- Выздоровел! Выздоровел! Добрые господа!
- Ладно! Довольно! Оставьте нас в покое!
- Ах, добрые господа, я вас люблю! Ваш слуга!
Пти, человек, мыслящий прогрессивно, находил объяснение врача пошлым и мещанским. Наука монополизирована имущими. Она недоступна народу; старому анализу средневековья пора отойти в сторону перед широким и решительным синтезом. Истину нужно открывать сердцем, - и, объявив себя спиритом, он указал им несколько сочинений, не лишенных, конечно, погрешностей, но являющихся признаком просветления.
Они выписали эти книги.
Спиритизм считает непреложным совершенствование нашего рода. Земля когда-нибудь превратится в небо, - вот что увлекало учителя в этой доктрине. Не будучи католической, она, по признанию сторонников ее, ведет начало от св. Августина и св. Людовика. Аллан Кардек публикует даже продиктованные ими отрывки, стоящие на уровне современных воззрений. Она действенна, благодетельна и, подобно телескопу, открывает нам высшие миры, куда после смерти в экстатическом состоянии переносятся духи. Но иногда они спускаются на нашу планету, где стучат мебелью, принимают участие в наших развлечениях, наслаждаются красотами природы и художественными радостями.
При этом многие из нас обладают аромальной трубою, то есть длинною трубкою позади черепа, восходящею от наших волос к планетам и дающею нам возможность беседовать с духами Сатурна. Даже вещи неосязаемые представляют собою реальность, и между землею и звездами происходит общение, передача, непрерывный обмен.
Тут душа Пекюше исполнилась необузданных стремлений, и, когда наступила ночь, Бувар застал его у окна созерцающим эти светящиеся, населенные духами пространства.
Сведенборг совершил по ним большие путешествия. Меньше чем в год он побывал на Венере, Марсе, Сатурне и двадцать три раза на Юпитере. Сверх того в Лондоне он видел Иисуса Христа, видел св. Павла, видел св. Иоанна, видел Моисея, а в 1736 году видел даже Страшный суд.
Он же дает нам описание неба.
Там есть цветы, дворцы, рынки и церкви, совершенно как и у нас.
Ангелы, бывшие когда-то людьми, излагают свои мысли на бумаге, обсуждают хозяйственные дела или же духовные предметы, а священнические должности заняты теми, кто во время земной своей жизни изучал священное писание.
Что касается ада, то он пропитан смрадом, усеян хижинами, кучею нечистот, расщелинами, и бродят там дурно одетые личности.
И Пекюше ломал себе голову над вопросом, что находят люди прекрасного в этих откровениях. Бувару они показались бредом дурака. Все это выходит за пределы естества, которые, впрочем, никому не известны. И они предались таким рассуждениям:
Фокусники способны дурачить толпу; человек, обладающий сильными страстями, заражает ими других людей; но как может одна только воля воздействовать на инертную материю? Какой-то баварец, говорят, заставил виноград созреть; г-н Жерве оживил увядший гелиотроп; некий житель Тулузы, еще более могущественный, разгоняет тучи.
Нужно ли допустить существование посредствующего вещества между миром и нами? Не является ли таким именно агентом новое невесомое - од, особый вид электричества? Его излучениями объясняется свет, который видят магнетизируемые, а также блуждающие огни на кладбищах и призрачные видения.
В таком случае образы эти не иллюзорны, и сверхъестественные способности одержимых и лунатиков имеют под собою физическое основание?
Каково бы ни было ее происхождение, есть некая сущность - таинственная и всеобщая действующая сила. Если бы нам удалось ею овладеть, то не было бы надобности в иной силе, в длительности. То, что требует веков, развивалось бы в одну минуту; всякое чудо было бы осуществимо, и вселенная была бы в нашем распоряжении.
Магия возникла из этой вечной жажды человеческого духа. Ее значение, несомненно, было преувеличено, но она не ложна. Знакомые с нею жители востока совершают чудеса. Это заявляют все путешественники, а в Пале-Рояль г-н Дюпоте пальцем выводит из состояния покоя магнитную стрелку.
Каким образом сделаться магом? Эта мысль показалась им сначала безумною, но она стала к ним возвращаться, мучить их, и они уступили, притворяясь, впрочем, что над нею смеются.
Необходим был подготовительный режим.
Желая довести себя поскорее до экзальтации, они бодрствовали по ночам, постились и, чтобы сделать Жермену более чутким медиумом, начали хуже ее кормить. Она вознаграждала себя питьем и стала поглощать столько водки, что вскоре окончательно спилась. Их прогулки по коридорам будили ее. Звуки шагов она смешивала с шумом в ушах и с воображаемыми голосами, которые, как ей чудилось, доносились из стен. Однажды утром, поставив камбалу в погреб, она испугалась, увидев ее всю в огне, почувствовала себя с тех пор хуже и в конце концов решила, что хозяева ее сглазили.
В надежде, что их посетят видения, они сжимали друг другу затылок, приготовили себе ладанку с белладонной, наконец прибегли к магической коробке: маленькой коробке, откуда выступает унизанный гвоздями гриб и которую надо носить на сердце при помощи ленты, привязанной к груди. Все было безуспешно; но им еще оставалось применить круг Дюпоте.
Пекюше начертил углем на земле черный кружок, чтобы заточить в него животных духов, которым должны были помогать окружающие духи, и, радуясь власти своей над Буваром, сказал ему с видом жреца:
- Я запрещаю тебе переступать его!
Бувар посмотрел на это круглое место. Вскоре сердце у него учащенно забилось, в глазах потемнело.
- Ах, довольно!
И он перескочил через круг, чтобы спастись от неизъяснимой жути.
Пекюше, чья экзальтация все повышалась, пожелал вызвать какого-нибудь мертвеца.
Во времена Директории один человек на улице Эшикье показывал жертвы Террора. Примеров появления выходцев с того света существует бесчисленное множество. Пусть это только видимость - безразлично! Нужно ее осуществить.
Чем ближе нам покойник, тем охотнее он является на наш зов. Но у Пекюше не было ни одной семейной реликвии: ни перстня, ни миниатюры, ни каких-нибудь волос, между тем как Бувар имел возможность вызвать своего отца; но эта затея отталкивала его, и Пекюше спросил:
- Чего ты боишься?
- Я? О, решительно ничего! Делай что хочешь.
Они подкупили Шамберлана, и тот доставил им тайком старый череп. Нашли портного, который сшил им два черных балахона с капюшонами, как у монахов. Дилижанс доставил им из Фалеза длинный свиток в обертке. Затем они принялись за дело, один - любопытствуя, что из этого выйдет, другой - боясь поверить.
Музей они обтянули черным сукном, точно катафалк. Три светильника горели по краям стола под портретом Бувара-отца, над которым висела мертвая голова. Они даже поместили свечу внутри черепа, и лучи проникали наружу сквозь его глазные впадины.
Посреди комнаты на грелке дымился ладан. Бувар стоял позади, а Пекюше, повернувшись к нему спиною, бросал в камин пригоршни серы.
Прежде чем вызвать мертвеца, нужно получить на это разрешение у демонов. Но этот день был пятницей, днем, принадлежащим Бехету. Нужно было прежде всего заняться Бехетом. Бувар, отвесив поклоны в правую и в левую стороны, наклонив подбородок и подняв руки, начал:
- Именем Эфаниила, Анацина, Исхироса…
Он забыл остальное.
Пекюше стал быстро подсказывать слова, записанные на куске картона:
- Исхироса, Атанатоса, Адонаи, Садаи, Элигия, Мессиаса (список был длинный), заклинаю тебя, внимаю тебе, повелеваю тебе, о Бехет!
Затем, понизив голос:
- Где ты, Бехет? Бехет! Бехет! Бехет!
Бувар упал в кресло и был очень рад, что не видит Бехета, инстинктивно упрекая себя в этой попытке, как в кощунстве. Где находится душа его отца? Может ли она его услышать? А вдруг она сейчас появится?
Занавеси медленно шевелились от ветра, дувшего сквозь разбитое окно, и свечи отбрасывали тени на череп мертвеца и на покрытое землистым налетом лицо портрета. Щеки выцвели, глаза не светились, но вверху горел огонь сквозь дыры пустой головы. Иногда казалось, что она опускается на место другой, покоится на воротнике сюртука, обрастает баками, и наполовину сорвавшееся с гвоздей полотно колыхалось, трепетало.
Мало-помалу они стали ощущать словно чье-то дыхание, приближение неосязаемого существа. У Пекюше на лбу выступили капли пота, и у Бувара вдруг застучали зубы, судорожно сжалось под ложечкой; пол, точно волна, стал ускользать у него из-под ног; горевшая в камине сера оседала большими хлопьями; в то же время закружились летучие мыши; раздался крик; кто это был?
И лица у них так исказились под капюшонами, что страх от этого возрос вдвое; они не смели ни пошевельнуться, ни даже заговорить, и вдруг услышали за дверью вопли, словно стенания чьей-то страждущей души.
Наконец они собрались с духом.
Это их старая служанка подглядывала сквозь щель перегородки; ей привиделся дьявол, и, упав на колени в коридоре, она неустанно крестилась.
Все увещевания ни к чему не привели. Она ушла от них в тот же вечер, не желая больше служить у таких людей.
Жермена все разболтала. Шамберлан потерял должность, и против них составился глухой заговор, поддерживаемый аббатом Жефруа, г-жею Борден и Фуро.
Их необычайный образ жизни вызывал в обществе неудовольствие. Они внушали людям подозрения и даже смутный страх.
Особенно повредил им в общественном мнении выбор слуги. Не найдя никого другого, они наняли Марселя.
Своею заячьей губою, безобразием и невнятной речью он всех отталкивал от себя. Брошенный на произвол судьбы ребенком, он вырос без присмотра в поле, и от долгой нищенской жизни у него сохранился неутолимый голод. Издохшие от болезни животные, тухлое сало, раздавленная собака, - ничем он не брезговал, лишь бы был крупный кусок; и кроток он был как ягненок, но совершенный идиот.
Чувство благодарности побудило его предложить свой услуги г-дам Бувару и Пекюше; кроме того, считая их волшебниками, он рассчитывал на чрезвычайные выгоды.
В первые же дни он поведал им тайну. В Полиньи, среди вереска, один человек нашел когда-то золотой слиток. Этот анекдот записан фалезскими историками. Но они не знали продолжения: двенадцать братьев, собираясь в путь, закопали двенадцать одинаковых слитков вдоль дороги между Шавиньолем и Бретвилем, и Марсель умолял своих господ снова взяться за розыски. Эти слитки, - подумали они, - быть может, схоронены были в пору эмиграции.
Тут уместно было применить гадательный прут. Его свойства сомнительны. Тем не менее они вопрос изучили, причем узнали, что некто Пьер Гарнье приводит в его защиту научные доводы: источники и металлы испускают из себя частицы, имеющие с деревом сродство.
Это совершенно невероятно. А впрочем, как знать? Попробуем!
Они выстругали вилку из орешины и однажды утром отправились на поиски клада.
- Нужно будет его отдать, - сказал Бувар.
- Ну нет, уж извините!
После трех часов ходьбы их остановило одно соображение: дорога из Шавиньоля в Бретвиль! Старая или новая? Наверное - старая.
Они пошли обратно и стали кружить по окрестностям наудачу, так как следы старой дороги не легко было разыскать.
Марсель кидался вправо и влево, точно ищейка на охоте. Каждые пять минут Бувару приходилось его окликать. Пекюше подвигался вперед шаг за шагом, держа жезл за оба разветвления, концом вверх. Часто ему казалось, будто какая-то сила тянет прут к земле словно крюком, и Марсель живо делал насечки на соседних деревьях, чтобы позже отыскать эти места.
Пекюше между тем замедлил шаг. Рот у него открылся, зрачки сузились. Бувар его окликнул, потряс за плечи: он не шевелился и оставался безжизнен, совсем как дочь Барбея.
Затем он рассказал, что почувствовал, как у него словно что-то оборвалось в области сердца, и это странное состояние, очевидно, вызвано было прутом; больше он к нему не хотел прикасаться.
На следующий день они вернулись к отмеченным деревьям. Марсель лопатою рыл ямы. Раскопки ни к чему не приводили, и они каждый раз чувствовали крайнее смущение. Пекюше уселся на краю канавы. В раздумье вытянув голову, стараясь услышать голос духов своею аромальной трубою и задавшись вопросом, есть ли она у него, он уставился глазами в козырек своего картуза. Как и накануне, им снова овладел экстаз. Он длился долго, сделался ужасным.
Над овсами показалась на тропинке фетровая шляпа: это был г-н Вокорбей, трусивший на своей лошадке. Бувар и Марсель подозвали его.
Когда врач подъехал, припадок близился к концу. Чтобы лучше исследовать Пекюше, он приподнял картуз и, заметив на лбу пятна медного цвета, сказал:
- Ага! Fructus belli! Это сифилитическая сыпь, дружище. Лечитесь, черт возьми! С любовью не надо шутить!
Пристыженный Пекюше опять надел свой картуз, род берета, вздувшегося над козырьком в виде полумесяца, - этот фасон он позаимствовал в атласе Амороса.
Слова доктора его ошеломили. Он раздумывал над ними, блуждая глазами в пространстве, и вдруг опять с ним сделался припадок.
Вокорбей наблюдал, затем сбросил с него щелчком картуз.
Пекюше пришел в себя.
- Я так и думал, - сказал врач, - лакированный козырек вас гипнотизирует как зеркало, и явление это наблюдается нередко у субъектов, слишком внимательно созерцающих блестящий предмет.
Он объяснил, как проделать этот опыт над курами, сел на свою лошадку и уехал.
Пройдя дальше с полмили, они заметили предмет пирамидальной формы, торчавший на горизонте, во дворе чьей-то фермы. Его можно было принять за чудовищную кисть черного винограда, там и сям усеянную красными точками. Это был длинный шест с перекладинами, каких немало в Нормандии, служивший насестом для пыжившихся на солнце индюшек.
- Войдем!
Пекюше заговорил с фермером, и тот согласился на их просьбу.
Они белилами провели черту посреди давильни, связали лапы индюку, затем растянули его плашмя, так что клювом он уткнулся в полоску. Птица закрыла глаза и вскоре застыла, точно мертвая. То же повторилось и с остальными. Бувар их живо передавал Пекюше, а тот их клал в сторону рядком, лишь только они лишались чувств. Обитатели фермы обнаружили беспокойство. Хозяйка кричала, маленькая девочка заплакала.
Бувар развязал всех птиц. Они мало-помалу оживали, но каких ожидать последствий - этого никто не знал. В ответ на одно несколько резкое возражение Пекюше, фермер схватился за вилы.
- Убирайтесь ко всем чертям, а не то я распорю вам животы!
Они удрали.
Это неважно! Задача была решена: экстаз зависит от материальной причины.
Что же такое материя? Что такое дух? Чем обусловлено их взаимное влияние?
Чтобы дать себе в этом отчет, они начали рыться у Вольтера, у Боссюэта, у Фенелона и даже возобновили абонемент в кабинете для чтения.
Старые сочинения были недоступны вследствие большого объема или трудности языка. Но Жуффруа и Дамирон посвятили их в современную философию и у них были произведения авторов, излагавших учения минувшего века.
Бувар заимствовал свои аргументы у Ламетри, у Локка, у Гельвеция; Пекюше - у г-на Кузена, Томаса Рида и Жерандо. Первый пристрастился к опыту, для второго все сводилось к идеалу. На одном почил дух Аристотеля, на другом - Платона, и они спорили.
- Душа нематериальна! - говорил один.
- Неправда! - говорил другой. - Безумие, хлороформ, кровопускание вызывают в ней потрясения, и так как она не всегда мыслит, то никак не может быть такою субстанцией, которая только мыслит.
- Однако, - возразил Пекюше, - во мне самом есть нечто более высокое, чем мое тело, и подчас противоречащее ему.
- Существо в существе? Homo duplex! Брось ты это! Различные склонности вызывают противоположные побуждения. Вот и все.
- Но это нечто, эта душа, сохраняет тождество при происходящих извне изменениях! Значит, она проста, неделима и, следовательно, духовна!
- Если бы душа была проста, - ответил Бувар, - то новорожденный так же владел бы памятью, воображением, как взрослый. Наоборот, мышление в своем развитии следует за мозгом. Что же касается неделимого существа, то запах розы или аппетит волка так же не поддаются делению, как любое проявление воли или утверждение.
- Это ничего не значит! - сказал Пекюше. - Душа лишена свойств материи.
- Допускаешь ли ты тяготение? - продолжал Бувар. - Но если материя может падать, то она также может мыслить. Имея начало, душа наша должна быть конечной, и, находясь в зависимости от органов, исчезнуть вместе с ними.
- А я ее считаю бессмертной! Не может бог хотеть…
- А если бога не существует?
- Как?
И Пекюше выложил три картезианских доказательства:
- Во-первых, бог содержится в нашем понятии о нем; во-вторых, существование для него возможно; в-третьих, будучи конечным, как мог бы я иметь понятие о бесконечности? А раз мы имеем это понятие, то оно исходит от бога, следовательно бог существует!
Он перешел к свидетельству сознания, к преданиям народов, к необходимости творца.
- Когда я вижу часы…
- Да! Да! Это мы знаем! Но где отец часовщика?
- Ведь должна быть причина!
Бувар сомневался в существовании причин.
- Из того, что одно явление следует за другим, делается заключение, будто второе происходит от первого. Докажите это!
- Но картина вселенной обнаруживает некое намерение, план!
- Отчего? Зло так же хорошо организовано, как и добро. Червяк, развивающийся в голове барана и убивающий его, равноценен, с точки зрения анатомии, самому барану. Уродства численно превышают нормальные функции. Человеческое тело могло бы лучше быть построено. Три четверти земного шара бесплодны. Луна, этот осветитель, показывается не всегда! Неужели ты полагаешь, что океан предназначен для кораблей, а деревья - для отопления наших домов?
Пекюше ответил:
- Однако желудок создан для пищеварения, ноги для ходьбы, глаза для зрения, хотя случаются желудочные расстройства, поломки костей и помутнения хрусталика. Все устроено с какою-нибудь целью. Действие происходит немедленно или обнаруживается впоследствии. Все зависит от законов. Следовательно, существуют конечные причины.
Бувар предположил, что его может снабдить аргументами Спиноза, и написал Дюмушелю, чтобы тот ему выслал перевод Сессэ.
Дюмушель прислал ему экземпляр, принадлежавший его другу, профессору Варело, сосланному после 2 декабря.
Этика испугала их своими аксиомами, своими следствиями. Они прочитали только места, отмеченные карандашом, и поняли следующее:
"Субстанция есть то, что существует само собою, благодаря себе, без причины, без происхождения. Эта субстанция - бог.
Он один - протяженность, а протяженность не имеет границ. Чем ее можно ограничить?
Но хотя она бесконечна, она не абсолютно бесконечна, ибо содержит только один род совершенства, между тем как абсолют содержит их все".
Они часто останавливались, чтобы как следует вдуматься. Пекюше нюхал табак, а Бувар краснел от внимания.
- Это тебя забавляет?
- Да! Конечно! Валяй дальше!