Со стороны Шлукнова приближался грузовик. Надрывно гудевший мотор с трудом преодолевал подъем.
- Чудеса! - сказал Маковец. - Я уже думал, что все шоферы бастуют. За эти два часа здесь ни одна телега не проехала.
Действительно, после полудня движение по шоссе совсем прекратилось. Правда, полчаса назад на повороте показался мотоциклист, но, заметив часовых, сразу развернулся. Теперь к мосту подъезжала старая "Прага". Она грохотала так, будто вот-вот рассыплется.
- В такую отвратительную погоду даже шоферам не хочется выходить из дому, - произнес Пивонька и посмотрел на часы.
В это время они обычно возвращались в лагерь. Он поправил карабин: ремень резал плечо. А смена все не шла. Вот черти полосатые!
Грузовик замедлил ход, свернул на обочину и остановился. Из кузова стали выскакивать люди в черных прорезиненных плащах. У одних на голове были каски необычной формы, у других - темные фуражки с лакированными козырьками. Но у всех на рукавах были повязки со свастикой. Они собрались возле кабины и принялись что-то обсуждать, поглядывая в сторону часовых. Какой-то маленький человечек громко кричал, размахивая руками. Ветер доносил ого голос до таможенников.
- Гонза, кажется, что-то назревает! - сказал Маковец и снял карабин с предохранителя.
Пивонька испуганно повернулся к нему:
- Не сходи с ума, это же может кончиться... - Слова застряли у него в горле, уголки губ задрожали, круглое добродушное лицо побелело, Он хотел еще что-то сказать, но горло перехватил спазм и он издал лишь неопределенный звук.
- Проклятые бездельники! - яростно ругнулся Маковец. - Мы давно должны были уйти отсюда.
Однако он сразу понял, что назревавший конфликт коснется не только часовых у моста, но и всех бойцов их отряда. Изменить они уже ничего не могли. Видно, день, о котором вопили эти горлопаны, пришел.
Пивонька переминался с ноги на ногу и шмыгал носом, будто у него начался насморк. Карабин все еще висел у него на плече, каска сползла на лоб.
От группы, стоявшей возле грузовика, отделились трое и зашагали по шоссе по направлению к часовым.
- Проклятие, сними хоть карабин с плеча! - раздраженно прошипел Маковец.
Пивонька, будто только что проснулся, сдернул карабин и снял его с предохранителя. Его лицо еще больше побелело, но губы были решительно сжаты.
- Стой! - приказал Маковец, когда люди подошли шагов на двадцать.
Он узнал их. Они были из Кенигсвальде. Сапожник Вассерман, самый маленький и самый крикливый, поднял руку и сказал:
- Не стреляйте!
- Что вам нужно? - крикнул Маковец. Он окинул сапожника взглядом и мысленно выругался: "Ах ты, карапет! Всегда был таким услужливым и добрым, потому что таможенники давали тебе заработать, а теперь выставил впалую грудь и делаешь вид, что ты маршал Геринг". - Ну так в чем дело? - спросил Маковец несколько нетерпеливо, не услышав ответа.
Ствол его карабина был нацелен прямо в сапожника - он сразу понял, как можно сбить с него эту геринговскую спесь.
Вассерман вдруг выпрямился, руки у него неестественно разлетелись в стороны. Мешая немецкие и чешские слова, он заявил, что фюрер и рейхсканцлер Адольф Гитлер (при этом имени он выпрямился еще больше) с сегодняшнего дня принял Судеты под свою защиту.
- И это все? - холодно спросил таможенник, когда сапожник замолчал. - Ну тогда мы подождем, пока придет приказ нашего правительства. Разумеется, мы его выполним.
- Сдавайтесь! - протявкал сапожник.
- Еще чего захотел, карапет! - загремел Маковец, и сапожник испуганно вздрогнул. - Слушай-ка, возвращайся лучше в свою мастерскую и чини там штиблеты, а мы тут как-нибудь без тебя разберемся.
Презрительный тон Маковеца подействовал на Вассермана словно ледяной душ. Он попытался что-то сказать, но, видимо, был настолько взволнован, что не смог выдавить из себя ни слова.
- Убирайся вместе со своим цирком, пока цел! - приказал Маковец и приложил приклад карабина к щеке.
Сапожник и приехавшие с ним поспешили к машине. Вассерман несколько раз боязливо оглянулся. Его кривые ножки смешно загребали опавшую листву.
- Что будем делать? - прошептал Пивонька.
- Откуда я знаю? - вздохнул Маковец. - Хоть бы теперь пришли эти проклятые гуляки. Нас по крайней мере было бы четверо. А что мы можем, сделать вдвоем против пятнадцати?
Он повернулся в сторону Вальдека. Шоссе было таким же пустынным. На асфальт, медленно кружась, опускались листья. Дождь не переставал.
- Нужно идти в лагерь, - сказал Пивонька.
- Мы не можем оставить мост.
- Ты в своем уме? Нас только двое, а их... Придется, как говорится в уставе, отступить под натиском превосходящих сил противника.
- Разумеется, но сначала мы должны взорвать мост.
- Может, они пришли просто попугать нас?
- Не знаю... Но мост я им не отдам, лучше уничтожу.
- И ты сможешь это сделать?
- А что тут такого? Поджечь шнур - и в укрытие.
- Для того чтобы взорвать мост, надо получить приказ.
- Как же, получишь теперь приказ! Ты же видишь, что все может решиться в ближайшие несколько минут. Они наверняка попробуют захватить мост.
- Ты прав. Собственно, в случае угрозы...
- То-то и оно! А ты не боишься, Гонза?
- Боюсь, но это не важно. Я давно боюсь, с майской мобилизации...
- Они тоже боятся.
- Откуда ты знаешь?
- Если бы не боялись, то принялись бы за нас сразу. Сколько у тебя гранат?
- Только одна.
- Дурак! - беззлобно обругал его Маковец. - Такая беззаботность... Чем каску на башку напяливать, лучше бы гранаты с собой прихватил. - Он открыл сумку и нащупал холодные металлические корпуса яйцеобразных гранат. У него их было четыре, они лежали в сумке с самого мая. - Когда же придет эта чертова смена? Проклятие! И надо же было им именно сегодня заболтаться на этой станции.
- Да, именно сегодня, - поддержал его Пивонька. Он подумал о залитом слезами письме, и жалость сдавила ему горло.
- Гонза, иди за левую тумбу, а я останусь справа. На моей стороне ящик с бикфордовым шнуром. Если они попробуют нас атаковать, отходи вдоль дороги к станции. Понял?
- Понял. А ты?
- Я взорву мост, но подожду, пока генлейновцы подойдут поближе. Я им, черт возьми, устрою фейерверк...
- Ты с ума сошел! - ужаснулся Пивонька.
- Взорву их вместе с мостом.
- Это же безумие!
- Обезумели они, а не мы.
Люди, совещавшиеся возле грузовика, вдруг рассыпались в разные стороны: одни укрылись за машиной, другие - за стволами кленов, третьи - за камнями. Щелкнул первый выстрел, второй. Отскочившая от тумбы пуля зажужжала, словно шмель.
"Глаза у тебя, как у коровы Кашпара: один туда, другой сюда", - усмехнулся мысленно Маковец и начал целиться. Наконец он нажал курок. Карабин дернулся в его руках - отдача оказалась довольно сильной. Орднер, неосторожно высунувшийся из-за дерева, упал на землю, перевернулся, несколько раз судорожно вздрогнул и застыл.
- Мы не такие мазилы... - сказал Маковец и облизнул вдруг пересохшие губы.
Стрельба прекратилась. Где-то над острыми вершинами елей раздался крик испуганной птицы. По направлению к Вальдеку пролетела стая ворон. Маковецу мучительно захотелось пить. Сейчас он готов был пить даже мутную воду, протекавшую под мостом. "Странно, - подумал он, - ведь несколько минут назад пить совершенно не хотелось".
- Они отойдут, вот увидишь! - крикнул ему с другой стороны моста Пивонька. В его хриплом голосе прозвучала слабая надежда.
Двое нацистов, выскочив на шоссе, быстро подняли убитого и оттащили за машину. Наступила тишина. Маковец нащупал в сумке коробку с патронами, нервными движениями разорвал ее. На ремне у него висел пистолет, который он когда-то купил у хозяина трактира в Юттельберге. Это был девятизарядный парабеллум. Он расстегнул кобуру, чтобы в случае необходимости можно было быстро вытащить оружие.
Орднеры снова начали стрелять, но огонь их был неточен. Они боялись высунуть нос из своих укрытий, чтобы хорошенько прицелиться. Потом некоторые из них все-таки набрались храбрости и начали перебегать от дерева к дереву, кто-то сбежал с шоссе. "Хотят зайти сбоку", - догадался Маковец. На другой стороне щелкнул карабин Пивоньки.
- Гонза, отходи! - крикнул Маковец.
Теперь он стрелял не целясь, только для того, чтобы удержать орднеров на почтительном расстоянии. Пули атакующих ударялись в бетонные тумбы, со свистом пролетали над ним. Кто-то из нацистов стрелял из автомата. Дорога, ведущая к Вальдеку, все еще была пуста. На правой мостовой опоре висел деревянный ящик, и в нем находился бикфордов шнур. "Ребята, как только подожжете шнур, шевелитесь..." - вспомнил он слова подпоручика. - Где же, черт побери, спички? Господи боже мой, ведь я же бросил их обратно Пивонъке! Идиот! Как же я теперь подорву мост вместе с орднерами?.."
По асфальту затопали кованые сапоги. Кто-то вскрикнул. Пивонька целился хорошо. Молодец! Он что-то прокричал, но Маковец его не понял. Он видел бегущие фигуры, в ушах звучал треск автомата, который его немного шокировал, потому что он никогда не предполагал, что нацисты так хорошо вооружены. Его охватил ужас от того, что сопротивление их бесполезно, что ему так и не удастся подорвать мост.
Он полез в сумку и вытащил гранату. Сколько лет он не упражнялся в метании? Да, немало времени прошло с тех нор, как он, четарж-сверхсрочник, обучал этому делу новобранцев. Ни минуты не колеблясь, Маковец выдернул чеку, размахнулся и швырнул гранату на дорогу, а сам прижался к земле. Несколько секунд, прошедшие между броском и взрывом, показались ему вечностью. Неужели не сработал взрыватель? И тут раздался оглушительный взрыв. Выскочив из укрытия, он бросил еще одну гранату, потом еще... Граната полетела довольно далеко. И неудивительно, в армии он метал гранату на добрых семьдесят метров. Маковец выглянул из своего укрытия. Последняя граната угодила прямо под машину. Из-под нее вырвалось пламя, повалил черный дым. Кто-то дико кричал. Маковец порадовался тому, что оставил у себя гранаты, не вынул их, как этот ненормальный Пивонька. Ребята иногда смеялись, что он таскает лишние тяжести, но граната у солдата никогда не бывает лишней. Так говорил его бывший командир роты капитан Поржизек. Граната - самое эффективное оружие пехотинца. Граната - это...
Он снова посмотрел на дорогу. Она вдруг опустела. Орднеры прижались к земле и перестали стрелять - очевидно, боялись гранат. Возле горящей машины кто-то все еще кричал. Вверх поднимался черный столб дыма.
- Гонза! - позвал Маковец.
Пивоньки не было видно. Наверное, он под насыпью.
- Гонза! - позвал он еще раз.
Ему никто не ответил. Неужели убежал? А ему именно сейчас нужны спички. Маковец с удивлением осознал, что ход событий иногда зависит от совершенно незначительных обстоятельств. Вот кончились у него спички, а других он не купил. У Пивоньки же они были, хотя он и не курил. Почему все бывает наоборот? А там, внизу, деревянный ящик со шнуром.
- Пивонька! - опять позвал он.
Орднеры дали по нему автоматную очередь - в лицо ударил осколок камня. Он бросил последнюю гранату и быстро перебежал на другую сторону дороги. Присел за каменную тумбу и поглядел вниз. Пивонька лежал в порыжелой траве, изо рта у него текла струйка крови.
- Гонза!
Маковец посмотрел на мертвого, на его сумку, и ему пришло в голову, что там лежит граната, которая ему сейчас может пригодиться. Он скользнул по мокрой траве вниз и стал расстегивать пряжку сумки, руки у него дрожали, движения казались замедленными. Как же теперь переправиться на другую сторону, где висит ящик? Под мостом? Но там по пояс воды, да и генлейновцы к этому времени наверняка подберутся к нему.
По дороге снова затопали кованые сапоги. Маковец несколько раз выстрелил не целясь, он хотел только задержать атакующих. Нет, он не может здесь дольше оставаться! Пивоньке все равно ничем не поможешь, дальнейшая оборона бессмысленна.
Шаги на шоссе стихли. Кто-то что-то прокричал взволнованным голосом. Наверное, те, что на дороге, ждут, пока группа, продвигавшаяся через лес, зайдет таможенникам во фланг. Жаль, что второй патруль не пришел вовремя. У Юречки наверняка были гранаты, да и у Биттнера тоже. Они бы вмиг разогнали этих орднеров. Маковец злился на себя за то, что не сумел взорвать мост. А все из-за каких-то дурацких спичек. Теперь оставалось только одно - спасаться бегством.
Он вставил в карабин очередную обойму, несколько раз выстрелил, потом вскочил и побежал в кусты, росшие вдоль реки. Если ему хоть немного повезет, он скроется в лесу. Неподалеку от ствола отлетела щепка. Маковец так мчался, что орднеры потеряли его из виду и перестали стрелять. Он бежал через лес к Вальдеку, держась ближе к дороге. У станции придется ее пересечь, чтобы попасть на другую сторону. Через некоторое время Маковец остановился, чтобы передохнуть, и услышал стук каблуков. Таможенник подобрался к дороге и увидел Юречку.
- Стой! - крикнул он ему.
Тот остановился, держа карабин на изготовку:
- Что случилось? На вас напали? Где Пивонька?
Маковец показал рукой назад. Он задыхался, слова застревали у него в горле.
- Почему вы опоздали?
Неожиданно прогремел выстрел и пуля ударила в асфальт недалеко от них. Юречка отскочил с дороги в чащу.
- Пошли! - крикнул Маковец и бросился бежать.
Наконец показалась опушка леса и здание станции. Силы покидали его. Он должен был хоть немного отдохнуть.
- Подожди! - сказал он и на мгновение оперся о плечо своего товарища.
- Где... где вы так долго болтали? Вы нам были очень нужны...
Юречка стал ему что-то объяснять, но Маковец не слушал. Перед его мысленным взором все время стояло застывшее лицо Пивоньки. Этот большой ребенок с бесхитростным взглядом уже никогда не сможет копить крону за кроной... Большой ребенок...
Они перебежали через железнодорожные пути и направились к станции.
- Где Пивонька?
- Он на вашей совести! - прохрипел Маковец.
- Что?
- Если бы вы пришли вовремя...
- А почему вам не помогли из лагеря? Они же наверняка слышали выстрелы.
- Их было пятнадцать... а нас только двое! Только двое...
Маковец едва тащился, ноги у него будто свинцом налились.
Стейскал стоял возле станционного здания и смотрел в сторону леса, где над верхушками деревьев еще поднимался черный дым.
Они поспешили к нему. Стейскал пошел им навстречу. Откуда-то с опушки раздался выстрел. Маковец ощутил удар в бок. Он был настолько сильным, что Маковец повернулся, удивленно взглянул на Юречку, шедшего рядом, протянул к нему руку, собираясь, видно, что-то сказать, и стал медленно оседать на землю. Потом он почувствовал, как чьи-то сильные руки подхватили ого, а перед глазами мелькнула синяя железнодорожная тужурка. Но в то же мгновение на него обрушилось тяжелое, свинцовое небо.
* * *
Старший вахмистр Пашек сидел на пеньке и перочинным ножом резал ломтиками хлеб и сыр. При этом он поглядывал на выкопанный на опушке леса довольно глубокий окоп, на краю которого стоял ручной пулемет. Вороненый ребристый ствол его был нацелен на склон противоположного холма. Рядом с пулеметом лежала кучка обойм, завернутых в брезент. По левому краю леса прохаживался часовой с биноклем на шее. На другом конце лагеря был выставлен еще один часовой. Оттуда открывался вид на луга и поля, тянувшиеся вплоть до самого Вальдека.
Пашек окидывая лагерь удовлетворенным взглядом. Это было его детище. Он сам выбрал место, начертил план и передал его с соответствующими объяснениями командиру роты местной охраны. С тактической точки зрения это лучшее место, какое только можно было найти неподалеку от деревни. Отсюда хорошо просматривалась долина, кроме того, можно было проследить за передвижениями по дорогам, ведущим от государственной границы к деревне. Лагерь располагался в небольшом леске, а вырытые поблизости окопы удачно прикрывались кустарником. В лагере базировался взвод местной охраны. В центре стоял деревянный, замаскированный ветками домик, а вокруг него были разбиты палатки. В домике размещались столовая и комната отдыха. Оборудована комната отдыха была очень просто: посередине - грубый стол из неструганых досок, вокруг него - лавки.
Временами из домика доносились громкий говор и смех. Это ребята играли в карты. Старший вахмистр Пашек не любил картежников и в жандармском участке ничего подобного не потерпел бы, но в лагере были особые условия. Здесь служили не только жандармы. В число бойцов местной охраны входили таможенники, четыре солдата и несколько призывников из числа немецких антифашистов. В основном они питались внизу, в трактире. Хозяин готовил прилично, да и от лагеря было недалеко. И каждый предпочитал съесть какое-нибудь блюдо в трактире, чем поглощать консервы или собственную стряпню.
Пашек расстраивался, что дисциплина в подразделении в последнее время заметно упала. Но он не был в этом виноват. Люди жили в лагере с мая, четыре месяца не знали, что такое нормальная постель, а если изредка и выбирались домой, то только затем, чтобы вымыться и сменить белье. Угнетало всех и положение, сложившееся в республике. Пашек неоднократно получал приказы не поддаваться на провокации, устраиваемые членами СНП, и каждый раз выходил из себя от злости. Если бы ему разрешили действовать по собственному усмотрению, он со своим отрядом немедленно прочесал бы деревню, изъял все подозрительные материалы и заставил судетских ура-патриотов заплатить такие штрафы, что у них пропала бы всякая охота вывешивать флаги или вымпелы со свастикой. И в деревне сразу бы наступил порядок. Бывало, перед начальником жандармского отделения стоял навытяжку даже сам пан староста. А теперь? Стыдно сказать! Староста в Кенигсвальде - функционер СНП, его зять служит в канцелярии господина Генлейна. Неудивительно, что они так дерзко себя ведут, а со старшим вахмистром даже не здороваются.
А тут еще эта отвратительная погода, из-за которой у всех портится настроение, особенно у часовых и патрульных. Четырнадцать дней кряду шел дождь, потом подморозило, и вот снова пошел дождь, нудный, бесконечный. Люди спят под мокрыми одеялами и все время простужаются. Да, скверная выдалась в этом году осень.