- Я сам знаю, куда мне иттить! - запальчиво ответил Нырков, тряхнув головой на Матвея. - Клепать на меня? Я тебе это не спущу! Участковый разберет…
Он вздернул брючишки, с форсом сделал поворот и шибко засеменил к садовой калитке. Ему только посмотрели в затылок.
Внимание всех притягивал Веригин, осанкой и лицом выражавший свою полную, но возмущенную правоту. Шустро сбежала к нему по ступенькам; кубастенькая женщина с прилизанными на прямой пробор льняными волосами и крошечной головкой. Лишь теперь узнал в ней Пастухов жену Матвея, которую видел раз в жизни. За нею сошли вниз, кто был на крыльце. Из сеней показывались гости.
Юлия Павловна взблеснула россыпью своих ноготков, поправляя, впрочем нисколько не потревоженную, прическу.
- Как это было молчать, Матвей Ильич? - укоряюще спросила она. - Прямо нельзя поверить!
- Отчего нельзя? - сказал он грубовато.
- Но когда? Когда вы уходите? - продолжала она, все время рассматривая его жену, которая старалась приладить на мужнином пиджаке надорванный лацкан. - Надо было предупредить нас, чтобы мы знали.
- А я знал? Только что вот из города жена привезла повестку. Завтра являться.
- Как? - тихо выговорила Юлия Павловна, на миг замирая. - А мы?.. - вылетело у нее вдруг, но она оглянулась на Александра Владимировича, и он поправил ее:
- Мы что же, больше не увидимся разве?
- Это мне неизвестно, - уже спокойнее сказал Матвей и отстранил женины руки от своей груди. - Брось. Дома зашьешь. Сейчас поедем…
Он неторопливо осмотрел всех вокруг, увидел выжидающие, нацеленные на него взоры, прогладил кудерчатую свою голову и, точно скидывая с нее мешающую тяжень, махнул рукой.
- Теперь как военкомат - завтра меня в часть направит или - когда еще. (Он едва заметно, будто стесняясь, улыбнулся.) Вернее будет, пожалуй, проститься.
- Ах боже мой! - вздохнула Юлия Павловна, обеими руками обхватывая протянутую ей руку Веригина.
- Спасибо вам за все. Счастливо оставаться, сказал он чуть веселее и неожиданно расплылся в сияющей своей уверенной улыбке. - Придется вам, Юлия Павловна, с завтрашнего числа заступить мою должность. За руль пожалуйте.
Она с игривостью засмеялась.
- Ты как, Шурик, согласен положить мне веригинскую зарплату?
Пастухов, не отвечая на смех, сказал за нее, что хозяйка приглашает гостей в комнаты. Подошедшего проститься Матвея он подвел к соседям-дачникам, и сперва они, потом остальные гости уважительно трясли ему руку, желали, кто тише, кто громче, сякой удачи и, не торопясь, уходили в дом. Опять стала утирать глаза кулачком Гликерия Федоровна, и заразительная горечь добрых ее морщинок отозвалась на лицах других женщин: стряпуха пустила в ход подол передника, и у жены Матвея, ревниво косившей на плачущую молодую домработницу в модной юбке, полились слезы.
Отведя Матвея за угол дачи и не выпуская его локтя, Пастухов начал строго говорить:
- Я прошу мне писать. Где, как и что… Мы не должны терять связь. Если понадобится моя помощь, немедленно сообщи, чтоб я тебе мог…
Он вдруг понял, что впервые сказал Веригину "ты", и это мгновенно тронуло его самого. Показалось, настала минута вылиться чувствам, накопленным за годы службы шофера. Но только он произнес слова о верной службе, как защекотало в горле. Растроганный вконец, он прижал к плечу голову Матвея, на его по-мужски краткий поцелуй быстро ответил двумя в обе щеки, и пошел.
В коридорчике, соединявшем кухню с комнатами, он, натолкнулся на Ергакова.
- Кадры дерутся у тебя, а? - засмеялся Карп Романович, локтем пихнув Пастухова в бок. - Нехорошо, драматург! Воспитательная работа с личным составом запущена, а?
- Иди к черту! отрубил на ходу Пастухов.
У себя в кабинете он выдвинул средний ящик стола, отсчитал несколько билетов из бумажника. Ему бросился в глаза электрический фонарик рядом со стопкою книг. Он повертел его в ладони, зажег. Огонек засветился ярко. Он взглянул за окно: сумерки сгустились. Он опустил фонарик в карман, задвинул ящик, хотел идти. Но в ладони оставалось ощущение чего-то приятного, прохладного и удобного жалко было бы расстаться с таким фонариком. Подумав, он положил его на старое место, опять полез в стол, добавил из бумажника еще два билета к отсчитанным раньше.
Вернувшись и найдя коридорчик пустым, он позвал из кухни Матвея и, когда тот вошел, прикрыл за ним дверь, в темноте нащупал его руку и заставил зажать в кулаке деньги.
- Тут подъемные, - негромко сказал он. - За расчетом велите жене приехать к Юлии Павловне. И не забывайте, о чем договорились. Договорились? - спросил он, тронул Веригина за плечо и ушел в столовую.
Здесь было оживленно: гости переносили с веранды закуски, вина, приборы, ставя, где придется, не исключая рояля и кирпичного карниза над топкой камина. Хозяйка дирижировала суетой, но каждый делал, что получалось, и незаметно стол на веранде опустел, овалами, кружками расставились по комнате стулья, в затворенной двери щелкнул ключ.
Никто не садился. Пастухов с женою взялись разматывать шнуры оконных шторок. Это была черная бумага, накатанная на палки в размер рам. Когда шнуры были пущены, рулоны начали раскатываться, шурша и постреливая щелчками покоробленной на склейках бумаги. Сумрак комнаты мерно переливался в темноту. Все почему-то молчали. Занявший позицию у электрического выключателя Ергаков тихонько откашливался. Одна за другой палки стукнули о подоконники. Наступил мрак.
- Порядок, - сказал Ергаков, и в тот же миг вспыхнула под потолком люстра.
Все ослепленно огляделись, будто попали в иной мир и не знают, чего от него ждать.
- Кто-нибудь дайте мне вина, - на глубокой, дрогнувшей нотке попросила Доросткова.
Кругом задвигались, стали отыскивать свои бокалы, наливать, рассаживаться, перебрасываться одним-другим словечком, пока, странным образом, вновь не сделалось тихо.
Обводя взглядом комнату, ерзая на стуле, Гривнин несколько раз кряду повторял удивленный вопрос:
- Знаете, на что стало похоже? На что? Знаете? - И сам ответил, будто вычитывая по буковке: - Похоже на зиму…
Попробовали пошутить. Муза Ивановна, обмахиваясь веерком, требовала затопить камин. Юлия Павловна жаловалась, что, живя в деревне, возит дрова из города и в сарае - ни полена. Ергаков утешал - чего, дескать, тужить, когда в доме столько гривнинских ветел? Хватит протопить целую зиму! Даже Евгения Викторовна ужалила обожаемого своего de L'academie:
- О, я стала бы капиталист, если бы за его красивые деревья платили, сколько за дрова.
Александра Владимировича не только не забавляла болтовня, но она казалась ему унылой и была противна. Он не верил в возможность другого общего разговора, чем тот, который всплывал сам собою и которого хотели бы избежать, потому что пришли на званый ведер. Пастухов чувствовал - пир не получался.
- Никто не может угадать, что такое будет нынешняя зима, - сказал он, когда шутки оборвались паузой.
- Ты о войне? - с невинным любопытством спросила Юлия Павловна.
- Нет, о парижских модах… Кстати, их нынче контролируют гитлеровские обер-лейтенанты.
- Невероятно! - вспылил Гривнин.
- Что именно невероятно? Капитуляция модниц?
- Я эти дни хожу точно лунатик. Но вдруг очнусь и - хвать за голову! Как это мы дали себя обвести вокруг пальца?
- Наш милый доктор, - усмехнулся в ответ Пастухов, - передал мне разговор с одним виднейшим нашим штабистом. Доктор усомнился в пригодности наших мерзких дорог для современной войны. Штабист ответил, что доктор - ребенок, и успокоил его: если, заявил, на нас нападут, то мы совершенно готовы, чтобы пользоваться отличными дорогами противника… Правда, доктор?
Нелидов наклонил голову. Все заволновались, Пастухов участливо покивал доктору, с улыбкой заметил:
- Поэтому ты дерзнул пойти со мной на пари, бедняга! (Он помолчал.) Да. Люди, которые войну готовят, в какой-то момент отдаются в руки обстоятельств и не знают, куда эти обстоятельства их приведут… Войны никогда не наступают в заранее намеченные сроки.
- Это можно также прочитать в неглупых романах, - ввернул Ергаков.
- Но я не заимствую, - парировал Александр Владимирович, небрежно вложив в губы пациросу, и зажег спичку.
Раздумчиво, но с твердым убежденьем прозвучал голос Нелидова:
- Дело будущего - исследовать, объяснять, судить. Война идет, и мы должны думать только о победе.
- Только о нашей победе! - на шепоте повторила Доросткова с поднятой головой.
Пастухов швырнул догоравшую спичку в тарелку, пососал обожженный палец, медленно дотянулся до бокала, встал.
- За славу советского оружия… - проговорил он тихо, и за ним поднялись все и выпили молча.
Минута эта, как он ее воспринял, разомкнула настоящее чувство и привела с собою простоту искренности, которой недоставало вечеру.
- Но, черт возьми, - снова всем телом задвигался Гривнин, - мне никто не хочет ответить, зачем мы дали водить себя за нос, чтобы потом напороться на такое вероломство!
- Остынь, метр, - сказал Пастухов. - Выкинь из башки это слово. Мораль проста. Не надо с разинутым ртом считать в небе галок. Вероломство существует столько же, сколько человеческая вражда. Займись историей. Наш классик может тебе порекомендовать что-нибудь поучительное. Какой-нибудь пример, Леонтий, можешь?
- Примеров слишком много, - пожал плечами доктор.
- Зачем поднимать пыль с книжных полок? - сказал Ергаков. - Жизнь рвется в окно… Александр Владимирович доверил свой дворец вкупе с собственной персоной ревнительному стражу. А страж оказался контрой! Вероломство или нет, а?
Пастухов продолжительно помигал.
- Представь, тебе удалось сказать нечто умное… Я, правда, этому Ныркову большой веры не давал. Думал, смирненько доживет свой век, и всё… Сейчас я увидел его новым глазом. И знаете?.. Такие фрукты дадут нам хлебнуть горя. Война - их реванш. Новые события они надеются взять в старый мундштук.
- Погоди ты с пророчествами! - не уступал Гривнин. - Ты же отсылаешь меня к истории! Примеры, где примеры, доктор?
- Пророчества вытекают не из чего иного, как из опыта истории, - сказал Нелидов. - Но пророчеством так же трудно верят, как легко забывают историю.
- Божественная интродукция! - зажмуриваясь, вздохнул Ергаков.
- Заткнись, - одернула Муза Ивановна.
- Пример? Ну хотя бы о тех же германцах, - не теряя ритма, говорил доктор. - С точностью не назову сейчас германские племена времен Гая Цезаря. Вроде узипетов и еще как-то. Замечательно, что родное гнездо их - хорошо знакомый нашей эпохе Рур… Для римлян германцы были варварами, опасным противником. В войну с Цезарем они отправили к нему послов для переговоров. Добились перемирия, а во время перемирия врасплох напали на его войско. У них была горстка конницы. Римских всадников - тысячи. И римляне бежали. Таков был урок… Научил ли он чему-нибудь Цезаря? Да. С истинной наивностью варваров германцы еще раз отправили к нему послов. Но он сказал, что глупо доверять столь клятвопреступным вероломным людям, задержал послов и двинул свое войско на германцев…
- Чудесные гимназические воспоминания, - сказал Ергаков мечтательно, но никто будто не слышал его, и доктор, передохнув, продолжал грустно:
- На моей жизни отгремело столько войн! В последних трех я орудовал собственноручно. К счастью, только скальпелем и пилой. Кому не хотелось бы, чтобы нынешняя война была на земле последней? Добиться этого можем, наверно, одни мы… Но если нам будет угрожать еще и еще война, то надо молить судьбу, чтобы мы не позабыли урок, который нам дан нынче цивилизацией Германии, как Цезарь не забыл урока, полученного от германцев-варваров.
Ергаков, изображая испуг, остановил глаза на Пастухове.
- Не самая ли пора запевать?..
- Я тебя вздую! - пригрозил хозяин.
Юлия Павловна воспользовалась моментом, чтобы свернуть разговор с глубоких рытвин на травку.
- Довольно, довольно! Пойте или пейте, играйте в фанты, делайте что хотите, но перестаньте вещать, предсказывать, повторять учебники!
Она подняла крышку рояля, пробежала пальчиками не слишком бойко по среднему регистру.
- Карп Романыч! Я аккомпанирую. Пойте что угодно.
- Хотел бы, с вашего позволенья, без сопровождающих лиц.
Он взял бокал, выступил на шаг, начал, заикаясь: "Пы… пы… пы…" На него замахали руками: "Старо, старо!.. Долой!" Он все-таки спел два стиха, на хмельной цыганский лад коверкая и вставляя гласные, куда не надо:
Пыдошел, усы рас-пыравил,
В карыман полез…
Он вытянул из кармана платок, прогладил вправо и влево бритые губы. Его заглушали выкрики. "Ах, как это делает Москвин!" - выпевала Доросткова. "А как подавали Лаврентьев, Певцов!" - вторил Захар Григорьевич. "Провалился, провалился!" - басила Муза Ивановна. "До-лой!" - гудел Гривнин.
Ергаков кое-как превозмог сопротивление, но уже не спел, а, подходя с вином к Пастухову, наскоро продекламировал:
Лёксашу с пыраздником про-здыравил -
Хрисцтос воскырес!
- Ах, богохульник! - легонько охала тетя Лика.
Она все помалкивала и нет-нет перебирала в мягких пальцах платочек. Когда Доросткова спросила, что же она ничего не выпьет и, может, ей нездоровится, она взяла руку Любови Аркадьевны и, ласково ощупывая косточки, сказала:
- Дорогуша моя. Мы тут пьем да несем чепуху, а люди, поди, за нас, не знай где кровью исходят.
Она покосилась на Пастухова, поняла, что он слышал ее, и уже громче договорила:
- Признаться вам, милые, я об Аночке нашей нынче молебен отслужила. Она хоть и нехристь, но такой души женщина, что бог ей простит.
Тогда Любовь Аркадьевна перехватила ее руки и сама начала ласкать их благоговейно:
- Не поехать ли уже домой, тетя Лика?
- Да я давно думаю… Машины-то, видела, чай какие теперь? Надели на фонари на ихние шоры какие-то, словно лошадям. Чтобы не пугались, что ли?.. Противно ездить-то стало. (Она повернулась к Пастухову.) Ничего, что я молебен-то отслужила?
- Абы не панихиду! - вырвалось у него, и он даже не пожалел, что напугал нечаянным словом милую старуху. Ради приличия он вынул из рук Доростковой ее горячую маленькую кисть и поцеловал.
Он видел, как Юлия Павловна лихорадочно перелистывает жиденькую стопку нот, догадался, что жена будет петь, и от скуки у него физически засосало под ложечкой.
Нет, пир не задался. И Александр Владимирович с тоскою выжидал: скорее бы, скорей разъезжались гости.
6
После отъезда городских гостей, когда совсем рассвело, хозяева вышли за ворота проводить Гривниных и Нелидова.
Договорили о том, что тетя Лика все еще необыкновенно жива, и - нам бы вот такую старость (ничего так не старит, как годы, - заметил Пастухов, вспомнив остроумца Власа Дорошевича); о том, что Ергаков невозможен с его привычкой толкать локтями (на мне не осталось живого места! - сказала Юлия Павловна); о том, что Доростковы забавны своим взаимным обожанием, но что они трогательные и хорошие люди.
- Что за воздух! - воскликнул Никанор Никанорович, раздувая ноздри.
Заломив как можно выше руки, он вдруг обрушил объятия на свою супругу и потом так же внезапно и сильно перецеловал всех подряд.
- Боже, откуда эта уйма темперамента! - сказала Юлия Павловна.
- О, вы не знаете, когда он выпьет… - поправляя волосы, сказала довольная Евгения Викторовна.
- Подумать только! - опять, но уже печально воскликнул Гривнин. - В такое утро где-то там в Белоруссии…
Он оборвал себя, схватил под руку Евгению Викторовну, потянул ее за собой, враскачку шагая.
- Идем, старуха, на плотину, смотреть восход!
Распрощавшись, Нелидов пошел было за Гривниными, но вернулся.
- Я тебе хотел сказать, Александр. Выкопай у меня осенью мичуринки. Пересади себе… Какие полюбятся.
Он говорил торопясь, нетвердым голосом, будто ему было неловко.
- Брось, к черту! Вернешься, позовешь меня чай пить с вареньем из твоего пепин-шафрана, - сказал Пастухов.
Лохматые брови Нелидова поднялись высоко, он сорвал пенсне с переносья и глазами, необычно большими для постоянного его близорукого прищура и вспыхнувшими отсветом теплого востока, смотрел через голову Пастухова.
- А наша возьмет верх, - сказал он новым, задорным голосом забияки и прищуренно впился взглядом в глаза Пастухова.
- Дождаться бы, - помолчав, ответил Пастухов.
- Дождаться - не штука. А вот добиться! - сказал Нелидов, мотнув головой, словно откидывая со лба волосы (он стригся коротко), быстро пошел догонять Гривниных.
Пастухов с женой немного поглядели ему вслед.
- А ведь все может быть! - пробормотал Александр Владимирович.
Они возвратились в сад, он поднял с земли слегу запереть ворота. Где-то на деревенской стороне зазвучала и сразу оборвалась негромкая песня: молодежь, наверно, догуливала проводы товарищей.
- Что может быть?
- Может быть, мы видели Леонтия последний раз.
- Типун тебе на язык, - сказала Юлия Павловна и неохотно улыбнулась.
Вдруг обычным своим жестом она зажала ладонями виски.
- Шурик, милый! Ты должен… Ты просто меня прибьешь! Она и правда пугливо покосилась на слегу, которую он заносил одним концом кверху, чтобы сунуть в железную скобу на верее ворот.
- Что такое? - спросил он безучастно.
- Ты прости. Я совершенно позабыла, с этими гостями… за разговорами…
- Ну, что, что? - повторил он, с ленивым усилием тыча засовом и все не попадая в скобу.
- Ты не поверишь, - говорила Юлия Павловна, стараясь заглянуть в лицо мужу, - такая неожиданность! Сегодня поутру приходит вдруг Алеша…
Пастухов повернул к ней голову, помычал и застыл, продолжая неудобно держать на весу тяжелую слегу.
- Алеша, да, да, - подтвердила она, хотя было ясно, что он сразу понял, о ком она говорит.
- Ну?
- Ну… и так как он был проездом и не мог тебя дожидаться…
- Я вижу, не мог дожидаться, - перебил он. - Но ты, наверно, и не просила, чтобы он дожидался?
- То есть, как не просила? - сказала Юлия Павловна обиженно.
Пастухов досадливо бросил слегу наземь и огляделся с таким удивлением, словно не мог понять, как он попал в это место, в этот час и почему возится с этой дурацкой слегой.
- Он по какому-нибудь делу?
- Не представляю себе. Ему, вероятно, гордость не позволила высказаться, - проговорила Юлия Павловна свысока. - Он оставил записку. Пойдем, она у тебя на столе. И, пожалуйста, не сердись.
- Нет, - ответил он, - я посижу в саду. Брось записку в окно.
- Я принесу, - сказала она опять обиженно и деловитыми шажками пошла к дому.
Пастухов запер ворота, отряхнул руки, медля и останавливаясь, двинулся к скамейке под жимолостью.
Стояла нетронутая тишина, которая предшествует первым птичьим голосам. Уже все прояснилось, но сон вокруг еще длился, и холодок нет-нет пробегал по спине, сообщая телу Пастухова свежесть росной земли. Он поднял воротник пиджака, сел. Явился спросонья Чарли, несмело переставляя лапы, то вскидывая на хозяина, то виновато опуская глаза.
- Совести нет, дурак, - сказал Пастухов.