зато меня это интересует куда больше, Вайс! Мне эти коричневые твари разбили лицо, меня пинали ногами, как собаку. Я буду помнить их до самой смерти и постараюсь рассчитаться с каждым из этих подонков. Это говорю тебе я, Вайс. Если хочешь, можешь им донести.
- С какой стати я буду доносить?.. - обиделся Вайс.
- Эх, лучше плюнуть на все! - произнес молчавший до сих пор Кречмер.
- Если бы я плюнул на все, - повернулся к нему Ганс, - они бы вытащили тебя из постели среди ночи, как и меня, разбили бы тебе в кровь морду и неизвестно еще, что бы сделали с Марихен.
Кречмер только вздохнул. Ганс был прав. Сегодня каждый человек должен решить, на какой стороне он собирается сражаться. Сапожник осторожничает, хочет вроде бы показать, что нейтрален, но в каждом его слове сквозит мерзость, которая распространяется по деревне, словно чума. Вайс наверняка снюхался с нацистами, по пока не порывает и с противниками фашизма. Так, на всякий случай. "На какой же стороне стою я?" - спросил себя Кречмер и тут же пришел к выводу, что такой вопрос можно уже не ставить.
- Вот так, Вайс. Я всегда думал, что всякая там борьба партий меня не касается, что любое участие в этой борьбе может только навредить. Но это неправда. Сегодня это касается всех. Я хотел помогать людям, которые нуждались в моей помощи, не по политическим соображениям, а как человек человеку. Понимаешь меня? И что же? Видишь, что я получил за свою доброту? Они напали на меня, как бандиты, изуродовали лицо, так что пришлось отлежать четырнадцать дней в больнице. А за что? Слушай, Вайс, я теперь знаю, по какую сторону баррикад буду стоять. Знаю это твердо.
- Но ты ведь мог случайно попасть в эту историю, а делаешь такие выводы...