- Мальчик мой, им пришлось бы снимать этот фильм над трупами конторы Брина и того продюсера, перверсии которого были в ней разоблачены. Поэтому не забывай, если станешь писателем и тебе предложат работу в Голливуде, откажись, не обращай внимания, это убило твоего дедушку Кренинга, на которого ты похож во всем, кроме роста, ты на целых двенадцать сантиметров короче его божественных метра восьмидесяти.
- Но бабушка, если он сбежал из Голливуда в Египет, штат Кентукки, почему ты говоришь, что его убил Голливуд?
- Мальчик мой, всю эту блеск и славу, что Голливуд проставляет как золотого тельца из Библии, словно без них теряется смысл существования, потрясти очень трудно. Фильм по этому сценарию все не снимали и не снимали, пока не прошел месяц или два после того, как мы вернулись в Кентукки, и тот же продюсер, что соблазнял моего мужа, прислал ему телеграмму: "Возвращайся на главную роль в "Сердце как дубинка" в паре с Первой Леди Экрана, то есть, нет нужды говорить, с Бетт Дэвис". Этот фильм тоже не сняли, но в течение пяти лет мы как челнок мотались между Египтом, штат Кентукки, и Голливудом, штат Калифорния, как пара перелетных птиц, а еще точнее, леммингов, тех зверьков, что с берега бросаются в океан, уплывают и тонут от истощения неизвестно где. Я не хотела во всем этом участвовать, но телеграммы все шли и шли и сыпались обещания, которые никогда не выполнялись.
- Как дедушка умер?
- Мальчик мой, ты унаследовал не только талант Филипа, но и его сердечную слабость, которая, учти, тоже передается по наследству. Не бегай. Ходи пешком. Смотри, куда идешь. Твой дедушка был соблазнен этим городом несбыточных надежд, отпечатков ног в мокром бетоне и банкетов в гавайском стиле у светящихся по ночам бассейнов. Да, я сказала бассейнов, с подводными голубыми огнями и копиями кораллов и Голубого грота на Капри, Кренинг писал и рассказывал мне обо всех этих вещах с угрожающим акцентом на бассейнах и на гротах, на их копиях, и он говорил мне, что продюсер тратил всего несколько минут, попивая текилу, на просмотр набросков, заметок и сценариев Крекинга, бормоча при этом: "Идеально, мечта то, что надо для Гэри и Марлен! А теперь, мой мальчик, давай нырнем в бассейн, освежимся перед дискуссией? Только никаких плавок, бассейн - только для нас, для меня и для тебя, мой Ганимед". А мой Кренинг не умел плавать, разве только на надувном резиновом матрасе, и у него был клаустрофобический ужас перед копией Голубого грота, но после многих отказов однажды ночью он нырнул, и распутно возбужденный продюсер потащил его в грот, откуда его идеальное молодое тело было извлечено без признаков жизни. Я говорила ему, Боже мой, если тебя преследует с распутными намерениями этот голливудский Могол, повернись и врежь ему в пах, может быть, он так и сделал, когда продюсер потащил его в копию Голубого грота, но удар под водой неэффективен, ты знаешь, совсем не так эффективен, поскольку на глубине он теряет и в скорости и в силе. При расследовании было выявлено, что на них были кислородные маски, когда они ныряли в грот, но одна из масок обеспечивала совсем небольшое количество кислорода, в то время как другая давала его очень много, и можешь сам отгадать, какая маска была у Кренинга, а какая у его соблазнителя: о расследовании сексуальных домогательств в отношении Кренинга сначала заикнулись, но потом быстро все замяли. Деньги убивают, я имею в виду, все решают, особенно в сочетании с влиянием власти и положения. А красота умирает, и юность умирает, поскольку редко сочетаются с влиянием и властью, но, мой мальчик, не забывай моего совета твоему дедушке: если тебя преследуют с распутными намерениями, быстро повернись и врежь в самый -…
- Мама! - закричала моя мама.
Она стояла за спиной бабушки Урсулы уже минуту или две, а никто из нас этого не заметил.
- Мама, иди спать, тебе пора!
Я молча стоял, пока медленная процессия из двух леди шествовала от кресла-качалки моей бабушки Урсулы в ее крохотную спальню и еще не дошла до цели, когда я сказал бабушке:
- Не беспокойся, я туда никогда не поеду.
- Нет, нет, нет, - сказала бабушка, исчезая.
* * *
Я происхожу от череды исчезающих женщин. Когда-то я сказал Моизи:
- Я чувствую, что во мне сидит женский инкуб - суккуб.
Она посмотрела на меня задумчиво, а потом произнесла:
- В каждом человеке есть animus и есть anima , это всеобщий принцип, и не надо его приписывать суккубу, потому что это - злой дух.
- И что мне со всем этим делать?
- Использовать, малыш. А что еще?
* * *
Я давно уже пишу не в "голубой сойке", а на оборотной стороне впечатляющей коллекции писем-отказов и на конвертах, в которых их прислали - интересно, это важно или нет? У меня такое чувство, что я пишу, чтобы не думать о времени и о Чарли, он опередил время на десять лет, я отстал от него на десять лет, и снова призрак жалости к самому себе таится ближе, чем будильник в прямоугольнике с крючками.
Но когда я говорю - призрак, я именно это и имею в виду. Это не жалость к себе, a насмешка над собой и ярость.
Я только что начал писать на особенно удручающем письме, я взял его, потому что оно пришло в большом конверте формата А4, где много подходящего для писания места. Сообщение об отказе так расстроило меня, что я после него почувствовал себя просветленным. Я знаю, это кажется странным. Вы, естественно, думаете, что я псих, чтобы ассоциировать глубокую депрессию с состоянием просветления, но так может думать только человек, не знакомый с музыкой того Штрауса, который не писал вальсов . Он написал сочинение под названием "Смерть и просветление". Конечно, смерть отличается от депрессии, но принадлежат одному и тому же пространству человеческого опыта, сказал бы я сегодня, с жаром Чарли без Чарли.
В письме стояло: ""Метла" не принимает незаверенные рукописи". Собственно, это и был весь отказ, но ниже печатного текста яростным почерком было добавлено красным фломастером: "Вас необходимо судить за использование почтовой службы для пересылки такой грязи. Это не только грязно и грешно, но и сочится жалостью к себе, и может перевозиться только мусоровозами. Искренне ваш, Мэнли Ходкинз IV".
Мне кажется, что когда-то я слышал о болезни Ходкинза, и что она повреждает лимфатические узлы практически фатально, так что фамилию этого редактора можно интерпретировать в какой-то степени как лимфатическую злокачественность четвертой степени, что, по моему мнению, было бы окончательным приговором.
Именно на этом конверте я хочу написать о жалости к себе как элементе человечности и человеческом выражении. Самое лучшее, что я могу в этом смысле сделать - точно восстановить по памяти один разговор между мной и Лэнсом.
- Малыш, ты жалеешь себя, как и я, совершенно разумно.
Я ничего не понял.
- Жалеть самого себя - это секрет, скрытый в маленьком тайном банковском сейфе твоего сердца до тех нор, пока ты не узнаешь, как…
Он остановился на "как", но я думаю, он имел в виду, как преобразовать его в…
Как видите, я не уверен, во что.
Поэзию юмора? Очень трудно выполнить, особенно фигуристу, танцующему в ледовых дворцах по всей стране. Я видел его, вращающегося в воздухе с ослепительной улыбкой на лице, выражавшей эйфорию вкупе с чувством приближения гибели.
Это все связывается вместе, за исключением того, что это Лэнс, а не я встретил приближающуюся гибель без угрюмого выражения на лице.
Лэнс уснул, так и не закончив свое предложение, а я, со своей привычкой к чудесному, нежно приподнял толстый гладкий росток человеческой спаржи, что пробивался из его кустиков, подсознательно надеясь, что он станет твердым, и поскольку он не стал, даже когда я полизал его немножко языком, повернул его наверх и положил в бархат его пупка.
Для Мэнли Ходкинза это может быть грязью и грехом, но уж точно не жалостью к себе, которую, как мне кажется, я так и не научился после депрессии преображать в сияющую тающую в воздухе улыбку.
В Телме, штат Алабама, у нас была горячая вода, которая текла всю ночь, я иногда проскальзывал в ванную, пускал ее, намыливал свой член и ритмично толкал его между ладонями, сжатыми вокруг него, пока не кончал, прижавшись бедрами к углу раковины.
Одинокая ночная привычка, сладостное извержение семени творения в спускное отверстие раковины, куда оно и должно было лопасть в моем случае, совершенно не предназначенном для потомков.
* * *
Во время моего пребывания в палате для буйных на маленьком островке на Ист-ривер меня раз в неделю посещал студент-психиатр, визиты которого я ждал наравне с визитами Моизи. Он, конечно, носил белый накрахмаленный халат, и из всех членов персонала на него было наиболее приятно смотреть. В дни его посещений я не только мылся с необычным вниманием к деталям, но и мыл волосы крохотным кусочком хозяйственного мыла, что был в мужском душе, так что мое сходство с молодым Рембо подчеркивалось еще больше.
Во время последнего визита он сказал мне:
- Я знаю, и не заглядывая в вашу карту, что вы - сексуальный девиант, потому что ваши глаза постоянно опускаются от моих глаз к той части моего тела, которая должна интересовать только мою жену.
(Мог бы назвать и попрямее.)
- Теперь скажите мне, - продолжал он, - был ли у вас когда-нибудь в вашей жизни нормальный опыт любви?
(Может, он сказал - сексуальный опыт.)
- Да, однажды, когда я был еще мальчиком, в тринадцать лет.
- Так, расскажите мне об этом, с кем это было и какова была ваша реакция?
- Это случилось на чердаке дома одной девочки, моей подруги по играм. Мы часто проводили время там, на чердаке ее дома, рисовали картинки, придумывали истории по этим картинкам, а один раз там было очень жарко - это было летом, в Телме, штат Алабама - и я заметил, что она поднимает свою юбочку, которая была до колен, дюйм за дюймом, и раздвигает ноги, и в конце концов ее юбка обнажила ее очень-очень прозрачные нейлоновые трусики, светло-голубые, и сквозь них я увидел то, что выглядело, как разрезанный треугольник булочки, слегка выпячивающийся вперед.
- Это напоминало булочку Дома Паркера? - спросил молодой доктор, впервые проявивший интерес за все время наших разговоров.
- Что такое булочка Дома Паркера?
- Булочка, которую придумали в Чикагском отеле под названием Дом Паркера, - ответил он нетерпеливо, - и которую вскоре стали выпекать в булочных по всей стране. Она такая выпуклая, с разрезом посредине, ее подают слегка хрустящей и теплой. А теперь продолжайте. Вы увидели ее гениталии. Они были еще без волос в этом возрасте, сколько ей тогда было?
- Столько же, сколько и мне.
- Теперь или тогда?
(Его скорость и интерес росли очень быстро.)
- Тогда. Тринадцать, как и мне.
- И это обнажение дюйм за дюймом ее женского органа, было ли это, как вы чувствовали, задумано, чтобы вас взволновать и соблазнить, или просто невинный способ немножко остудить себя на жарком алабамском чердаке, что это было, невинность или соблазн, и реакция - ваша и ее?
- Ее реакция была первой.
- Как, что, продолжайте.
- Да, она продолжала.
- Обнажение?
- Да.
- Как?
- Стала спускать бледно-голубые нейлоновые трусики, дюйм за дюймом, пока они не оказались на ее щиколотках, и тогда она вынула из трусиков одну ногу, другую подняла и отбросила ею трусики в сторону, а сама развела шире - что? Булочку Дома Паркера? Шире?
- Ага, тогда это определенно акт соблазнения.
- Да, мне тоже так кажется.
- Были вы тогда способны к эрекции?
- Да.
- И у вас возникла эрекция в парилке этого чердака?
- Да, и…
- Что?
- Я…
- У вас совсем присох язык, и вы вспыхнули без всякой причины, это ведь чисто медицинская дискуссия, давайте перейдем к чистым фактам.
- Я сделал..
- Что вы сделали?
- Опустился.
- На что?
- На колени между ее коленями.
- И, и?
- Стал лизать.
- Ее?
- Булочку Дома Паркера.
- Выполнили куннилингус с этим тринадцатилетним ребенком, вы, маленький извращенец?
- А вы бы не стали?
- О Господи. Может до вас дойти, наконец что субъект обсуждения - вы?
- Тогда почему эрекция - у вас?
Он прикрыл ее своей папкой.
- Давайте, продолжайте, что дальше?
- Она сказала: "Продолжай", точно, как вы.
- И вы продолжили?
- Да, как просила.
- Вы вставляли свой язык между губами ее вульвы?
- Да.
- И что вы делали потом?
- Что?
- Дотрагивались кончиком языка до ее клитора?
- А что это такое?
- Клитор - это женский аналог пениса, только он находится внутри, а не снаружи, и это вызывает у женщины оргазм при копуляции.
- А, так это и было это?
- Что это было это?
- Горячее и жидкое, что случилось внутри ее булочки Дома Паркера, когда она схватила мою голову руками и закричала: "Глубже, лижи глубже!". Мне показалось, что она сошла с ума, а мне не понравился этот вкус, и я не люблю, когда меня хватают за голову, я никогда не любил, когда меня хватают за голову, кроме…
- Вашего живого негра на льду?
- Да, его, когда он не хотел ебать, а хотел, чтобы ему сосали.
- О Господи, проклятый маленький…
- Извращенец?
Его глаза лихорадочно блестели.
- Вы проникли в нее тогда своим пенисом?
- Нет, нет, нет, нет.
- Заткни свою грязную пасть.
- Именно это я тогда и сделал.
- Сдержался?
- Нет, сбежал с чердака, и никогда больше туда не возвращался, а через какое-то время я слышал, что ее выгнали из школы, и что школьного инспектора отправили в отставку, и что они покинули город вместе, а еще позже моя бабушка сказала мне, что эту девочку, с которой я играл на чердаке, нашли мертвой в каких-то кустах в Тускалузе, убитой, сказала моя бабушка, дьявольски соблазненной, как твой дедушка, но только в кустах, а не в копии Голубого грота.
- Вы несете чепуху.
- Нет, сэр. Может, я немного и сочиняю, но не фантазирую для вашего удовольствия, сэр.
Да, то, что я вам рассказываю - я думаю, не фантазия. Я думаю, я только воображаю, что когда он поднял папку оттуда, где была его эрекция (возможно, тоже воображаемая), там было мокрое пятно. Воображаемое или нет, но следующее, что я подумал, или вообразил, это что теперь я по-настоящему способен волновать словами, хорошими и плохими, что теперь я по-настоящему способен писать, и что-то, что я буду писать, может быть и презираемо за свое висцеральное (органическое) содержание.
Я увидел - или вообразил - что он потерял свою накрахмаленность, и именно поэтому снова уронил папку на свой ненакрахмаленный белый халат, нацарапал несколько слов и сказал мне:
- Я только что сделал свою окончательную запись в вашей карте.
- Какую, скажите?
- "Застрял в пубертатном возрасте. Безнадежен".
* * *
Больше мы с ним не виделись, а когда я пересказывал Моизи это последнее интервью, конец которого я немножечко прифантазировал, она улыбнулась мне и заметила:
- По-моему, он занялся не своим делом, дорогой. У людей это часто бывает.