На вечере присутствовали мэр, управляющий налогами, капитан, еще несколько местных жителей со своими женами, г-жа Вокорбей, г-жа Борден, как и надо было ожидать; далее, бывшая учительница г-жи Мареско, мадмуазель Лаверьер, особа немного косоглазая, чьи седые волосы падали на плечи спиралями, по моде 1830 года. В кресле сидел родственник хозяина, приехавший из Парижа, в синем фраке и с дерзким выражением лица.
Две бронзовые лампы, этажерка с редкими вещицами, романсы с виньетками на фортепиано и крошечные акварели в непомерно больших рамах всегда вызывали удивление в Шавиньоле. Но в этот вечер все взоры устремлены были на стол красного дерева. Его собирались испытать сейчас же, и он имел значительный вид, как все, что скрывает в себе тайну.
Двенадцать гостей расселись вокруг него, раздвинув пальцы, так что касались друг друга мизинцами. Слышно было только тиканье часов. Лица выражали напряженное внимание.
Через десять минут несколько человек начали жаловаться, что у них по рукам бегают мурашки. Пекюше чувствовал себя неважно.
- Вы толкаете! - обратился капитан к Фуро.
- Ничуть!
- Право же!
- Что вы, сударь!
Мареско их успокоил.
Напрягая слух, некоторые услышали как бы потрескиванье дерева. Иллюзия! Ничто не шелохнулось.
В прошлый раз, когда из Лизье приезжали Оберы и Лормо и когда нарочно заняли стол у Бельжамба, все шло так хорошо! А сегодня стол упрямился… Почему?
Очевидно, ему мешал ковер, и общество перешло в столовую.
Выбор пал на широкий столик с одной ножкой; за ним разместились Пекюше, Жирбаль, г-жа Мареско и ее кузен, г-н Альфред.
Столик был на колесиках, он откатился вправо; участники сеанса, не разрывая цепи, последовали за ним, и он автоматически совершил еще два поворота. Все были поражены.
Тут г-н Альфред произнес громким голосом:
- Дух, как тебе нравится моя кузина?
Столик, медленно покачиваясь, стукнул девять раз.
Согласно панкарте, переводившей число ударов на буквы, это означало: "Прелестна". Раздались крики браво.
Затем, поддразнивая г-жу Борден, Мареско предложил духу объявить ее точный возраст.
Ножка столика упала пять раз подряд.
- Как? Пять лет? - воскликнул Жирбаль.
- Десятки не в счет, - возразил Фуро.
Вдова улыбнулась, хотя и злилась в душе.
На другие вопросы ответов не последовало, настолько сложен был алфавит. Лучше было бы пользоваться дощечкою, быстрым способом, который применяла даже г-жа Лаверьер, записывая в альбом свои непосредственные сношения с Людовиком XII, Клеманс Изор, Франклином, Жан Жаком Руссо и пр. Эти механические дощечки продавались на улице Омаль. Г-н Альфред пообещал достать одну штуку, затем обратился к учительнице:
- А недурно бы четверть часика помузицировать? Мазурку бы!
Зазвучали два резких аккорда. Он взял свою кузину за талию, исчез с нею, вернулся. Пахнуло ветром от платья, задевавшего двери на лету. Она откинула голову назад, он дугою выгнул руку. Все любовались грацией дамы, молодцеватым видом кавалера; и не ожидая пирожных, Пекюше ушел, ошеломленный вечером.
Сколько ни повторял он: "Да ведь я видел! Я видел!", Бувар отрицал факты и все же согласился проделать опыт самолично.
В течение двух недель они проводили послеобеденное время сидя друг против друга, положив руки на стол, затем на шляпу, на корзину, на тарелки. Все эти предметы оставались неподвижны.
Явление вертящихся столов тем не менее достоверно. Профаны приписывают его духам, Фарадей - продолжению нервной деятельности, Шеврель - бессознательному напряжению, или, быть может, как предполагает Сегуен, от собрания людей исходит импульс, магнетический ток?
Эта гипотеза заинтересовала Пекюше. Он нашел в своей библиотеке "Руководство для магнетизера" Монтакабера, внимательно перечитал и посвятил в его теорию Бувара.
Все одушевленные тела находятся под влиянием звезд и передают его. Свойство это подобно действию магнита. Направляя эту силу, можно исцелять больных, - таков принцип. Со времени Месмера наука развилась, но главное - это всегда изливать флюид и делать пассы, которые прежде всего должны усыплять.
- Ну, хорошо! Усыпи меня! - сказал Бувар.
- Это невозможно, - ответил Пекюше. - Чтобы испытывать на себе магнетическое действие и передавать его, необходимо верить.
Затем, поглядев на Бувара, он воскликнул:
- Ах, как жаль!
- Что?
- Да, при желании, поупражнявшись немного, ты сделался бы таким магнетизером, что лучшего и не сыскать.
И вправду, он обладал всем, что требуется: приятным обхождением, мощным физическим и крепким духовным складом.
Бувару лестно было услышать о такой внезапно у него открывшейся способности. Он исподтишка углубился в Монтакабера.
Затем, так как Жермена жаловалась на оглушавший ее шум в ушах, он сказал однажды вечером небрежным тоном:
- Не испытать ли на ней магнетизм?
Она от этого не отказалась. Он сел против нее, взял в руки оба ее больших пальца и стал на нее пристально смотреть, как будто только это и делал всю свою жизнь.
Сперва у старухи, поставившей ноги на грелку, поникла голова, глаза у нее закрылись, и мало-помалу она захрапела.
После того как они целый час на нее глядели, Пекюше сказал шепотом:
- Что вы чувствуете?
Она проснулась.
Позже несомненно обнаружилось бы ясновиденье.
Этот успех придал им смелости, и, уверенно взявшись опять за врачевание, они стали лечить от межреберных болей церковного сторожа Шамберлана, страдавшего неврозом желудка каменщика Мигрена; старуху Варен, у которой мозговик под ключицей требовал для своего питания мясных пластырей; больного водянкою старика Лемуана, валявшегося перед дверями кабаков; одного чахоточного, одного паралитика и еще многих других. Пользовали они также от насморка и отморожения.
Исследовав болезнь, они взглядом спрашивали друг друга, какие пассы пустить в ход, на большой или на малый ток, восходящие или нисходящие, продольные, поперечные, двухперстные, трехперстные или даже пятиперстные. Когда один утомлялся, другой его заменял. Затем, вернувшись домой, они заносили свои наблюдения в лечебный дневник.
Их мягкие приемы пленили публику. Все же она оказывала предпочтение Бувару, и слава его дошла до Фалеза, когда он вылечил дочку старика Барбея, отставного капитана дальнего плавания.
Она ощущала как бы гвоздь в затылке, говорила хрипло, часто по нескольку дней оставалась без еды, затем пожирала известь или уголь. Нервные припадки начинались у нее всхлипыванием, а кончались потоками слез. И на ней перепробовали все средства, от микстур до прижиганий, так что от усталости она согласилась на услуги Бувара.
Услав служанку и закрыв двери на ключ, он принялся растирать ей живот, нажимая на место яичников. Приятное самочувствие выразилось в слезах и зевоте. Он приложил ей палец к переносице между бровями: она вдруг сделалась инертной. Когда ей поднимали руки, она их роняла; голова у нее замирала в положениях, какие он ей придавал, а из-под полуопущенных спазматически дрожавших век виднелись глазные яблоки, которые медленно перекатывались и останавливались конвульсивно в углах орбит.
Бувар спросил ее, больно ли ей, она ответила отрицательно; на вопрос, что она чувствует в это мгновение, она сказала то, что делается внутри тела.
- Что вы там видите?
- Червяка.
- Что нужно сделать, чтобы его убить?
Лоб у нее сложился в складки:
- Я придумываю… я не могу, не могу.
На втором сеансе она предписала себе бульон из крапивы, на третьем - кошачью мяту. Припадки ослабели, исчезли. Это было в самом деле словно чудо.
Прикладывание пальца к переносице в других случаях совсем не имело успеха, и чтобы вызывать сомнамбулизм, они решили построить месмеров чан. Пекюше уже было собрал опилки и вычистил двадцать бутылок, когда его остановило одно сомнение: среди больных могли быть особы женского пола.
- А что мы станем делать, если у них начнутся припадки эротического бешенства?
Это не удержало бы Бувара; но ввиду возможности пересудов и шантажа лучше было от этой мысли отказаться. Они удовольствовались гармоникой и ходили с нею по домам, чем веселили ребятишек.
Однажды они прибегли к ней, когда Мигрену стало хуже. Кристаллические звуки вывели его из себя; но Делез предписывает не пугаться жалоб; музыка продолжалась.
- Довольно! Довольно! - кричал он.
- Немного терпения, - повторял Бувар.
Пекюше начал быстрее перебирать стеклянные пластинки, инструмент звучал, пациент вопил, - и в это время появился врач, привлеченный шумом.
- Как, опять вы? - воскликнул он в ярости от того, что постоянно сталкивался с ними у своих больных.
Они объяснили, в чем состоит их магнетический способ. Тогда он обрушился на магнетизм, называя его шарлатанством и объясняя его действие воображением.
Однако магнетизируют животных, Монтакабер это подтверждает, а г-ну Фонтену удалось магнетизировать львицу. У них не было львицы, но случай предоставил в их распоряжение другое животное.
На следующее утро, в шесть часов, работник пришел им сказать, что их приглашают на ферму для лечения взбесившейся коровы.
Они поспешили туда.
Яблони стояли в цвету, и над травою во дворе подымался под восходящим солнцем пар. На берегу пруда, полуприкрытая куском сукна, мычала корова, дрожа от воды, которою ее окачивали из ведер; непомерно раздувшаяся, она похожа была на бегемота.
Должно быть, она наелась "отравы", когда паслась на поросшем кашкою поле. Гуи и жена его были в отчаянье, так как ветеринар не мог прийти, а тележник, знавший заговор от вздутия, не хотел тратить время; но господа помещики, которые славились своею библиотекой, наверное владеют секретом.
Засучив рукава, они стояли один перед рогами, другой перед крупом и с большим душевным напряжением, неистово жестикулируя, растопыривали пальцы, чтобы изливать на скотину потоки флюида, между тем как фермер, жена его, работник и соседи чуть ли не с ужасом глядели на них.
Бурчанье, раздававшееся в чреве коровы, отдавалось бульканием в глубине кишок. Она пустила газы. Пекюше сказал тогда:
- Это врата, открытые надежде, исход, быть может!
Исход совершился, надежда вырвалась, точно лопнувший снаряд, комом желтого вещества. Кожа опала, корова приняла обычные размеры. Через час ничего не было заметно.
Это уж, очевидно, не было следствием воображения. Итак, флюид обладает особою силой. Ее можно внедрить в предметы и, не ослабляя, заимствовать у них. Подобное средство делает излишним всякое передвижение. Они воспользовались этим и стали посылать своим пациентам магнетизированные жетоны, магнетизированные носовые платки, магнетизированную воду, магнетизированный хлеб.
Затем, продолжая исследования, они отвергли пассы ради системы Пюисегюра, который применяет вместо магнетизера старое дерево с обвитым веревкою стволом.
Грушевое дерево, росшее у них среди развалин, как нельзя более подходило для этой цели. Они его подготовили тем, что крепко, несколько раз подряд, сжимали в объятиях. Под ним поставили скамью. На ней рядком разместили своих больных и достигли столь поразительных результатов, что с намерением осрамить Вокорбейя пригласили его и местную знать на сеанс.
Явились все приглашенные.
Жермена принимала их в маленькой зале, прося извинить "господ", которые сейчас придут.
Время от времени звякал колокольчик. Это были страждущие, которых она уводила в другое место. Гости показывали друг другу глазами на запыленные окна, на покрывавшие стены пятна, на облупленную краску; и сад производил жалкое впечатление. Повсюду засохшие деревья. Две палки перед проломом в стене загораживали вход во фруктовый сад.
Появился Пекюше.
- К вашим услугам, господа!
И они увидели вдали, под грушевым деревом Эдуена, несколько сидевших людей.
Шамберлан, бритый как священник, в шерстяном подряснике и кожаной скуфье, передергивался от своих межреберных болей; рядом с ним корчил гримасы все еще страдавший желудком Мигрен; старуха Варен, чтобы скрыть свою опухоль, обмотала шаль вокруг себя несколько раз; старик Лемуан, в туфлях на босу ногу, подложил под себя свои костыли, а принаряженная дочь Барбея была необычайно бледна.
По другую сторону дерева сидели остальные болящие: женщина с лицом альбиноса отирала гноившиеся язвы на шее; у одной маленькой девочки синие очки наполовину закрывали лицо; старик с искривленным контрактурой позвоночником непроизвольными своими подергиваниями толкал идиота Марселя, одетого в рваную блузу и заплатанные штаны. Его плохо пришитая заячья губа обнажала передние зубы, а щека, раздутая чудовищным флюсом, была обвязана тряпками.
Все они держались за веревку, свисавшую с дерева; а птицы пели, в воздухе стоял запах разогретого дерна. Сквозь листву проникали лучи солнца. Гости шагали по мху.
Испытуемые, однако, широко раскрывали веки, вместо того чтобы спать.
- Ничего забавного я покамест не вижу, - сказал Фуро. - Начинайте, я удалюсь на минутку.
И он вернулся, куря из Абд-Эль-Кадера, последней реликвии калитки с трубками.
Пекюше вспомнил об одном превосходном способе магнетизирования. Он стал совать себе в рот носы всех больных и втягивать их дыхание, чтобы привлечь к себе электричество, а Бувар в то же время сжимал дерево, с целью усилить истечение флюида.
Каменщик перестал икать, церковный сторож начал меньше дергаться, человек с контрактурой не двигался больше. Теперь можно было к ним приблизиться, подвергнуть их всевозможным испытаниям.
Врач кольнул Шамберлана ланцетом пониже уха, и тот слегка задрожал. У других чувствительность была очевидна; больной водянкой вскрикнул. Дочка же Барбея улыбалась, как во сне, и струйка крови текла у нее по подбородку. Фуро хотел сам произвести опыт и взять ланцет, но так как доктор его не дал, то он сильно ущипнул больную. Капитан пощекотал ей ноздри перышком, управляющий налогами собирался воткнуть ей булавку под кожу.
- Оставьте ее, - сказал Вокорбей, - тут удивляться нечему, собственно говоря! Истеричка! Здесь сам черт себе ногу сломит!
- Вот эта женщина - врач, - сказал Пекюше, указывая на страдавшую золотухой Викторию. - Она распознает болезни и назначает лекарства.
Ланглуа горел желанием посоветоваться с нею насчет своего катара, но не посмел; зато Кулон был храбрее и попросил чего-нибудь от ревматизма.
Пекюше вложил его правую руку в левую руку Виктории, и ясновидящая, все еще не открывая глаз, с немного красными щеками, с дрожащими губами, сначала несла вздор, а затем предписала valum becum.
Она служила когда-то в Байе у аптекаря. Вокорбей из этого заключил, что она хотела сказать album graecum, слово, может быть, попавшееся ей на глаза в аптеке.
Затем он подошел к старику Лемуану, который, по словам Бувара, видел веши сквозь непрозрачные покровы.
Это был спившийся школьный учитель. Седые волосы развевались вокруг лица, и, прислонившись к дереву, повернув руки ладонями кверху, он спал с величественным видом, хотя солнце било ему прямо в глаза.
Врач приложил к его ресницам двойной галстук, а Бувар поднес газету и сказал повелительно:
- Читайте!
Он опустил лоб, пошевелил мышцами лица, потом запрокинул голову и наконец прочитал по слогам:
- Кон-сти-ту-цио-налист.
- Но при некоторой ловкости всякая повязка может соскользнуть!
Недоверие врача возмутило Пекюше, и он пошел даже на такой риск, что заявил, будто дочь Барбея может описать, что в данную минуту происходит у самого доктора в доме.
- Хорошо, - сказал тот.
И, вынув часы, спросил:
- Чем занята моя жена?
Дочь Барбея долго колебалась, затем угрюмо произнесла:
- Как? Что? А, я знаю! Она пришивает ленты к соломенной шляпе.
Вокорбей вырвал листок из памятной книжки и написал записку, которую взялся отнести усердный писец нотариуса.
Сеанс был окончен. Больные разошлись.
Бувару и Пекюше в общем не посчастливилось. Это произошло из-за температуры или табачного дыма или же зонтика аббата Жефруа с медною отделкой: этот металл препятствует истечению флюида.
Вокорбей пожал плечами.
Тем не менее не станет же он оспаривать добросовестность гг. Делеза, Бертрана, Морена, Жюля Клоке. А эти ученые утверждают, что сомнамбулы предсказывали события, безболезненно выносили мучительные операции.
Аббат сообщил более удивительные истории. Один миссионер видел браминов, бегавших по дороге вниз головой. Великий Лама в Тибете вспарывает себе кишки, чтобы пророчествовать.
- Вы шутите? - спросил врач.
- Ничуть!
- Да бросьте! Что за басни!
И уклонившись в сторону от проблемы, все стали рассказывать анекдоты.
- У меня, - сказал бакалейный торговец, - была собака, которая всегда хворала, когда месяц начинался с пятницы.
- Нас было четырнадцать детей, - подхватил мировой судья. - Я родился четырнадцатого числа, женился четырнадцатого, и мои именины приходятся на четырнадцатое число. Объясните-ка мне эту штуку.
Бельжамб несколько раз видел во сне число постояльцев, которое у него будет на следующий день в гостинице, а Пти рассказал об ужине Казотта.
Тут кюре привел такое соображение:
- Почему бы не видеть в этом просто-напросто…
- Чертей, не правда ли? - сказал Вокорбей.
Аббат вместо ответа качнул головою.
Мареско заговорил о дельфийской пифии.
- Это, несомненно, объяснялось миазмами.
- Ах, теперь уж миазмами!
- А я допускаю существование флюида, - возразил Бувар.
- Неврозно-астрального, - прибавил Пекюше.
- Но докажите его присутствие. Покажите-ка нам ваш флюид. И к тому же флюиды вышли из моды, поверьте мне.
Вокорбей отошел подальше в тень. За ним последовали гости.
- Когда вы говорите ребенку: "Я - волк, я тебя съем", он представляет себе, что вы волк, и боится; следовательно, это - сновидение, вызванное словами. Подобным же образом погруженный в сомнамбулизм принимает какие угодно фантазии. У него действует память и спит воображение, он всегда повинуется и, думая, что мыслит, испытывает одни лишь ощущения. По этому способу можно внушать преступные замыслы; добропорядочные люди могут оказаться дикими зверями и превратиться невольно в людоедов.
Взоры обратились на Бувара и Пекюше. Их наука была опасна для общества.
Писец нотариуса появился в саду, размахивая письмом от г-жи Вокорбей.
Доктор его распечатал, побледнел и наконец прочитал следующее:
"Я пришиваю ленты к соломенной шляпе".
От изумления смех замер на губах.
- Простое совпадение. Это ничего не доказывает.
И так как у обоих магнетизеров был торжествующий вид, то в дверях он обернулся и сказал им:
- Не продолжайте этой опасной забавы.
Кюре, уводя с собою церковного сторожа, основательно его распек.
- С ума вы, что ли, сошли? Без позволения! Запрещенные церковью занятия!
Все разошлись. Бувар и Пекюше беседовали на пригорке с учителем, когда из фруктового сада, сняв повязки, вышел Марсель; он бормотал: