- Спасибо, я пойду. Вот только попить бы… - сказал Матвей и, подождав немного, добавил: - Водицы разрешите.
Ненила молча повернулась, ушла, калитка хлопнула за ней по столбу.
- Вот она какая… положение наше, - раздумчиво выговорил Евдоким и снова прихватил губами кончик бороды.
Матвей не понял его, но, находя, что промолчать неудобно и сказать нечего, согласился:
- Это конечно…
Ненила вынесла большой ковш воды. Принимая его из ее морщинистой, усыпанной бородавками руки, Матвей увидал свою руку с гладко натянутой по пястке кожей. Он перевел глаза на воду. Она была прозрачной. Ковш, наверно, заново вылудили совсем недавно, его дно серебристо светилось, и, когда Матвей начал пить, ему, как из зеркала, засмеялись из воды яркие глаза, и отражение лица его слегка качалось в ковше из стороны в сторону, пока вода, убывая, не успокоилась.
Внуки Евдокима решились наконец подойти ближе. Тараща глазенки, они наблюдали, как Матвей пьет, и Евдоким с Ненилой тоже внимательно смотрели, ничего не говоря.
Он чувствовал холод колодезной воды, покусывающей горло и начинавшей словно играть с кровью во всем теле, и с каждым глотком удовольствие его становилось больше. Он выпил, весь ковш и с улыбкой плеснул последней каплей воды в мальчуганов, которые уже ничуть не испугались шутки, а только отозвались застенчивым смешком.
- Спасибо, Ненила Ильинишна. Все нутро вздохнуло! - сказал он, продолжая улыбаться.
- Значит, понравилось… - разъясняюще проговорил Евдоким. - На здоровье.
Женщина пристально следила, как Матвей взялся за чемоданчик, поднял его с земли, обтер "низу ладонью. Вдруг она спросила:
- Ларец, поди, гостинцами набил?
- Деньгами, деньгами, мать! - вскрикнул Евдоким, рассмеялся и размазал пальцем быстро выступившие слезы. - Была бы догадка, а в Москве денег кадка!
- Иль бы чего продавать привез? - невозмутимо спросила Ненила.
- Монисты бабам! - внезапно переходя со смеха на укоризну, оборвал ее Евдоким. - Монисты в Москве тоже лопатами гребут…
Он поднялся, протянул Матвею руку. Точно заглаживая необходительность жены, он сказал с почтением:
- Илье Антонычу, придешь домой, кланяйся.
Матвей попрощался с ним и шутливым голосом еще раз поблагодарил хозяйку за воду.
Она поклонилась ему почти в пояс и ответила с прежним недоуменным выражением лица:
- Не взыщи, когда чего не так… Нету у нас квасу-то.
Матвей напоследок кивнул старикам и зашагал вдоль широкой, длинной улицы Дегтярей.
2
Шел он со странным ощущением, которого не было до встречи с Евдокимом и Ненилой. То ли его забеспокоила мысль о том, как же теперь живется в Коржиках отцу с семьей, то ли показалось, что напрасно он на прощанье опять сказал Нениле насчет воды.
"Ну да ведь и дура она", - подумал он, вспомнив вопрос ее - не привез ли он чего продавать. Но низкий поклон, с которым она попросила не взыскать за угощение, все повторялся его памятью.
Оба внука Евдокима перегнали Матвея и бежали впереди, смело оглядываясь на него, словно хотели похвастать: "А вот и не боимся!"
Он только было вздумал заговорить с ними, но они встретили других мальчиков, остановились с ними, пропустили Матвея и все вместе долго провожали его изумленными глазами.
На выходе дороги из деревни торчал длинный журавль без бадьи, наискось лежала упавшая одним торцом на землю водопойная колода. Коза, сладко зажмурившись, терлась о колоду раздутым белым боком. Давно, видно, никто не подходил к колодцу - вокруг плотно стелилась кудрявая мурава.
Прохлада недавно выпитой воды еще не совсем исчезла в теле Матвея, ему хотелось перестроить мысли на тот приятный лад, в каком они вертелись прежде, но все не получалось.
"Хорошо еще, что напился, - размышлял он. - Ненила, может, и добрая баба. Да все они, в Дегтярях, нескладные. Темный лес!.."
Все кругом казалось ему скупее, чем было ранним утром, когда он выпрыгнул из грузовика и почуял щедрые запахи земли. И смотрел он на все ленивее. Ничего, правда, не было привлекательного в топкой равнинке с болотной зеленью, в участке мелколесья, куда змеилась дорога, ни в самой дороге с промятинами сырых колей, ни в редких отдельных кустах ольхи по сторонам, ни даже в двух каких-то путниках, нечаянно замелькавших вдали между этих кустов.
Но в однообразии природы глаз, заметив живое существо, всегда следит за ним, и Матвей невольно всматривался в пешеходов, которые меняли свое движение то вправо, то влево по змейке дороги.
Оба они сначала почудились ему одинаковыми и ростом, и всей своей статью. Потом он заметил, что один был будто потяжелее другого. Дорога все петляла, и то какой-нибудь ближний куст к Матвею, то дальний заслонит от него идущих, и он все не может разглядеть - кто они, - как бывает во сне. Затем путь спрямился, и Матвей увидел, что встречные близко и что один из них строен и легок, как мальчик, а другой точно бы старше и припадает на одну ногу.
Матвей никогда бы не ответил, почему само собой так вышло, что он убавил, а потом сразу прибавил шагу и что в ту же секунду тот, старший, который прихрамывал, сильней заковылял ему навстречу, взмахнул руками, и он ясно услышал тонкий отцовский голос:
- Матвейка-а!
Он бросился к отцу беглым шагом, но, увидав, что тот тоже побежал, крикнул: "Не беги!" - и сам утишил бег свой, одернулся, хотел еще что-то сделать, чтобы все было достойно, но ничего не поспел.
Отец обнял Матвея, задев и сбросив наземь с головы его кепку, и Матвей, прижимая к себе его узковатую, часто дышащую грудь, услышал, как быстрым глубоким вздохом оборвалось у отца едва начатое неразборчивое слово.
Разняв руки и успокаиваясь, они степенно трижды поцеловались и отступили на шаг друг от друга. Илья Антоныч смотрел на сына маленькими, светлыми, счастливыми глазами родителя, любующегося первенцем, и Матвей, чувствуя, что в такую минуту положено быть во всей красе, достал из кармана расческу.
- Неужели - Антоша? - спросил он, переводя взгляд на мальчика.
- А кто ж еще?.. - сказал отец и тоже посмотрел на младшего. - Чего стоишь, Антон? Здоровайся. Да не видишь - поднять надо кепочку братнину!
Мальчик поднял и бережно, чуть издали, подал кепку. Матвей притянул его к себе, поцеловал в щеку.
- Повыше вас, пожалуй, выйдет ростом, папаня, - сказал он, впервые в жизни приглядываясь к брату.
- Да уж чуть не догнал! - ответил Илья с удовольствием и, как всегда при долгожданных встречах, заговорил как будто о другом, но в самом деле все о той же радости свидания:
- А я поутру прихожу во Всходы, шофер к сельпо подъезжает, - валяй, говорит, домой, к тебе сын приехал! Бреши, говорю! Чего ж, говорит, брехать, я его со станции до старых вырубок подбросил. А тут как раз нашу машину в Коржики отправляют. Я - в нее! Прибег домой, - где Матвей, спрашиваю. Мавра у печки стоит, на меня глаза таращит. Наврал, говорит, шофер. И я вроде опять думаю - не наврал ли? Да только тут соображаю - не мог, думаю, ты так скоро дойти. И говорю Антону: собирайся, пойдем встречать, - Матвею, говорю, со старых вырубок не иначе идти как Дегтярями.
Илья передохнул, и тогда Антоша решился вставить первые свои торопливые, в тон отцу, слова:
- Мама говорит - надень сапоги, а я говорю - босиком скорее. Рубашку стираную надел и - айда!
Он провел ладонями по пестрому выглаженному ситцу рубахи от груди к поясу и покосился на брата. Тот глядел на него с любопытством.
- Я первый, только мы с папаней вышли из леса, увидал… - начал было Антоша, но запнулся, все еще нетвердо чувствуя себя в обращении с Матвеем.
- Мавра-то обрадовалась, как я объявил, что ты приехал. Наврал, говорит, шофер, а сама, вижу, радуется. Ждали мы очень тебя. Да где, думали, теперь приехать! А ты - вот он! - сказал. Илья любовно.
- Как мама поживает? - спросил Матвей.
- Здорова, ей что?
- А твое-то здоровье?
- Дать боли волю - плохо. А пока на ногах - то подступит, то и отпустит.
- Лекарства я тебе привез.
- Вот спасибо… А Мавра уж очень обрадовалась. Угадал, говорит, Матвей, когда приехать: корову как раз вчера пригнали.
- Купили? - живо спросил Матвей.
- Вчерашний день Лидия из Черни пригнала. Нынче уж в стадо пошла.
- Из Черни? Что ж так далеко?
- В тамошнем районе цена посхоже оказалась. Я брата Степана письмом спрашивал, какие у них цены, а он и пишет - приезжай: обходчик, сосед Степанов по участку, в город переезжает, хозяйство свое ликвидировает. У него корова ярославка, первотелка. Я поехал. Заявился к обходчику, а ему в городе еще квартира не вышла, отложил продажу. Я думал - зря издержался на билет, знаешь сам, как ездить. Вернулся, а мне вдогонку Степан опять письмо: приезжай, квартира вышла обходчику, продает корову. Тьфу, думаю, черт, - дался я вам ездить взад-вперед! А корова хорошая, спина только вроде припадливая. Ну уж а мастью нарядная. Наша прежняя - куда!
- Сама черная, а ноги в белых чулках, - с восхищением и проворно сказал Антоша. - И голова, вся как есть, белая, а на глазах черные очки!
- Мавре как рассказал, - продолжал Илья, - так она не дает мне покою: отпиши да отпиши Степану - может, Лидия согласится пригнать. Ну, пошла ходить почта - туда, сюда. Согласилась Лидия пригнать. Подаришь, пишет, два поросеночка за хлопоты, пригоню. Да Степан, мол, тебе вольготу исхлопочет на железной дороге, чтобы доставили корову с порожняком задарма, до самого до Павлинова. У них это, у железных дорожников, вольготно - катай, куда хошь…
- Сколько дал-то? - спросил Матвей.
- Дорого дал. Две тыщи без сотни.
Матвей прикрыл горстью губы, потихоньку оттянул их, сказал:
- Переплатил вроде…
Илья ответил, помешкав и словно робковато:
- У нас к двум-то сотни две прибавишь. Да поди-ка поищи. Он опять немного помолчал, ожидая, не скажет ли чего Матвей.
Потом с пытливой и неуверенной улыбкой, слегка отворачивая в сторону лицо, спросил:
- Ты, чай, привез деньжонок, как обещал? Поддержать меня.
- Привез, сколько мог, - сказал Матвей.
Тогда улыбка отца из неуверенной сделалась доверчивее, но в голосе его появилось что-то просительное:
- Задолжал с покупкой этой, право, ей-богу. Отдать бы скорей, не подвести. Без скотины куда денешься?.. Пришлось занять.
Матвей сделал вид, что пропустил рассуждения отца мимо ушей.
Они уже вошли в перелесок.
Антоша держался справа от брата, неслышно перескакивая через наполненные водой выбоины босыми ногами, а отец шел по другую руку, так что гостю приходилась неразъезженная середина дороги, и он выступал широким, ровным шагом, точно хозяин. Он сам заметил, что отец, вроде Антоши, перескакивает через лужицы, и сказал:
- Что ж тебе, папаня, пристяжной прыгать? Иди на середину.
- Ничего, - бойко отозвался Илья, - мы народ нетяжелый, нам что пеньки, что кочки. А у тебя подошвы привыкли, поди, к асфальту.
Матвей увидел, как оба они повели глазами на его туфли, и взгляд отца напомнил ему Евдокима, а взгляд Антоши - Евдокимовых внучат.
- В Дегтярях Евдокима видел. Велел тебе кланяться, - сказал он.
Илья махнул рукой как на нестоящее дело.
- Не говорил тебе - в колхоз не собирается? - спросил он, посмеиваясь.
- Разве он не в колхозе?
- Какое! На весь сельсовет один такой остался - Евдоким. Как осень - записываться, как весна - раздумал.
- Да ведь он беден? - удивился Матвей.
- Мышей в избе не осталось. Ну, а все одно: упрется - не переломится. Карактер!
Илья приостановился, обдумывая - не молвить бы лишнего.
- Дал бы чемодан Антону, устал, чай, нести, - сказал он заботливо и вдруг решил кончить свою мысль так, как она пришла в голову: - Евдоким на детей рассчитывает - будет, мол, с сыновьями в покое жить. Да не всякий сын на старость печальник. Не больно детки ждут к себе…
Матвей только глянул вбок, поймал выжидательный, прицеленный на него глаз отца и громко спросил забежавшего вперед братишку:
- Как пойдем, Антоша?
- Сейчас за мной по стежке, прямо на новый выгон, - показал мальчик, сворачивая в мелкий частый осинник.
Двинулись гуськом по просеке, устланной с осени глянцем черных пятаков листвы. Ноги с чавканьем отжимали из-под мягкого настила воду, которая зеркальцами держалась в следах, пестрея отражениями солнечных пятен и бледно-зеленых стволиков осин.
Тут что есть мочи насвистывало и верещало множество разных пичужек, то перепархивая внутри жидких крон, то пулями простреливая узкую синюю полоску неба над головами. Весна обратила жизнь скудного клина мелколесья в звонкий, цветистый праздник, и незаметно Матвею опять стало хорошо на сердце, и недовольное чувство, что отец с первых слов начал клонить разговор к деньгам, прошло.
Они выбрались из леса на чистую низину, поросшую высокой уже травой. Поперек их пути тянулась глубокая канава с черной водой на дне и буграми вынутой торфяной земли. Матвей не узнал этого места, хотя отсюда уже начинались коржицкие угодья.
- Колхоз наш осушает, - сказал Илья. - Второй год, как стадо сюда гонять начали, а то ведь, помнишь, трясина была, не пролезть…
- Ну, давай, папаня, руку, - с веселой улыбкой сказал Матвей, когда все трое взошли на бугор и надо было прыгать через канаву.
- Не-ет, - также весело отмахнулся отец, - я еще резвый!
Антоша первым легко перескочил до самого гребня противоположной насыпи и побежал книзу по стежке.
За ним прыгнул Илья Антоныч. Но до бугра насыпи он не допрыгнул, сдвинул подошвой землю к краю, она посыпалась в канаву, он пополз, припал на колено и схватился руками за бугор.
Матвей перепрыгнул следом за ним, бросив чемодан далеко вперед, и крепко подхватил отца под локти.
- Маленько просчитался, - тихо и как будто виновато говорил отец, стараясь улыбаться и отряхиваясь. - Ничего! Не зачерпнул - и ладно!
- Ступай вперед, папаня, тут узко, - сказал Матвей и пропустил отца вперед по тропке, непонятно для себя испытывая перед ним неловкость.
Когда он увидел отца со спины - его лопатки, как у мальчика, уголками выпирающие на полинялом пиджаке, его тоненькие шейные мышцы с запавшей под затылок ямкой между ними, - у него защипало в горле, и он быстро повторил, чтобы отец вдруг не обернулся:
- Иди! иди! Я за тобой…
Только тут он понял, что отец состарился, что, наверно, он уже непоправимо болен и что вряд ли долго будет болеть. Первый раз в жизни Матвей почувствовал к нему острую жалость и впервые сказал про себя, что ведь папаня-то у него один на всем свете.
Пройдя несколько шагов в этих нечаянных мыслях и поборов совсем новое для него волнение, он спросил:
- Много ль ты, папаня, задолжал, с коровой-то?
- А четыре сотни аккурат! - мигом выкрикнул Илья тонким своим голосом и повернул к сыну дрожавшую голову.
- Иди, иди, - повторил Матвей, - мокро тут по сторонам. Он видел, как забеспокоил отца его вопрос, - Илья даже прихрамывать стал больше, и плечи передергивались у него, словно надо было расправить тесную одежду, пока наконец ему стало невтерпеж и он спросил вполоборота:
- А сколько ты мне, Матвей, привез?
Матвей долго шел молча, прикидывая, что же ответить.
- Полторы сотни, папаня, - проговорил он неторопливо.
Отец с такой быстротой повернулся назад, что Матвей чуть не наступил ему на ноги.
Они стояли плотно друг против друга, и перед Матвеем зажглись на один миг знакомые с детства белые точечки в глазах отца, но тотчас и погасли. Все лицо Ильи Антоныча неожиданно зарябилось жидкими морщинами, как у просливой старушки, и он выдохнул с болью:
- Ну хоть две сотни с половиной, сынок, а?..
3
Антон первым взбежал на крыльцо с криком:
- Пришли!
Перепрыгнув через порог горницы, остановился, восхищенно вытаращил глаза на мать, сказал вдруг тихо:
- Идет… - и замер с открытым ртом, не решившись назвать брата просто Матвеем, а по-другому не выходило.
Мать второпях отставила кочергу, прикрыла печь заслонкой, сдернула с плеча измятый рушник, наскоро вытерла руки. Лидия, сидевшая у стола, привскочила, сунулась лицом к зеркалу на стенке, стала быстро подбирать седоватые волосы с висков на затылок, под тяжелый, еще сплошь вороной узел.
Матвей с отцом помедлили перед избой. Она казалась Матвею низенькой, дряхлой рядом с той, которая жила в памяти. И ворота и двор - все точно сжалось. Не потому ли, что Матвей давно уж москвич и глаз привык к большим меркам?
Отец угадал, о чем он думает, проговорил с сожалением:
- Выпрело бревно. Изба выстывать стала.
- Век что ли, стоять? Дед еще рубил, - успел сказать Матвей, снимая почтительно кепку навстречу Мавре.
Потопывая по ступенькам каблуками новых башмаков, она сразу залила звонким своим голосом все вокруг:
- Только я в печи уголья загребла, а гость во двор!
Она с бега выпрямилась перед Матвеем, откинула стан назад, ответила на его поклон. Малость подождав и глядя будто с вопросом в радостной своей улыбке, сказала:
- Здравствуй, сынок. С приездом. Милости просим.
Тогда у Матвея начали открываться губы, пока не расцветился огнями весь рот и по щекам не поднялись до скул румянцы.
- Здравствуй, маманя.
Они поцеловались по обычаю, и Мавра повела рукой на крыльцо. Опять зазвенел ее голос, и хотя все, что она торопилась выложить, Матвей знал, ему было приятно еще раз послушать, как мачеха сперва усомнилась, что он приехал, как потом поверила и ожидала - вот-вот придет, и что уж смерть как ему рада.
В горнице, опять с поклоном, она показала на гостью:
- Лида Харитоновна, невестка наша, сродственница твоя по дяде по Степану.
Лидия подала Матвею Пальцы, сложенные желобком, и, когда он легонько дотронулся до них, потрясла кистью.
- Супруга дяденьки вашего, вам тетенька, - сказала она чванно и кончиком пальца утерла узкий, сухой рот.
Расселись не спеша. В избе было прибрано. Передний угол красовался новенькими цветными картинками, и только под самым потолком темнела единственная из дедовских икон - под стеклом и со свечным огарком, прилепленным к фольговому окладу. В стороне от картинок висела полка с книгами, - она пришлась как раз над головой Антона, когда он, как видно по привычке, занял место. Печное тепло пахло салом и чем-то паленым. Среднее окошко отворили, чтобы продувало, но воздух стоял неподвижно, солнце грело через занавеску не меньше, чем сквозь оба крайних затворенных окна. И жаркий свет, и печные запахи, и духота похожи были на праздничный день, каким всегда бывал он в родном Матвею доме.
Разговор пошел с расстановками о том, как Матвей доехал да как дошел. Лидия сказала, что ее багаж, с которым она прибыла, потяжелее весит Матвеева чемоданчика, на что Илья посмеялся:
- Твой багаж не нести было. Сам на своих четырех дошел.
- Дошел-дошел, а поди доведи-ка! - отвечала Лидия. - Я с твоей Чернавкой-то еще в вагоне намаялась. А. уж столько маянья в жизни не видала, как гнамши ее со станции. Все ноженьки сбила, все подошвы стоптала. Плечо и нынешний день зудит - намахалась хворостиной-то!
Она обиженно подобрала губы. Илья, застеснявшись, сказал в сторонку:
- Нешто взыщешь? Скотина. Сперва дай ей, коли ждешь от нее.