3
Пастухов с виду был бодрее, чем выходило по рассказу Юлии Павловны. Он чуть, что не был весел. Улыбнулся, хотел приподняться на локте, поздороваться, впрочем, сам же опять и откинулся на подушку, не успел Нелидов договорить, что, мол, "изволь-ка, батенька, лежать". Они глядели друг на друга - лекарь испытующе, больной с любопытством.
- Забрили? - подмигнул вдруг Пастухов озорно.
- Об этом после, - сказал Нелидов, подтягивая к постели стул и садясь. - Надо тебя послушать. Что это ты?..
Он взглянул на Юлию Павловну.
- Мне уйти, - понимающе сказала она, приподняла грелку, тихим голоском спросила: - Не надо?
- Подождем, - примирительно повел рукой доктор.
Юлия Павловна вышла на цыпочках и, пока бесшумно затворяла дверь, расслышала первый вопрос Нелидова: "На что сейчас жалуешься?" Это был лекарский канон, и, как всякий канон, он нес с собою струю надежды, что все пойдет правильным курсом. Порыв шторма пронесся. Юлия Павловна приходила в себя.
В ее комнате царил хаос, в котором она одна, поглощенная сборами в дорогу, видела порядок. Проверяя этот порядок новым и как бы рассерженным взглядом, она обдумывала, как ей поступить, если болезнь Александра Владимировича очень опасна; если только серьезна, но не опасна; если длительна или - наоборот - скоропреходяще; если он должен лежать или если ему можно немного прохаживаться. Каждая из возможностей требовала особой вариации готовившейся поездки. Не ускорит ли болезнь переезда к тетушке? Надолго ли его задержит? Мыслимо ли, чтоб от него пришлось отказаться? Испуг за мужа сменялся рассуждениями, и они были бы уже спокойны, когда бы само спокойствие не заключало в себе разочарования. Как будто жизни, устроенной трезвым умом, вдруг глупо помешали.
Осмотр больного, показалось Юлии Павловне, затянулся выше меры. Она решила пойти постучать. Нелидов громко крикнул: "Можно!"
По лицам обоих друзей она с одного взгляда поняла, что сейчас они переменят разговор, который вели наедине.
- Так вот, дорогая Юлия Павловна, - немного помолчав, сказал доктор. - Ничего такого тревожащего не нахожу. Перегрелся работничек наш сгоряча… Не рассчитал. Сосудистая система, понятно, не такая уж безукоризненная.
- Что я говорила! - воскликнула Юленька.
- М-да. Прилив крови. Обморочек… Не очень глубокий, по-видимому. Однако… Предупреждение все же…
- Видишь, Шурик!
- Со стороны сердца, насколько сейчас можно судить, не нахожу… Со стороны головы…
- Какое же лекарство, Леонтий Васильич?
- Не делать глупостей, - сказал он, упирая осуждающий взор в больного.
- Боже! Разве я не права была, Шурик?
- Я тут приготовил рецептик… Капсюльки будете давать. Три раза. Папаверин там и все такое. Рецептик я захвачу с собой в город - с обратной машиной лекарство вам доставят. А может, с ней приедет и врач. Постараюсь его залучить.
- Врач? - вся вдруг всколыхнулась Юленька. - Зачем же… врач, когда вы говорите…
- Не волнуйтесь, голубушка. Ничего такого нет, чтобы волноваться. Нервы, однако. Нервы. Голова. Не что-нибудь! Специалисту посмотреть необходимо. По нервной части то есть.
- Я понимаю. Я отлично понимаю! И я вам абсолютно верю, Леонтий Васильич, - все заметнее оживлялась Юленька. - Раз никаких опасений нет - слава богу! Надо непременно сделать все, все, как вы сказали… Я понимаю! Это просто чудо, что вы… Представь, Шурик, открывается дверь, и вдруг я слышу… Нет, это просто… Что делала бы я без вас? И вы еще берете на себя труд прислать невропатолога. Доставить лекарство! Ах, милый Леонтий Васильич! У Шурика такая слабость!
Она шагнула ближе к кровати, нервно обхватила пальцами холодный край полированного изножья, проговорила умоляюще:
- Правда, Шурик, у тебя сильная слабость?
Пастухов ответил благоговейно:
- По слову твоему да восчувствую я силу в слабости моей! Есть церковное речение: "Силу твою в немощи моей…"
- Он еще шутит! Всегда наперекор. Но, доктор, неужели сидеть, сложа руки, потому что нет капсюлек, нет невропатолога? Что надо сейчас?
- Полагаю, хорошо бы к ногам грелку, - уже хитровато сощурился Нелидов.
- И тут я права! - торжествующе захлопала она в ладоши.
- Но стоп! - придержал ее Нелидов. - Это, голубушка, не признание за вами прав медсостава. Даже - младшего. Назначаю вас сиделкой.
- Повинуюсь. Ничего без предписания врача! Однако это жестоко, Леонтий Васильич! Сиделка! При моей-то подвижности! - Юлия Павловна надула губки и потом обворожительно засмеялась. - Пока вы не ушли, я сбегаю сменить в грелке воду.
Но каблучки ее стукнули всего раз-два - она деловито остановилась.
- Шурик, я как раз взялась разбирать теплые вещи и хотела спросить: может, твою шубу… Я думаю положить ее к моим вещам, хорошо?
- Положите, голубушка, положите, - одобрил за Пастухова доктор, сняв пенсне и закрывая глаза, точно от назойливого света.
Юлия Павловна на секунду растерялась, бровки ее взлетели, но сразу и опустились недовольно…
- Так я и знала. Шурик успел вам наговорить бог знает что?
- Почему - бог знает? Куда положить шубу - дело, Юлия Павловна, житейское.
- Военным известно, конечно, больше, чем нам, - сказала Юлия Павловна немного заносчиво, хотя быстро смягчаясь. - Вот вы, Леонтий Васильич, вы можете дать нам совет?
- Врачебный?
- Да. Профилактический, - заставила она себя улыбнуться.
- Извольте. Шубам надлежит быть там, где предполагается зимовать.
- Но что зимовка может застигнуть неизвестно где… это предположение основательно?
- Оно допустимо.
Юлия Павловна бросилась к Нелидову.
- Скажите же, скажите все, что вы знаете, - взмолилась она.
- Что ж я могу знать, дорогая моя?
- Но ведь вы в армии!
- В ополчении.
- Но оно тоже должно воевать! Как же так воевать, ничего не зная? Нет, я прекрасно вижу - вы что-то уже сказали Шурику.
Пастухов, все время лежавший неподвижно, поднял руку.
- Ну, скажи Юленьке про Подмосковье, Леонтий.
- Уже? - пораженная, воскликнула Юлия Павловна. - Уже в Подмосковье? Что там такое?
Она присела на постель. Взгляд ее не отрывался от Нелидова, раздвинутые пальчики одной руки, приставленные ко лбу, застыли.
- Да не волнуйтесь вы, голубушка, - чуть не смущенно заговорил доктор. - Просто беседа зашла… куда не надо. Ну, словом, назначили меня в ополчение. Вчера я с начальниками ездил осматривать дома под наши учреждения. Недалеко. Усадьба такая старая. За день до нас оттуда вывезли детей. Детский лагерь был. Мебель не успели всю отправить, кое-где еще и не сложили. Картинки над кроватями. А вокруг пустынно… Когда знакомились с парком, садом, набрели на горку песку. В песке разбросаны каравайчики - как играли, так и оставили.
Поодаль желтый башмачок с развязанными шнурками. Разулся какой ребятенок, играючи, а искать - было не до того. Совсем уж нам кончать осмотр и уезжать, вдруг кто-то крикнул: "Смотрите, смотрите!" Подошли мы к молодой сосенке. На веревочке болтается подвешенный к суку лист фанеры. Вкось и вкривь детской ручонкой по листу выведены мелом буквы: "Смерть Гитлеру"… Наверно, все мы подумали: это нам ребятишкин завет. Оберечь должны их… от войны. Как бы явились мы сменить их, и они нам сказали, что пароль и отзыв у нас с ними одинаковы.
- А вы? - спросила утихшая Юлия Павловна.
- Постояли, помолчали. Надо было спешить.
- А лист?
- Фанерка? Фанерку один командир забрал. Покажет ее ополченцам, в частях.
Нелидов встал, отодвинул стул, шагнул к постели. Прямой и будто торжественный в своем новом кителе, он всматривался в крупно вылепленные черты знакомого лица с двойным подбородком, еще больше потолстевшим от упора в грудь. Постепенно начинала лучиться на губах Нелидова сперва добрая, затем грустная улыбка. Пастухов поманил его нагнуться, обнял его голову, притянул, долго держал прижатой к своему лицу. Нелидов ощупью шарил по подушке - искал ускользнувшее пенсне, потом вытянул из кармана платок, отвернул и стал тщательно протирать стекла.
Юлия Павловна сзади подошла к нему, поцеловала за ухом тихим поцелуем, одернула платье, спросила:
- И больше ничего о Подмосковье?
- Да. Все.
У нее прошла мгновенная растроганность, она обычным щебечущим голоском быстро выговорила:
- Прости, пожалуйста, Шурик, я заболталась. Сейчас принесу тебе грелку.
Она вопросительно посмотрела на Нелидова. Он наклонил голову и пошел за нею, на выходе из комнаты махнув рукой больному.
- Меня ужасно тревожит Шурик, - сказала Юлия Павловна.
Нелидов не отозвался.
- Его не расстроит, надеюсь, эта печальная история, которую вы рассказали?
Нелидов и тут смолчал. Уже в сенях она спросила, не сердится ли он, и он ответил вопросом - почему бы ему сердиться? Тогда, поощренная, она со всей прямотою высказала наконец, что ей хотелось бы от него услышать больше всего:
- Не лучше ли уехать, не дожидаясь событий? - Она многозначительно попридержала себя на событиях. - Теперь из всего делается тайна. Но даю слово, я буду считать вашим личным советом, вашим частным мнением, что бы вы мне ни открыли. Любое ваше слово - только между нами.
- Открывать мне нечего. А мой совет один. Александра вы должны беречь. Где это лучше делать - на даче, в городе, в деревне, - решать вам с ним. Как сказано, ожидайте врача и лекарство. Оно пригодится, уверен.
Они сухо распрощались.
В сущности, у Юлии Павловны не было оснований обижаться на Нелидова: сдержанность его, разумеется, казалась нелюбезной, зато он не ошибался как врач. К его назначенным Александру Владимировичу порошочкам невропатолог добавил еще одни порошочки, и больной быстро поправлялся, может быть, даже вследствие лечения.
И чем быстрее он поправлялся, тем быстрее собиралась Юленька в путь. Душою она давно была у тетушки - в далеком домике на заманчивой речке Упе, куда вела хоть и полуброшенная, но приятная крапивенская дорога.
Александр Владимирович был уже настолько здоров, когда провожал Юленьку, что вышел с нею вместе за ворота и посмотрел, как она усаживалась в "кадиллак". Глаза ее блеснули ему слезкой, и он почувствовал, что, право, она дорожит им, как никто на свете.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Когда Анна Тихоновна, выйдя на перрон тульского вокзала, увидала бегущего Кирилла, который искал ее в окнах вагона и по сторонам, в толпе, она не могла сойти с места. Она крикнула:
- Я здесь! - и не услышала себя.
Он был совсем не таким, каким она ждала его встретить. Он бежал, точно из прошлого, - молодой, быстрый. И вот тоже увидал ее, и она, одолевая внезапную слабость, раскрыла навстречу ему руки.
- Кирилл!
- Еще минута - опоздал бы.
- Ты задохнулся, - выговорила она, едва только сама перевела дыханье.
- С машинами беда. А вещи?
- Какие?
- Ах, совсем ничего?
- Вон, тетя Лика дала нам гостинцев.
Она обернулась.
Цветухин стоял позади - правая рука все еще на перевязи, в другой - набитая свертками авоська. Он кивал Извекову.
- Узнаешь? О ком я тебе в телеграмме? - спросила Аночка.
- Как же, очень рад, - улыбался Кирилл. - Давайте, я понесу.
- Нет, мне не тяжело.
- Дайте сюда, Егор Павлыч, - сказала Аночка.
Он отдал ей сумку. Они пошли в вокзал. Аночка пригнула и немного подержала голову на плече Кирилла.
- Ты другой. Как тогда.
- Нынче много чего похоже на тогда, - сказал он шутливо, но остановил взгляд на ее щеке, спросил тихо: - Что это у тебя?
- Пустяки. Потом скажу… А твой френч, как уложила в сундук мама, так и лежал? Правда? Он все хорош тебе.
- Он счастливый, - усмехнулся Кирилл.
Они усадили Цветухина рядом с шофером и, только тронулась машина, взяли друг друга за руки и не выпускали их. Из клочков непрерывного разговора Аночка спустя минуту знала все, что было главным.
- Словом, завтра Надя дома, - повторил Извеков.
- А Павел?
- Я говорю, он привезет ее.
- Мог бы и сегодня, негодник?
- А командировка? Чудо, что как раз эти дни он оказался в Москве.
- Чудо, что он к тебе дозвонился. Меня довели до слез: не соединяют, и только!
- Я как сказал - ты вернулась, слышу: Павел подпрыгнул.
- Хорошо, я догадалась телеграфировать в исполком.
- Ты умница. Новожилов велел откопать меня из-под земли. И видишь - как по писаному.
- А Павел заслужил хорошую взбучку. Не мог разыскать меня!
- Когда! Он же звонил мне во втором часу ночи.
- Захотел бы, нашел меня утром.
- В поезде?
- Я знаю, ты его союзник! - засмеялась Аночка. - Понравились тебе молодые?
- Представь, я… (у Кирилла чуть не вырвалось словечко - "тоже", но сравнение было бы жестоко, и он кончил с улыбкой неловкости) я не попал на свадьбу!
Она недоверчиво отодвинулась от него.
- Условимся давай, - сказал он, - ты рассказываешь о себе первая. Все-все! После тебя я - о чем захочешь. И прости, пожалуйста: буквально на минутку мне надо в жилотдел, подписать бумагу - она там уже подготовлена. Вот тебе ключи, поезжай… езжайте. Машина вернется ко мне, и я сейчас же…
Аночка глядела на него удивленно; Шофер тормозил - стало быть, знал, что делать. И, стало быть, правда - Кирилл был как тогда, в юные годы, да ведь и потом всю жизнь: радость свиданья не переспорит в нем долга.
- Ну, что так смотришь? - с укором, но будто и виновато сказал он, - Через десять минут приеду.
Улыбнувшись, она пожала плечами. Машина уже стояла. Он вышел, захлопнул дверцу, кивнул Цветухину:
- Извините. Я - следом. Анна Тихоновна весело сказала:
- Видите, какой он.
Для Егора Павловича ее слова могли прозвучать и похвальбой и сетованьем. Он наклонил голову. Ответ для нее мог сойти и за одобренье, и за простой знак, что он слышит, - машина тарахтела по булыжнику, слышно было плохо. Они промолчали до дома.
И вон уже этот дом, наполовину обнятый лапами ясеней, наполовину окаченный светом полдня; дом с кривым козырьком обшарпанного, но чем-то уютного русского крыльца; дом, который стал во сто раз милее, чем казался Анне Тихоновне всего какой-нибудь десяток дней назад.
Она легко взбегает по лестнице, оглядываясь и крича, чтобы Егор Павлович не спешил. Она гремит ключами. Она влетает в переднюю, заглядывает во все двери, отворяя и прихлопывая их. Она бежит назад и у самого входа встречает гостя:
- Устали? Идемте, идемте. Господи, какое счастье! Идемте же!
Она ведет за руку Егора Павловича по комнатам и не перестает говорить:
- Это то, что мы называем залой. Столовая, собственно. Надя даже говорит о ней неуважительно - столовка. Немного темновато. А здесь я с мужем. И спальня, и его рабочий стол. Но я гораздо больше за столом, чем он. Ему ведь некогда… Пойдем, я покажу, где будете вы, - мне уже сказал Кирилл. Вот здесь. О, глядите-ка, все приготовлено. И книги на тумбочке. Почему-то Гёте?! Странно, а?.. Все свежее. И постелено хорошо. Руки нашей домработницы. У нас она приходящая. Удивительно порядливая, вы увидите. Нравится вам диван? На каникулах и по праздникам это Надина комната.
- Как же Надя теперь? - спросил Цветухин слегка оробело.
- Надя вот где… Идите сюда. В этой светелке жила ее бабушка. Моя свекровь. Тут пока не совсем убрано. Завтра мы с Надей устроим, будет, право, мило. Она любила бабушкину комнатку.
- Мне бы тут очень удобно. Зачем выселять дочь?
- Это дело не нашего ума. Решил Кирилл Николаевич, - в тоне непререкаемости выговорила Анна Тихоновна. Первый раз, пристально взглядывая на Егора Павловича, она сразу утишила голос: - Вы очень утомлены?
- Немножко, - ответил он и, поглаживая спинку полинялого креслица, сел в него, лениво сказал: - Наверно, еще бабушкино.
Анна Тихоновна прижала ладонь к его лбу. Она успела привыкнуть в обращении с ним к некоторой решительности и не возражала, когда он однажды посмеялся: "Ты, Аночка, становишься вроде моей мамки.
- У вас жар, - уверенно сказала она, отняв руку. - Пойдемте, я покажу, где у нас умываются. И надо поставить градусник.
Градусник был поставлен и действительно показал жар. Егор Павлович согласился прилечь. И едва хозяйка затворила комнату, уже ставшую в ее мыслях цветухинской, как пришел Кирилл.
Он спросил глазами - где гость, и Аночка глазами же ответила - там.
Тогда Кирилл, ступая осторожно, подошел к ней и, обняв, прижал к себе. Они стояли не шевелясь. Он не отпускал ее и все молчал. Потом, не ослабив ни на капельку стиснутых вокруг нее рук, тихо повел ее в спальню, и они вместе опустились на край кровати, так же, не произнося ни слова, как будто не разомкнутое объятие говорило все, что они должны были сказать. Они побыли так долго и все не двигались. Потом Аночка начала медленно перебирать волосы Кирилла.
Его руки стали мягче и тоже медленно поднялись к ее голове. Он поцеловал ее и, со счастливой нежностью осматривая каждую черту ее лица, улыбался в каком-то возрастающем удивлении.
- Что же со щекой?
- Это долго. Может быть - целую ночь.
- А если коротко?
- Когда разговорюсь, - сказала она и закрыла глаза. Подождав, он спросил:
- Набралась страху?
- А ты? Ты ведь был один, когда я исчезла… Могла исчезнуть.
- Д ты? - переговорил он ее вопрос.
- Много было людей. И Егор Павлыч. Он очень помог мне.
- Перевязка его оттуда же? (Кирилл все смотрел на ее щеку.)
- Нет. Раньше. Под самым Брестом. Был обстрел. Ему разрезало осколком вену. В локте. И уж эти перевязки - где они только не делались!.. Знаешь, у него температура, он мне не нравится, - заговорила она быстро. - Я его уложила. По-моему, нужен, наконец, порядочный доктор.
- Само собой. Вызовем сейчас. Я с докторами на короткой ноге, - сказал Кирилл и поднялся.
- Новая должность?
- Прежняя. Но с добавкой. Новожилов… Кстати, он велел тебе кланяться. А меня освободил до вечера. По случаю твоего возвращенья. Я у него нынче правая рука.
- Был разве левой?
- Скорее - никакой. А теперь я… Сейчас на мне госпитали. Гоним что есть силы. Приспособляем школы - парты долой, койки на смену… Значит, кого вызывать? Хирурга?
Он уже держал руку на телефоне.
- Погоди, - остановила Аночка. - Предупредим Егора Павлыча. Он щепетилен. Боялся - будет нас обременять. Насилу убедила его поехать к нам. Раненый, совершенно одинокий, не бросить ведь его где придется.
- Кто же кому помогал? - ласково усмехнулся Кирилл.
- Друг другу! - ответила Аночка так просто, будто как раз это и подразумевала, говоря, что Цветухин ей очень помог. - Идем, скажем ему.
У цветухинской комнаты они постояли, прислушались. Там было тихо. Кирилл поднес к двери согнутый указательный палец - постучать, но не постучал, а вопросительно взглянул на Аночку. Она отвела его руку, шепнула:
- Может, уснул?
Он так же шепотом сказал:
- Поставим его… перед фактом.