"Бог развивается в бесконечность атрибутов, которые выражают, каждый по-своему, бесконечность его существа. Из них нам известны только два: протяженность и мышление.
Из мышления и протяженности вытекают бесчисленные модусы, в которых содержатся другие.
Тот, кто мог бы разом охватить всю протяженность и все мышление, не увидел бы в них никакой относительности, ничего случайного, а лишь геометрический ряд членов, связанных между собою необходимыми законами".
- Ах! Это было бы хорошо! - сказал Пекюше.
"Итак, не существует свободы ни для человека, ни для бога".
- Ты слышишь? - воскликнул Бувар.
"Если бы бог имел какую-нибудь волю, цель, если бы он действовал ради чего-нибудь, значит он имел бы какую-нибудь потребность и, следовательно, был бы лишен одного из совершенств. Он не был бы богом.
Таким образом, наш мир есть только точка в совокупности вещей, а вселенная, непроницаемая для нашего познания, есть только часть бесконечности вселенных, от которых наряду с нашею исходят бесконечные модификации. Протяженность объемлет нашу вселенную, но ее объемлет бог, который содержит в своем мышлении все возможные вселенные, а само его мышление объемлется его субстанцией".
Им казалось, что они находятся на воздушном шаре, ночью, среди ледяной стужи, и влекомы беспредельным течением в бездонную пучину, а вокруг нет ничего кроме неосязаемого неподвижного вечного. Это было выше их сил. Они бросили книгу.
И желая отведать чего-нибудь менее крепкого, они купили курс философии Генье для школьного обучения.
Автор задается вопросом, какой метод заслуживает предпочтения, онтологический или психологический.
Первый подходил к младенчеству народов, когда человек направлял свое внимание на внешний мир. Но в настоящее время, когда он обратил его на самого себя, "мы считаем второй метод более научным", и Бувар с Пекюше остановились на нем.
Цель психологии - изучать явления, происходящие "внутри моего я". Их открывают путем наблюдения.
- Давай наблюдать!
И в течение двух недель, обыкновенно после завтрака, они рылись в собственном сознании, наудачу, надеясь на великие открытия, но не сделали ни одного, чем были весьма изумлены.
Одно явление занимает мое я, а именно идея. Какова ее природа? Было высказано предположение, что предметы отражаются в мозгу и что мозг отсылает эти образы нашему духу, благодаря которому мы их познаем.
Но если идея духовна, то как представить себе материю? Отсюда скептическое отношение к внешним восприятиям. Если же она материальна, то духовные предметы нельзя было бы себе представлять. Отсюда скептическое отношение к внутренним понятиям.
Впрочем, тут рекомендуется осторожность. Эта гипотеза ведет нас к атеизму.
Ибо, если образ есть вещь конечная, то он не в состоянии представлять бесконечность.
- Однако, - возразил Бувар, - когда я думаю о каком-нибудь лесе, человеке, собаке, то я вижу этот лес, этого человека, эту собаку. Значит, идеи представляют их.
И они занялись вопросом о происхождении идей.
По мнению Локка, их существует две: ощущение, мышление, - а Кондильяк все сводит к ощущению.
Но тогда мышлению будет недоставать основы. Оно нуждается в субъекте, в чувствующем существе, и не способно снабдить нас великими основными истинами: идеями бога, добра и зла, справедливости, красоты и пр., понятиями всеобщими и прирожденными, то есть предшествующими явлениям и опыту.
- Будь они всеобщими, мы обладали бы ими с самого рождения.
- Под этим словом надо понимать склонность к обладанию ими, и Декарт…
- Твой Декарт завирается! Он утверждает, что ими наделен зародыш, а в другом месте сознается, что они подразумеваются.
Пекюше был удивлен.
- Где ты это нашел?
- У Жерандо!
И Бувар похлопал его по животу.
- Перестань! - сказал Пекюше.
Затем перешел к Кондильяку:
- Наши мысли не являются метаморфозами ощущения. Оно их вызывает, приводит в действие. Чтобы приводить их в действие, нужен двигатель. Ибо материя сама по себе не может вызывать движения… И я нашел это у твоего Вольтера, - прибавил Пекюше, отвешивая ему низкий поклон.
Так они повторяли все те же аргументы, и каждый относился с презрением к взглядам другого, не убеждая его в своих.
Но благодаря философии они выросли в собственных глазах. Жалкими казались им теперь их прежние занятия сельским хозяйством, политикой.
Музей внушал им теперь отвращение. Они были бы чрезвычайно рады продать эти безделушки, и перешли ко второй главе: к душевным способностям.
Их насчитывается три, не больше! Чувство, познание, воля.
В способности чувствовать следует различать чувствительность физическую и чувствительность моральную.
Физические ощущения естественно подразделяются на пять видов, будучи обусловлены пятью органами чувств.
Явления моральной чувствительности, наоборот, нимало не зависят от тела. "Что общего между удовольствием Архимеда, открывающего законы тяжести, и отвратительным наслаждением Апиция, пожирающего кабанью голову!"
Моральная чувствительность бывает четырех родов, и второй ее род - "моральные желания" - делится на пять видов, среди которых находится любовь к самому себе, "склонность, несомненно, законная, но которой, когда она преувеличена, дается название эгоизм".
В способности познавать содержатся восприятия разума, среди которых мы находим два главных движения и четыре степени.
Абстракция может представлять затруднения для своеобразных умов.
Память устанавливает связь с прошедшим, как предвидение - с будущим.
Воображение - это скорее всего особое свойство, sui generis.
Вся эта путаная аргументация в защиту общих мест, педантичный тон автора, однообразие оборотов: "мы готовы признать - мы далеки от мысли, - спросим наше сознание", непрестанное восхваление Дегальда-Стюарта - словом, все это пустословие вызвало в них такую тошноту, что они перескочили через способность воли и вступили в область логики.
Она им сообщила, что такое анализ, синтез, индукция, дедукция и каковы главные причины наших ошибок.
Почти все они происходят от неправильного словоупотребления.
"Солнце заходит, - погода становится пасмурной, - зима приближается" - все это неверные речения, которые наводят на мысль о персональных сущностях, между тем как дело касается только весьма простых явлений. "Я вспоминаю такой-то предмет, такую-то аксиому, такую-то истину" - это самообман! Во "мне" остаются идеи, а вовсе не вещи, и, строго говоря, надо бы сказать: "Я вспоминаю такой-то акт моего разума, благодаря которому я воспринял этот предмет, вывел эту аксиому, допустил эту истину".
Так как термин, обозначающий какое-либо случайное явление, не охватывает его во всех модусах, то Бувар и Пекюше старались употреблять одни лишь отвлеченные слова, так что вместо выражений: "прогуляемся, - пора обедать, - живот болит", - они произносили фразы: "прогулка была бы благотворна, - наступил час поглощения пищи, - я испытываю потребность в испражнении".
Овладев логикой, они ознакомились с различными критериями и прежде всего остановились на здравом смысле.
Если индивид ничего не может знать, то как могут все индивиды знать больше? Заблуждение, пусть оно даже продержится сто тысяч лет, не может заключать в себе истины, в силу одной своей давности. Толпа неизменно следует рутине. Напротив, незначительное меньшинство содействует прогрессу.
Надежнее ли полагаться на свидетельство чувств? Они обманывают нас подчас и осведомляют всегда об одной лишь видимости. Сущность ускользает от них.
Разум предоставляет больше гарантий, ибо он неподвижен и безличен; но чтобы обнаружиться, он нуждается в воплощении. Тогда разум становится моим разумом, правило имеет мало значения, если оно ошибочно. Нет никаких доказательств, что такое-то правило верно.
Рекомендуется проверять разум ощущениями; но они способны сгустить потемки. Из смутного ощущения может проистечь ложный закон, который впоследствии помешает ясно видеть вещи.
Остается мораль. Это значило бы низвести бога до уровня полезного, как будто наши потребности служат мерою абсолютного.
Что касается очевидности, одними отрицаемой, другими утверждаемой, то она сама является собственным мерилом. Это доказал Кузен.
- По-моему, остается одно лишь откровение, - сказал Бувар, - но чтобы в него поверить, нужно допустить два предварительных знания: знание чувствующего тела, знание воспринявшего интеллекта, то есть допустить чувство и разум, свидетельства человеческие и, следовательно, подозрительные.
Пекюше задумался, скрестив руки.
- Но мы очутимся в ужасающей бездне скептицизма.
По мнению Бувара, скептицизм может ужаснуть только слабые умы.
- Спасибо за комплимент, - ответил Пекюше. - Тем не менее существуют неоспоримые факты. Истина достижима в известных пределах.
- В каких? Разве дважды два не всегда четыре? Разве содержимое меньше содержащего только в известном смысле? Что значит вообще истина до известной степени, частица божества, часть неделимой вещи?
- Ах, ты просто софист!
И, рассердившись, Пекюше дулся на него три дня.
Они употребили это время на просмотр оглавлений многих томов. По временам Бувар улыбался, затем возобновил беседу:
- Дело в том, что трудно не сомневаться. Так, например, доказательства существования бога у Декарта, Канта и Лейбница различны и друг друга уничтожают. Сотворение мира, из атомов ли, или духовной сущности, остается непостижимым.
Я чувствую себя одновременно материей и мыслью, хотя и не знаю ничего ни о той, ни о другой.
Непроницаемость, твердость, сила тяжести представляются мне тайнами, такими же, как моя душа, тем большая тайна - связь души с телом.
Чтобы истолковать эту связь, Лейбниц придумал гармонию, Мальбранш - содействие божье, Кедворт - посредника, а Боссюэт видит в ней непрерывное чудо, но это нелепость: непрерывное чудо перестает быть чудом.
- Правильно! - сказал Пекюше.
И оба они признались друг другу, что им надоели философы. Во всех этих системах легко запутаться. Метафизика ни к чему не нужна. Прожить можно и без нее.
К тому же их денежные затруднения возрастали. Они должны были Бельжамбу за три бочки вина, Ланглуа - за двенадцать килограммов сахару, сто двадцать франков портному, шестьдесят сапожнику. Издержки продолжались, а дядюшка Гуи не платил.
Они пошли к Мареско, чтобы тот раздобыл им денег, будь то путем продажи Экальской мызы, или под заклад их фермы, или же посредством отчуждения их дома с уплатою за него пожизненной ренты и с сохранением права пользоваться им. Это средство, сказал Мареско, неприменимо, но наклевывается дело получше, о нем они будут своевременно уведомлены.
Затем они вспомнили про бедный свой сад. Бувар взялся за очистку буковой аллеи, Пекюше - за обрезку шпалерных деревьев. Марселю поручено было копать грядки.
Через четверть часа они остановились, один сложил свой садовый нож, другой отложил в сторону ножницы, и они начали медленно прогуливаться: Бувар - под сенью лип, без жилета, выставив грудь вперед, с обнаженными руками; Пекюше - все время вдоль стены, опустив голову, заложив руки за спину, из предосторожности сдвинув на шею козырек картуза, и так они шагали параллельно, даже не замечая Марселя, который на пороге шалаша жевал завалявшуюся краюху хлеба.
Раздумье наводило их на мысли: боясь их потерять, они заговаривали друг с другом, и снова начиналась метафизика.
Она возникала по поводу дождя и солнца, попавшей в башмак песчинки, цветка среди дерна, по поводу всего.
Глядя, как горит свеча, они спрашивали себя, заключается ли свет в объекте или в нашем органе зрения. Так как звезды, быть может, уже исчезли, когда до нас доходит их сияние, то возможно, что мы любуемся несуществующими вещами.
Найдя в подкладке жилета сигаретку Распайля, они ее искрошили над водою, и камфора завертелась.
Вот оно, движение в материи! Более высокая степень движения ведет к возникновению жизни.
Но если бы для созидания существ достаточно было пришедшей в движение материи, то они не были бы так разнообразны, ибо вначале не существовало ни земли, ни воды, ни людей, ни растений. Какова же эта первоначальная материя, которой никто не видел, которой нет среди всего существующего в этом мире, но которая все произвела?
Иногда им требовалась какая-нибудь книга. Дюмушелю надоело быть их поставщиком, и он перестал им отвечать, а они были увлечены проблемою, особенно Пекюше.
Его стремление к истине превратилось в жгучую жажду.
Взволнованный речами Бувара, он забросил спиритуализм, вскоре опять за него взялся, затем снова бросил и восклицал, обхватив голову руками:
- О, сомнение, сомнение! Я предпочел бы небытие!
Бувар видел несостоятельность материализма, но старался держаться его, заявляя, впрочем, что у него от этого голова идет кругом.
Они начали строить рассуждения на прочной основе; она рушилась; и идея сразу исчезала, как улетает муха, когда готовишься ее поймать.
В зимние вечера они беседовали в музее перед камином, глядя на уголья. От гудевшего в коридоре ветра дрожали оконные стекла, черные массы деревьев колыхались, и ночная грусть усугубляла значительность их мыслей.
Время от времени Бувар уходил в глубь комнаты и возвращался. Светильники и лохани вдоль стен роняли на пол косые тени; а св. Петр, повернутый в профиль, отбрасывал на потолок силуэт своего носа, напоминавший чудовищных размеров охотничий рог.
Трудно было передвигаться среди наставленных вещей, и Бувар часто натыкался по неосторожности на статую. Большеглазая, с отвислой губой и с видом пьянчуги, она стесняла и Пекюше. Они уже давно собирались от нее отделаться, но по небрежности откладывали это со дня на день.
Однажды вечером, посреди спора о монаде, Бувар ушиб себе палец на ноге о большой палец св. Петра и, обратив на него свое раздражение, крикнул:
- Меня давно бесит этот болван: выбросим его вон!
Трудно было стащить его по лестнице. Они открыли окно и медленно наклонили фигуру. Пекюше, стоя на коленях, старался приподнять ее за пятки, Бувар налегал на плечи. Каменный старикан не двигался с места; им пришлось воспользоваться алебардой в качестве рычага, чтобы опрокинуть его. Затем, качнувшись, он полетел в пространство, тиарою вперед; раздался глухой стук, и на следующий день они его нашли разбитым на несколько кусков в бывшей яме для компостов.
Спустя час нотариус явился с приятным известием. Одна особа из числа местных жителей предлагала тысячу экю под заклад их фермы, и когда они обрадовались, он прибавил:
- Виноват, она ставит при этом одно условие: чтобы вы продали ей Экальскую мызу за тысячу пятьсот франков. Ссуда может быть получена сегодня же. Деньги находятся в моей конторе.
Они оба готовы были согласиться. Бувар наконец ответил:
- Да уж… ладно!
- По рукам! - сказал Мареско.
И он им сообщил имя этой особы: ею оказалась г-жа Борден.
- Я так и думал! - воскликнул Пекюше.
Бувар был унижен и молчал.
Она ли, другой ли - какая разница? Главное - выйти из трудного положения.
Получив деньги (уплата за Экальскую мызу была отсрочена), они немедленно заплатили по всем счетам и возвращались домой, когда на повороте к рынку их остановил дядюшка Гуи.
Он шел к ним, чтобы сообщить о беде. В прошедшую ночь ветер повалил двадцать яблонь во дворе, разрушил винокурню, снес крышу с риги. Остаток дня ушел у них на осмотр повреждений, а следующий день - на подсчет убытков совместно с плотником, каменщиком и кровельщиком. Ремонт должен был обойтись в тысячу восемьсот франков, не меньше.
Вечером пришел Гуи. Марианна только что сама ему рассказала о продаже Экальской мызы. Это лучший участок на ферме, приносящий великолепные доходы, вполне ему подходящий и почти не нуждающийся в обработке! Он потребовал понижения арендной платы.
Они ему отказали. Дело было направлено к мировому судье, и тот решил его в пользу фермера. Потеря Экальской мызы, акр которой оценен был в две тысячи франков, влекла за собою ежегодный убыток для него в семьдесят франков, и он несомненно выиграл бы дело в высших инстанциях.
Их состояние убавилось. Как быть? А в ближайшем будущем - как жить?
Они сели в унынии за стол. Марсель ничего не понимал в кухне; на этот раз его обед был особенно плох. Суп напоминал помои, от кролика дурно пахло, горошек - недоварен, тарелки - грязны, и за десертом Бувар вспылил, пригрозив разбить их об его голову.
- Будем философами, - сказал Пекюше, - немного меньше денег, интриги женщины, неловкость слуги, - что значит все это? Ты слишком увяз в материи!
- Но если она причиняет мне неудобства? - сказал Бувар.
- А я ее не приемлю! - возразил Пекюше.
Он только что прочитал анализ Беркли и прибавил:
- Я отрицаю протяженность, время, пространство, то есть субстанцию! Ибо подлинная субстанция - это дух, постигающий качества.
- Прекрасно, - сказал Бувар, - но если упразднить мир, то исчезнут и доказательства бытия бога.
Пекюше возмутился и долго кричал, несмотря на причиненный ему иодистым калием насморк, а непрекращавшаяся лихорадка усиливала его возбуждение. Бувар встревожился и пригласил врача.
Вокорбей прописал апельсинный сироп с иодистым препаратом, а затем - ванны с киноварью.
- К чему это? - продолжал Пекюше. - Рано или поздно форма исчезнет. Сущность же не гибнет!
- Конечно, - сказал врач, - материя неразрушима! Однако…
- Да нет же! Нет! Неразрушимо-то именно существо! Вот это тело, находящееся передо мною, ваше тело, доктор, мешает мне узнать вашу личность, является, так сказать, всего лишь одеянием, или, вернее, маскою.
Вокорбей подумал, что он сошел с ума.
- До свиданья! Берегите свою маску.
Пекюше не угомонился. Он раздобыл введение в гегельянскую философию и пожелал растолковать ее Бувару.
- Все, что разумно, - реально. Мало того, нет ничего реального, кроме идеи. Законы духа суть законы вселенной, разум человека подобен разуму бога.
Бувар притворялся, будто понимает.
- Итак, абсолют - это одновременно субъект и объект, единство, в котором сливаются все различия. Таким образом, противоречия разрешены. Тень делает возможным свет, холод, смешанный с теплом, производит температуру, организм поддерживает себя лишь посредством разрушения организма, повсюду - начало разобщающее, начало сцепляющее.
Они находились на пригорке. Вдоль изгороди шел кюре с молитвенником в руках.
Пекюше пригласил его войти, чтобы в его присутствии докончить изложение Гегеля и послушать, что тот скажет.
Человек в сутане уселся подле них, и Пекюше заговорил о христианстве.
- Ни одна религия не установила с такою ясностью эту истину: "Природа - лишь момент идеи".
- Момент идеи! - пробормотал озадаченный священник.
- Конечно! Бог, приняв видимую оболочку, обнаружил свой единосущный с нею союз.
- С природою? Ну, ну!
- Своею кончиною он засвидетельствовал сущность смерти; следовательно, смерть была в нем, составляла, составляет часть бога.
Аббат нахмурился.
- Не нужно кощунствовать! Он ради спасения рода человеческого принял муки.