– А при том, что он сейчас чин какой-то и не где-нибудь, а при Сибчека и вполне может вам литер хоть до самой Москвы организовать. Но, конечно, подмазать кое-где придется…
– Ты ж посмотри… – коротко хмыкнул Чеботарев. – Неужто "товарищи" тоже взятки берут?
– Еще как! Двумя руками.
– Ну, значит, все возвращается "на круги своя", – весело рассмеялся полковник и, взяв со стола бутылку, по-хозяйски налил всем по полной…
* * *
Заусеница страшно раздражала Козырева. Сначала он пытался обрезать задравшуюся кожу обычными ножницами, потом ножом, а в конце концов в сердцах просто рванул надоевший лоскут, оставив на пальце довольно приличную кровавую полосу.
Боль, возникшая при этом, не шла ни в какое сравнение с полученным чувством удовлетворения, и, мурлыча себе под нос, поручик, протерши ранку спиртом, вернулся к прерванному было созерцанию городской улицы.
Сейчас, сидя у окна и глядя, как ожидающий седока извозчик подкармливает из торбы лошадь, Козырев испытывал странное спокойствие, да и вообще после отъезда из губернского центра все страхи, мучившие его там, как-то сами собой исчезли.
Тогда, выполняя приказ Кобылянского, Козырев по дороге к новому месту службы заглянул в несколько заранее обусловленных точек и, к своей радости, на двух из них обнаружил сумевших там закрепиться офицеров. Так что теперь в случае опасности он, по крайней мере, имел, где скрыться, а это, как-никак, тоже придавало уверенность.
Вдобавок и сам уездный городок, куда его определил Седлецкий, нравился Козыреву. Сюда еще просто не дошли столичные веяния, дыхание так называемой новой власти было относительно слабым, и при некоторой доле воображения можно было считать, что здесь все осталось по-прежнему.
Внезапный стук в дверь отвлек поручика от этих приятных мыслей, и он, решив, что к нему опять пришли со службы с каким-то вопросом, пошел открывать. Однако, к удивлению Козырева, на пороге его квартиры стоял не посыльный, а сам Владислав Седлецкий.
– Владек?.. Ты? – искренне обрадовался Козырев и тут же потащил гостя по лестнице к себе наверх.
Седлецкий, не отвечая, осмотрел уютную мансарду, в которой квартировал Козырев, задержал взгляд на маленьком столике-бюро, украшенном двумя бронзовыми посвечниками, и только тогда с усмешкой сказал:
– Удрал я, брат, в командировку. К тебе, а то у нас там…
– Что там? – встревожился Козырев.
– Да карамболь у нас вышел, – Седлецкий плюхнулся на большой кожаный диван, служивший Козыреву постелью, и пояснил: – Понимаешь, наши полковника одного выследили, а он, не будь дурак, пальнул из нагана и был таков. Вот теперь кое-кто рвет и мечет…
– Из-за какого-то полковника? – удивился Козырев.
– Да нет, это тебе не какой-нибудь там полковник, – усмехнулся Седлецкий. – Бери выше. Доверенное лицо по укрытию ценностей царской короны. Вот так, брат ты мой…
При этих словах гостя Козырев инстинктивно вздрогнул. Ему показалось, что и визит и этот вроде как дружеский рассказ Седлецкого подстроены специально, вот-вот за ним следом ворвутся люди в кожанках и тогда…
Поручик покосился на угол мансарды, где им был проделан потайной лаз на чердак, потом на Седлецкого и прислушался. У дверей было тихо, да и вел себя гость вполне естественно. Больше того, не обратив внимания на замешательство хозяина, он устроился поудобнее и продолжил:
– Ты знаешь, Славик, уполномоченный, который в эту историю влип, мне сам рассказывал. Полковник, значит, как его задержали, вроде бы добровольно все бумаги выдал. Они – смотреть, а там и опись драгоценностей, и какой-то шифр, и карта без координат. Ну, в общем, – все, что искали. Они на радостях увлеклись, а полковник за наган, бах-бах и был таков.
– А ты, значит, сбежал подальше? – уточнил Козырев.
– Ну да! – с веселым смехом подтвердил Седлецкий. – За теми ценностями по всей Сибири охота идет, а тут на тебе!
– Ценности! – фыркнул Козырев – На что они? Хлеб нам нужен, а не камешки всякие…
– Это ты так рассуждаешь, а кое-кто сверху очень даже желает собрать таких камешков побольше… – Седлецкий посерьезнел и, не продолжая, спросил: – Слушай, а не отметить ли нам встречу?
– Да конечно же! – обрадовался Козырев. – Пошли в город! Здесь есть, где подзакусить…
– Не, не пойдем, – возразил Седлецкий и пояснил: – Сразу в буржуйских замашках обвинять будут, а мне тут завтра собрание проводить.
– Да? – пожал плечами Козырев. – А я, почитай, каждый день в ресторан хожу…
– Тебе можно, ты "спец", – усмехнулся Седлецкий.
– Так, может, я хозяйке скажу… – предложил поручик.
– Сиди ты! – махнул рукой Седлецкий. – У меня баульчик с собой, а там… Сало! Такое, как помнишь, мне из дома присылали?
– Э-э-е, – покачал головой Козырев. – Так то из Привислинского края было. А здесь, бывает, свиней и рыбой кормят…
– Да нет, это хорошее, – Седлецкий встал, взял оставленный у порога саквояж и спросил Козырева: – У тебя выпить найдется?
– А как же! – оживился поручик. – Спирт, медицинский.
– Тогда лады, – кивнул Седлецкий и, сдвинув подсвечники к краю, принялся раскладывать на столике дорожную снедь…
Когда было выпито "по первой" и спирт слегка ударил в голову, Седлецкий спросил:
– Ну а у тебя тут как?
Козырев сначала запил свою порцию спирта водой, потом отрезал розовый ломтик сала и только тогда, не скрывая пренебрежения, ответил:
– А, "краскомы" они "краскомы" и есть. Всякие эти курсы школы не заменят и воспитания не дадут. Хотя, конечно, взводные их них могут быть хорошие…
Седлецкий снова разлил спирт, сам выпил, крякнул и, не прикасаясь к стакану с водой, подмигнул Козыреву:
– А нам, брат ты мой, другого от них и не надо…
– Не понял, – Козырев задержал руку с уже поднятым стаканом.
– А что тут понимать, – усмехнулся уже слегка захмелевший Седлецкий. – Мы с тобой, Слава, эсеры. И стоим рядом. Только, как всегда в строю, один справа, это ты, а другой слева, это я. И потом, как только эта заваруха слегка утихнет, все станет на место, в том числе и твои "краскомы".
– То есть, – догадался Козырев, – мавр сделал свое дело…
– Именно так, – подтвердил Седлецкий.
– Боюсь, Владек, но, мне кажется, ты обольщаешся, – Козырев скептически покачал головой. – У нас здесь ходили упорные слухи, что там, в Москве, воцарились соплеменники Троцкого.
– Это есть, – спокойно согласился Седлецкий. – Только учти, я жил рядом с чертой оседлости и хорошо знаю, что еврей еврею рознь, это первое. А второе, все эти инородцы: австрияки, китайцы и прочие там латыши нам только на руку…
– Как это на руку? – удивился Козырев. – Ты это о чем?
– А о том, – Седлецкий в упор посмотрел на Козырева, – что когда наш мужик получит землю и очнется от этого р-р-еволюционного дурмана, он поймет, кто есть кто, и тогда всех этих пришлых инородцев побоку!
Седлецкий замолчал, ожидая, что скажет Козырев, а тот только покрутил головой, улыбнулся, потом, не спеша, разлил остаток спирта по стаканам, и они, отлично поняв друг друга, молча чокнулись…
Признаться, с той странной варшавской ночи Тешевич Ирену так и не вспоминал. Больше того, его сознание словно напрочь отключилось от прошлого, а душа погрузилась в спокойное миросозерцание. Теперь поручик мог часами лежать на кожаной софе в бывшем отцовском кабинете, чтобы, бездумно глядя в окно, любоваться рисунком оконного переплета, зеленью листвы и просто голубизной неба.
А когда набегали тучи, накрапывал дождь или собиралась гроза, поручик натягивал на себя изрядно потертый плед, по-детски сворачивался калачиком и мирно дремал, продолжая подсознательно воспринимать окружающее. Из этого состояния его не могли вывести ни мелкие усадебные происшествия, ни обязательные визиты соседей-помещиков, ни регулярные доклады управляющего пана Вроны. Правда, время от времени на Тешевича словно что-то находило, и тогда поручик, сорвавшись с кушетки, обязательно уходил в лес. Там он порой забирался в такие дебри, откуда, казалось, и выбраться невозможно и где скорее можно было встретить не человека, а лешего…
После таких прогулок Тешевич какое-то время бывал весел, общителен, и именно в такие минуты старый Пенжонек, взявший себе за правило опекать молодого барина, пересказывал ему всякие окрестные сплетни. Так в один из пасмурных деньков, когда в лесу мокрые листья с шелестом роняли капли скопившейся на них влаги, Пенжонек, встретив у ворот возвращавшегося с прогулки Тешевича, категорически потребовал от пана Алекса, либо не ходить в одиночку, либо брать с собой охотничье ружье.
Старика явно напугали ходившие по округе слухи о появившейся в лесах красной банде, собравшейся баламутить добродушных полешуков. Поручик пропустил предупреждение мимо ушей, но, чтобы не обидеть Пенжонека, стал брать с собой легкую австрийскую двухстволку. И хотя каждый раз Тешевич возвращался без добычи, его одинокие походы всеми стали восприниматься как должное. Лесной край славился непуганой дичью, и порой сюда заезжало охотиться даже столичное панство.
А поручик таскал двухстволку зря. Впрочем, завидев косулю, он вскидывал ружье, целился, но выстрелить так и не мог. Что-то в последний момент останавливало руку, и лесная козочка, порскнув с перепугу, невредимой скрывалась в чаще. После такой попытки Тешевич, как правило, покидал лес и, выбравшись на опушку, шел к тихой заводи, где, сидя на песке, полностью уходил в себя. Только там, в такие минуты, он как бы опять становился мальчишкой, сбежавшим из-под контроля взрослых и упивающимся свободой…
Зато ночами Тешевич частенько просыпался и подолгу лежал, устремив взгляд в темноту. Порой ночные бдения слишком затягивались, тогда поручик не спеша одевался, сходил вниз и, поставив зажженную свечу на стол, мерял шагами небольшой зал, неизменно проходя наискось от старинного дубового поставца до резной двухстворчатой двери…
Вот и сегодня, проснувшись в первом часу ночи и промаявшись в постели до вторых петухов, Тешевич спустился в гостиную. Вспыхнула спичка, и неверный огонек свечки осветил комнату, заставляя медленно отступать затаившийся по углам сумрак.
Поручик постоял у стола, потом привычно пересек зальце и тут, возле поставца, замер. В передней явно ощущалось присутствие кого-то чужого. Еще не веря своей догадке, Тешевич сделал шаг к двери, но тут ее створки с треском распахнулись, и в комнату ввалилось сразу трое вооруженных парней. Поручик, даже не успев толком разглядеть ворвавшихся, нутром понял, с кем имеет дело, а когда самый наглый из них выступил вперед и злорадно произнес:
– А вот и барин пожаловали… – у Тешевича исчезла даже тень сомнения.
– Что вам угодно?.. – холодно спросил поручик, не только не теряя самообладания, а наоборот, медленно наливаясь холодно-спокойной яростью.
– Чего угодно, говоришь?.. – Наглый, держа каваллерийский карабин наизготовку, зашел сбоку и коротко выдохнул. – Деньги есть?
– Разумеется… – Тешевич пожал плечами. – Но не здесь. В кабинете…
– В каби-и-нете, говоришь?.. – Ствол карабина уперся в бок поручику. – Ну веди в кабинет, нехай Васек наш посмотрит, что там у тебя за деньги.
Повинуясь весьма бесцеремонному толчку, Тешевич пошел к лестнице, а Васек – здоровенный патлатый детина с наганом в одной руке и какой-то сумкой в другой, уверенно зашагал следом. Уже на верхних ступеньках, покосившись назад, Тешевич увидел, что два других грабителя, оставшись в гостиной, по-хозяйски принялись рыться в поставце.
В кабинете поручик не спеша вздул крайнюю свечку настольного шандала и затоптался на месте, но не спускавший с него глаз Васек тут же прикрикнул:
– Ну, то де гроши?!
– Здесь… – со вздохом отозвался Тешевич, медленно, словно нехотя вытягивая ящик секретера, куда он давно, еще по приезде, забросил свой, когда-то добытый в лагере, револьвер.
Ни минуты не сомневаясь, что из ящика сейчас начнут появляться монеты или купюры, Васек раскрыл свою кожаную вытертую сумку и подставил ее Тешевичу.
– То сыпь сюды!
– Сейчас…
Поручик опустил руку в ящик, плотно захватил рубчатую рукоять и, машинально отметив, что, в предвкушении добычи, занятый сумкой Васек, отвел ствол своего нагана далеко в сторону, рывком достал пистолет.
Увидев в руках Тешевича оружие, никак не ожидавший такого оборота Васек вытаращил глаза, но поручик не дал ему даже сдвинуться с места. Мгновенно перехватив у противника руку с револьвером, Тешевич спокойно, не испытывая ничего, кроме брезгливости, дважды надавил на спуск.
Два слитных выстрела громом прокатились в гулком по ночному времени доме. Васек с выражением тупого удивления на лице мешком свалился на пол, и тут, к вящему удивлению поручика, снизу, из гостиной, долетел поток яростной брани:
– Ты, сволочь, опять за свое!.. Говорил тебе, не бей буржуя сразу!
Лестница загудела под чьими-то сапогами, и едва дождавшись появления в дверях темного силуэта, Тешевич выстрелил. Бандит мгновенно переломился пополам и с диким криком покатился по лестнице вниз. Поручик тут же притушил огонек свечи пальцами и скользнул на цыпочках к косяку.
Сверху хорошо было видно, как оставшийся грабитель бестолково мечется по гостиной. Сначала он отскочил к двери, потом подбежал к своему товарищу, еще дергавшемуся на последней ступени лестницы, наконец, видимо взяв себя в руки, переступил через вздрагивающее тело и начал медленно подниматься.
Секунду Тешевич колебался, прикидывая, остались ли еще патроны в барабане, но под бандитскими сапогами скрипнула одна ступенька, вторая, и поручик решился. Он внутренне приготовился к сухому щелчку курка, но, на его счастье, еще один патрон был, и вспышка нового выстрела на мгновение отразилась в стеклах окон.
Третий грабитель какое-то время стоял неподвижно, потом медленно завалился назад, и выпавший из его рук карабин, скользнув по перилам, с металлическим лязгом упал на пол. Минуту Тешевич ждал, не появится ли еще кто-нибудь, и лишь убедившись, что в доме все замерло, прокрался к окну.
Возле сарая стояла чужая пароконная бричка, возле которой мельтешили неясные тени. Скорее всего, она подъехала уже после того, как три первых грабителя вошли в дом, но поручику некогда было думать о такой мелочи. Сейчас его просто поразило, что люди, оставшиеся во дворе, никак не среагировали на стрельбу в доме.
Ощупав пальцами барабан и убедившись, что патроны все-таки кончились, Тешевич отбежал к лестнице и поспешно подхватил карабин. Проверив, заряжен ли он, поручик, не торопясь, выбрал из подсумка, висевшего на поясе бандита, снаряженные обоймы и рассовал их по карманам.
Вернувшись к окну, Тешевич долго вглядывался в предрассветную муть, прежде чем понял, что во дворе осталось только двое бандитов, которые сначала зачем-то сновали вокруг каретника, а потом дружно взялись что-то ладить у своей брички.
Покончив с ремонтом, оба грабителя там же, на месте, начали совещаться, нетерпеливо поглядывая в сторону освещенных окон господского дома. По их поведению можно было судить, что других чужаков во дворе нет, и Тешевич, взяв карабин наизготовку, прокрался к парадной двери.
Поручик успел вовремя. Один бандит остался на месте, а второй решительным шагом, по-армейски отмахивая рукой, пошел к крыльцу. Не желая бить мелкое остекление двери, Тешевич улучил момент и, распахнув ногой створку, выстрелил навскидку. Пуля швырнула бандита на песок площадки, а поручик, одним махом перескочив низкую балюстраду, затаился рядом с крыльцом.
И вдруг, откуда-то сбоку, ударил маузер. Стрелок бил прицельно, так как пуля, заставив поручика инстинктивно вжаться в землю, впилась в ступеньку, совсем рядом с его головой. Секундой позже, сообразив, что по нему бьет незамеченный им дозорный, Тешевич откатился в сторону и, не целясь, пальнул из карабина по ограде, за которой укрывался еще один грабитель.
Именно в этот момент, когда перестрелка выплеснулась из дома во двор, подоспела неожиданная помощь. Окно квартиры Пенжонека распахнулось, и оттуда дуплетом пальнул охотничий дробовик. Волчья картечь с воем хлестнула свинцовым градом по той же ограде, одновременно заставив взвиться на дыбы испуганных лошадей.
С храпом они шарахнулись в сторону, и тут кто-то плохо различимый выметнулся из-за ограды, на ходу заскочив в бричку. Второй уцелевший, что так и торчал столбом, вдруг подскочил, перехватил вожжи и, заваливаясь на сиденье, дико гикнул. Лошади в раз рванули, и бричка, кренясь на повороте, скрылась за углом каретника, оставив за собой только пыль да гулкий топот уходившей бешеным аллюром запряжки…