* * *
Один раз мне удалось убедить Лэнса взять меня с собой на гастроли его шоу на льду. Это было на следующий сезон после моего пребывания на островном курорте.
- Милый мой, с тобой это больше не повторится.
- Тогда возьми меня с собой.
- Как ты будешь кататься? На заднице?
- На твоей спине.
- У меня и без тебя хватает обезьян на спине.
Но я уговорил его, он взял меня той осенью на гастроли со своим шоу на льду и это привело к целому крещендо несчастий.
Менеджер этого шоу был белый, но темный, из Техаса, и панически боялся десегрегации.
- Лэнс, что ты делаешь с этим белокожим мальчиком?
- Это Божье дитя - не белый, а альбинос.
- У альбиносов розовые глаза.
- Это все сказки старой бабушки. Перед вами самый настоящий молодой альбинос с голубыми глазами.
- Покажи мне бумаги, подтверждающие, что он является негром-альбиносом, и тогда я разрешу ему жить в отеле вместе с тобой, Лэнс.
- Ну, босс, вы и даете, - сказал Лэнс с налетом угрозы в мурлыкающем голосе и с холодной усмешкой, - с каких пор неграм-альбиносам дают бумаги, чтобы вам их показывать? Даже я, продукт смешения рас, как вы это называете, не имею такой бумажки. У меня нет бумажки, чтобы доказать очевидное, но я докажу, что я живой негр на льду, я уйду из шоу, со всеми своими прыжками и вращениями в воздухе, нарушающими закон всемирного тяготения. Вы хотите давать гастроли без меня?
Лэнс выиграл первую битву, но прочие несчастья последовали по возрастающей.
Во всех отелях Лэнс и я жили в двухместном номере вместе с еще одним светлокожим негром из шоу, и с его громадной черной собакой, которую ему разрешили взять с собой после долгих препирательств. Темный менеджер каким-то образом сделал исключение - по всей видимости, потому, что громадная собака была черной, и ничего не утверждал, что она - альбинос.
Черная собака и ее хозяин были так привязаны друг к другу, что собака несла бессонную вахту у кровати хозяина, быстро и мягко дыша долгими осенними ночами.
Мы с Лэнсом спали, прижавшись друг к другу в нашей одноместной кровати, но однажды ночью, дело было в Кливленде, штат Огайо, Лэнс дал мне таблетку, чтобы я перестал говорить но сне. И этой ночью я встал пописать и ничего не соображая, вернулся из туалета и не понял, где наша кровать, а где не наша, повернул к той, что была не нашей, и натолкнулся на громадную черную собаку, мгновенно, прокусившую до костей обе моих лодыжки, как будто такой маленький альбинос, как я, мог атаковать или изнасиловать ее хозяина.
Лэнса мой крик поднял с кровати, как выстрел. Кровь текла, но мне так ударило в голову, что я и не думал об этом. Лэнс, однако, вызвал гостиничного доктора, который зашил мне раны. То есть специальной металлической штучкой, степлером, свел вместе края укусов на моих лодыжках.
- Черт, с меня хватит, завтра же полетишь домой.
Но я не полетел, не смог, я отказался выйти из машины, в которую Лэнс сунул меня, чтобы отвезти в аэропорт.
- Хорошо, малыш, но только учти, что когда неприятности начинаются, они уже не кончаются.
Мы вернулись в свой Шебойган, штат Висконсин, я - с металлическими скрепками в лодыжках. А потом, однажды вечером в этом Шебойгане, раздеваясь, чтобы лечь спать, я с трудом смог снять туфли, потому что мои лодыжки были инфицированы и вздулись до слоновьих размеров. Только тогда я почувствовал боль и жар.
- Ну, маленький альбиносик, теперь ты видишь, что тебе не следовало ездить ни на какие гастроли всяких шоу на льду, если ты не способен увидеть такую очевидную вещь, как собственные распухшие лодыжки.
Он снова вызвал гостиничного врача, прибывшего в состоянии некоторого ступора после сильных возлияний, но на которого тем не менее вид моих раздутых лодыжек произвел сильное впечатление.
- У мальчика стафилококковая инфекция.
- Это плохо?
- Достаточно, чтобы убить за одну ночь, я думаю.
Он достал из своего саквояжа такую иглу, какую, я думал, используют только для лошадей, и наполнил ее комбинацией антибиотиков потом сказал:
- Снимай штаны, - и вкатил в меня содержимое лошадиного шприца.
Моя реакция была мгновенной, как у испуганного ребенка. Мне стало так трудно дышать, что я доплелся до окна и открыл его. За окном была метель, а я был в одних трусах.
- Ты с ума сошел, там же ветер и снег!
- Так я хоть могу вздохнуть, по-другому я не могу дышать.
(У меня был шок от лошадиной иглы.)
Это немножко отрезвило гостиничного доктора, он схватил телефон и вызвал мне "скорую".
И снова меня вынесли из гостиницы на носилках, спустили на грузовом лифте и засунули в "скорую", которая уже ждала внизу.
Конечно, Лэнс провожал меня до самого приемного покоя, крепко держа мою руку и подавая мне команды дышать: "Вдох выдох, вдох, выдох" всю дорогу, а в приемной палате больницы меня положили в занавешенную белым кабинку и стали закачивать анти-антибиотики, на что потребовалось три часа работы, а в соседних кабинках, за их белыми занавесками, я слышал звуки борьбы между жизнью и смертью других несчастных, находившихся примерно в том же состоянии, что и я.
Я должен отметить скорость, с какой врачи и сестры носились от кабинки к кабинке, закрывая и открывая занавески. Я слышал предсмертные крики и звуки торжествующей жизни.
Около четырех утра объявили, что опасность миновала, и сказали, что меня переводят в палату наверху.
Лэнс проводил меня наверх и нежно обнял на глазах недовольной белой сестры.
- Ну, милый, завтра у нас утреннее представление, мне лучше пойти соснуть хоть часок.
Сестра издала хмыкающий звук накрахмаленного недовольства. Он повернулся к ней с медленной смертельной ухмылкой и сказал:
- А вы позаботьтесь об этом маленьком негре альбиносе.
Когда он ушел, я потребовал у нее снотворного.
- После такого шока? Вы шутите?
Ладно, я встал с кровати и натянул на себя свою одежду. Было очень больно идти с моими слоновьими лодыжками вдоль длинного коридора до дежурной сестры, но я дошел и сказал сестре, у которой глаза на лоб вылезли от удивления:
- Пожалуйста, вызовите мне такси.
- Это больница, а не отель, откуда вы можете уехать сами, здесь вы должны подождать, пока вас не выпишут.
- Я сам себя выписываю.
И пока она звала на помощь, чтобы задержать меня я, ковыляя, выбежал в объятья снежной бури, и так сложилось, что Бог послал мне свободное такси.
(В распоряжении у Бога есть и такси, и внезапное метро.)
- Отвезите меня в -…
В этот отчаянный момент я никак не мог вспомнить название отеля.
- Куда?
Я увидел, что два молодых врача выскочили из дверей, чтобы задержать меня, и от ужаса название отеля всплыло в моей памяти.
- Отель "Нобль", быстро!
- Остановите его, он -…
- Что у тебя за проблемы, парень? - спросил водитель.
Я засмеялся и сказал:
- Любовь и собака.
Когда я вернулся в свой двухместный номер, Лэнс дрых без задних ног, и у дверей меня встретила собака, которая немедленно начала лизать мои лодыжки.
Сосед не спал.
- Или ты, или собака, - сказал он.
- Что именно?
- Один из вас должен уйти.
- Так как собака - это волк, или близкий родственник волков, так, может быть, тебе стоит отпустить ее в лес, если она представляет такую опасность для человечества?
- Ты не имеешь никакого отношения к человечеству, по моему мнению, или по мнению собаки, и собаке в лесу без меня не выжить. У тебя есть Лэнс, а все, что есть у меня - это моя собака.
Ответить было нечего.
Я дополз до кровати, и хотя Лэнс никогда еще не был теплее, приятнее на ощупь и надежнее, я прошептал нашему соседу:
- Хорошо, уйти должен я, ты оставайся с собакой, но занимайте с ней одноместный номер.
- Одноместные трудно получить.
- Я знаю, но мне они достаются часто.
(Сегодня ночью, например.)
* * *
Я останавливаюсь, чтобы передохнуть, смотрю на BON AMI.
Что такое BON AMI, точнее, чем это было? Я знаю, по-французски это означает "добрый друг", "хороший друг", и я помню, что когда я спросил Лэнса - вскоре после того, как начал пользоваться BON AMI как письменным столом, - он сказал:
- Черт, это какое-то старье, давно вышедшее из употребления, то же ждет и нас с тобой когда-нибудь.
Это не все, что он сказал. Лэнс ненавидел BON AMI, потому что любил свой сон, и по той же причине он ненавидел черное домино без глазных прорезей, которое ему подарила Моизи в те дни, когда еще могла позволить это себе - до того, как она бежала от всего такого. Он утверждал, что они давят ему на глазные яблоки и портят его зрение. Конечно, дело было не в этом. Его глазные яблоки были совсем не теми шарами, на которые BON AMI и черное домино давили. Те шары были в его штанах - Лэнс ненавидел BON AMI и черное домино, потому что они мешали или задерживали его ритуалы любви, которые были для него самым главным условием хорошего ночного сна.
- Оторви свой зад от BON AMI и немедленно в кровать, малыш!
- Мой зад не касается BON AMI.
- Не пререкайся со мной, Телма.
- Если ты еще раз назовешь меня Телмой, я…
- Что я?
- Я назову тебя…
- Ты меня никак не назовешь, потому у меня есть вот этот направленный на тебя королевский жезл, а у тебя только одна пара…
Разговор в этом стиле мог продолжаться и дальше, но я упрямый писатель, такой же упрямый, как и неудавшийся, и если Лэнс продолжал пытаться оторвать меня от "голубой сойки", когда мне она была нужнее, чем он сам, я убегал по лестнице и продолжал писать в баре "Десятый пирс" - он когда-то находился через дорогу от склада, но уже давно не существует.
(Я помню, что когда летними ночами я проделывал такое, Лэнс шел за мной в "Десятый пирс", угрожающе входил в двери, его оголенный торс над брюками блестел, как только что отполированная бронза, и все смотрели на него, а он смотрел на меня, делающего вид, что не заметил его появления. Он садился у стойки и начинал самым диким языком обсуждать мою персону.
- Видите этого хуя, который делает вид, что он писатель?
Бармен обычно бормотал что-то вроде сдавленного "ага", двое или трое пьяных поворачивались, чтобы посмотреть на меня и сделать пару замечаний, после которых я один раз запустил в них пивной кружкой, но обычно бармен своевременно подмигивал им, предупреждая, если они еще не знали, что говорить обо мне и Лэнсе было очень опасно. И Лэнс продолжал в том же духе:
- Воображает, что сделал литературную карьеру, но мне-то прекрасно известно, что вся его карьера - то, на чем он сидит, если случайно не стоит или не лежит.
Я конечно, не боялся Лэнса, даже когда он выражался на публике подобным образом. Конечно, я переставал писать, выводя в своей "голубой сойке" одну и ту же фразу снова и снова, и эта фраза была "ебучий сукин сын".
Любовный язык часто бывает грубым.
А через пару минут Лэнс подходил к столику, в буквальном смысле отрывал меня от него и относил на склад, с "голубой сойкой" и карандашом, зажатыми в кулаке и…
Грубая любовь - это признание.)
* * *
Я только что отодвинул BON AMI от себя и теперь шарю внутри в поисках клочка бумаги и нахожу. Да, нахожу. Вы бы ни за что не поверили, что такой сравнительно небольшой ящик, как BON AMI, имеет внутри объем, в котором бы поместились все эти груды писем с отказами и конверты, в которых они пришли. Хотя одни из них - просто напечатанные типографским способом бланки, сообщающие, что у редакции нет времени читать незаверенные рукописи, другие, как я уже писал, украшены - назовем это так - рукописными комментариями редакторов. Похоже, что ми всех просто приводит в ярость либидо, присутствующее в моих рукописях, фраза "сексуальная истерия", или ей подобные постоянно повторяются на этих приписках. Мисс Сильвия Уизерс информирует меня, что мир полон очаровательных объектов для художественной литературы - помимо той грязной эротики, которая не может быть напечатана в "New Humanities Quarterly". Мистер С. Генри Фолк из "Guard Before Monthly" предлагает мне самоограничение и рекомендует монастырь в Грейт-Смоки-Маунтинс, где царят тишина и воздержание.
(Оба этих журнала сейчас сдохли, ха-ха! Смех гулкий, как бравада побежденного боксера. Конечно, я знаю, что страдаю хроническим воспалением либидо и часто впадаю в истерию. В конце концов, я южанин с необрезанной крайней плотью и с членом размером побольше, чем было бы пропорционально для большинства мужских тел моего роста, я все еще ношу шорты с талией двадцать восемь дюймов, и едва ли вешу шестьдесят килограмм. Лэнс любил повторять: "Малыш, у меня висит, что надо, но у тебя висит просто что-то невероятное для парня ростом метр шестьдесят восемь с хвостиком, и когда мое сердце разобьется об лед, а твое сердечко еще будет продолжать биться, смотри за этим". За чем смотреть, что он имел в виду? За последствиями того, что я ношу между ног полуостров своего тела, который, если взять его отдельно, мог бы сойти за банан - уже созревший, но еще не пожелтевший на солнце? Нет, он, наверное, имел в виду что-то менее материальное, что-то, связанное с будущим, а оно, как он думал, не принесет мне ничего хорошего.)
Что такое будущее для существа, у которого хронически воспалено либидо, когда сладкоголосая птица юности уже покинула его тело и дух? Не существует эмпирей, в которые эта птичка могла воспарить, как святой дух. Если воспаленное либидо не скорректировать или не контролировать, оно приведет тебя в бани, туда, где теряется и достоинство, и претензии на него. Наступит время воспаленных, как либидо, глаз на рассвете, и неутолимого желания - желания, которое не утопишь никаким количеством ртов. Лэнс часто рассказывал мне про надпись на стене в одном 113 номеров бостонской бани: "Провел чудесную ночь. Имел десять хуев, восемь самых больших принял в зад". Под этим победным восклицанием была подпись: "Королева педерастов района Бэк-Бэй". Нет. Повторяю, нет. Я предпочту кастрацию или раннюю смерть такому будущему.
Несколько месяцев назад я встретился с негром из Гарлема, живым свидетелем истории развития музыки и танца Гарлема от блюза к джазу и би-бопу, и их различных настроений - от дикого до холодного и сладкозвучного сейчас, и то, что он сказал, застряло у меня в мозгу. "Господь не придет, когда ты хочешь Его, но Он всегда будет вовремя".
О Господи, я вытащил его из штанов, держу его в руке и…
Дома, когда ты один, либидо все эта часы входит в тебя, как инкуб, и если твое сопротивление ослабло, оно будет управлять твоей рукой и потянет ее туда, где, как оно нашептывает тебе, ты живешь. Ты должен крикнуть ему:
"Нет, я тут больше не живу, я не живу в Свинячьей Аллее, как не живу и в Сакре-Кёр на Монмартре, но…"
Где ты живешь, когда одинок?
Медленно и печально я засовываю его обратно в джинсы, и застегиваю их на все пуговицы, и задаю себе этот вопрос: "Где ты живешь, когда одинок?"
В уголке дневной комнаты того сумасшедшего дома на том острове на той реке на востоке?
Слова! - вас не хватает…