* * *
На прииске Шурка и Чеботарев прожили целую неделю. Передохнув и слегка отъевшись, ранним утром они отвязали бат, чтобы плыть дальше. Их отъезд не должен был вызывать ничьего удивления, поскольку полковник всерьез вошел в роль инспектора, а ниже по реке, верстах в шестидесяти, располагался другой прииск, побогаче, куда они якобы и направились.
На самом же деле напарники проплыли всего верст с десять и, пустив брошенный бат по течению, снова зашагали прямиком. Перевалив поросший лесом водораздел, они вышли на большак, и в первой же деревушке наняли лошадей. На обывательских Шурка и Чеботарев ехали без опаски, так как у полковника, в его "хитрых" голенищах, нашлось еще два удостоверения, на этот раз уже "уполномоченных губернской статуправы".
На последний перегон перед уездным центром Чеботарев попросил мужика-подводчика выехать с первыми петухами. Чалдон, имевший, видимо, свой интерес, охотно согласился, и к городской окраине они добрались часу в двенадцатом.
Чуя близкий отдых, лошади побежали шибче, а возница, одетый по утреннему холоду в серый азям, вывернулся на облучке и, сверкнув спрятанной в бороде улыбкой, поинтересовался:
– У вас тут, господа хорошие, квартера казенная в городе, али как?..
Шурка с Чеботаревым переглянулись, и после короткой паузы полковник деловито спросил:
– А ты что, постой предложить можешь?
– Дык у кума мово стать можно… – Мужик почесал спину кнутовищем. – Изба у него свежесрубленная, духовитая, а вы, понимашь, не мужицкого сословия и к нашему житью не приобычились, чай, губерния не наш медвежий угол.
Чувствовалось, что чалдон осторожно прощупывает своих седоков, и полковник тут же подыграл ему:
– И что, дорого твой кум берет?
– Не дороже других… – Возница тут же перешел на деловой тон и обстоятельно пояснил: – Лишняя копейка она в хозяйстве завсегда сгодится.
Догадавшись, что хитрый чалдон таким образом хочет отплатить городскому куму за свой визит, Чеботарев согласно кивнул:
– Ладно, уговорил, вези в свежесрубленную, а то и правда неизвестно к кому сунут…
Пыльный тракт, с обочинами, поросшими багульником, выводил прямо к городской заставе, но на самом въезде случилась задержка. Во всю ширину улицы гнали на базар лошадей и сбивавшихся кучами, блеявших баранов, а кругом кричали и суетились явно припозднившиеся погонщики. Поднятая копытами пыль грязно-желтыми клубами вилась над тесовыми крышами, и возница, чертыхнувшись, поспешил завернуть в какой-то проулок.
Задами, мимо потемневших и покосившихся дощатых заборов, он выехал на плохо накатанную, поросшую травой колею и довольно скоро остановился возле какой-то усадьбы, спрятавшейся за высокими воротами. Спрыгнув с облучка, чалдон выдернул деревянную щеколду, с петельным визгом распахнул тесовые створки и под уздцы ввел упряжку во двор.
Хозяин, одетый в синюю дабовую рубаху, заросший как лешак, степенно поздоровался с кумом, маленькими медвежьими глазами просверлил приезжих и, только прознав, в чем дело, сразу стал любезен и запросил гостей в горницу.
Внутри дома уютно пахло хлебом, геранью, и еще Шурка уловил еле слышный запах прелого зерна, похоже, хозяин баловался самогонкой. Едва успев войти, Шурка и Чеботарев, не сговариваясь, сели на длинную крашеную скамейку. После тряской подводы сидеть так было невыразимо приятно, и пока хозяйка, еще молодая женщина в светлом ситцевом платье, торопливо собирала на стол, поручик не спеша огляделся.
В горнице было прохладно и темновато, свет и без того маленьких окон загораживали густо разросшиеся герани, посаженные в длинные, глазурованные горшки. Двери и печь украшали большие, синие по желтому полю цветы, а на полу лежали яркие, плетеные из лоскутков половики.
Перекусив на скорую руку и подробно расспросив хозяина, Чеботарев и Шурка через калитку, украшенную кованым кольцом, вышли на поросшую травой улицу. Сориентировавшись, куда идти, Чеботарев уверенно зашагал первым, и минут через десять они уже выходили к центру города. Здесь на углу площади, теперь носившей имя Фридриха Энгельса, торчал шарманщик, и старая заезженная шарманка хрипло играла мотив двадцатилетней давности: "…Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне…"
Некстати вспомнив Харбинского предсказателя, Шурка сбился с шага, и полковник, скосив взгляд на поручика, с усмешкой спросил:
– Ну что, может, прознаем судьбу?..
Шурка молча кивнул, и они остановились возле шарманщика. Его "катеринка", обитая позолоченной жестью и украшенная разноцветными стеклышками, стояла на деревянной ноге и не падала только благодаря широкому кожаному ремню, перекинутому через плечо хозяина. Глядя на Чеботарева ждущими, слезящимися глазами, он старательно завертел ручку, шарманка взвизгнула, и полковник положил руку на ящик с билетиками, пристроенный сверху:
– Ну-ка, кудесник, открой тайну…
Шарманка мгновенно смолкла, пушистая белочка, сидевшая до этого на плече шарманщика, скользнула по руке вниз и, деловито перебрав лапкой билетики в ящике, вытащила один. Чеботарев щедро расплатился, но только отойдя на пару шагов, протянул сложенную вчетверо бумажку Шурке:
– Прочти, а то я суеверен малость…
Шурка развернул листик, там косым, скорее всего детским почерком, было написано: "Бойся черного глаза". Полковник тоже глянул на предсказание и покачал головой:
– Ну что ж, придется учесть…
Шурка удивленно посмотрел на своего спутника. Да, похоже, полковник отнесся к этому серьезно, и дальше они уже шли молча, по периметру огибая мощеную площадь.
В самом центре, возле каменного двухэтажного здания бывшей управы, украшенного вывеской горсовета, Шурка задержался. На чугунных столбах еще красовались старинные, ажурной ковки шестигранные керосиновые фонари. Поручик хотел рассмотреть их получше, но полковник толкнул его, и они, не останавливаясь, прошли дальше, к зданию монастыря, превращенного новой властью в клуб имени Парижской Коммуны и по совместительству в кинотеатр.
Тут керосиновые фонари отсутствовали, но зато, в ногу со временем, дверь обрамляла целая гирлянда электрических лампочек, почему-то забранных проволочной сеткой. Слева от входа, с истрепанной афиши на прохожих смотрели выразительные глаза Веры Холодной, а справа, у своей тележки, скучал мороженщик и топталась какая-то баба, продававшая с лотка пироги.
Полковник провел Шурку чуть дальше и у ворот все того же монастыря остановился. Через щель полуоткрытых створок было видно, что за стеной расположилась воинская часть, во всяком случае, там сновали люди в форме, а у коновязи стояли оседланные лошади. Убедившись, что он пришел куда надо, Чеботарев оттащил Шурку назад к кинотеатру, и они дружно принялись изображать собравшихся поразвлечься горожан, не забывая время от времени поглядывать на калитку проходной, прятавшуюся рядом с воротами.
Ждать пришлось, в общем, недолго. Присутственное время заканчивалось, на улице прохожих стало гораздо больше, какие-то молодые люди начали скапливаться возле клуба, и теперь полковник с поручиком вовсе не бросались в глаза.
Чтобы лучше видеть, Чеботарев даже подошел к краю тротуара и сразу же кивнул Шурке. Яницкий обернулся и увидел, как из калитки вышел щеголеватый военный в темно-синих галифе и кожаной куртке с черным бархатным воротником.
Поручик было решил, что это тот, кого они дожидаются, но Чеботарев отрицательно качнул головой, и Шурка понял, что полковник призывает его быть повнимательнее. Тем временем владелец новенькой тужурки прошел мимо них, на минутку задержался у тележки мороженщика и зашагал дальше, прямо на ходу облизывая сладкий, малиново-красный цилиндрик, зажатый между двумя плоскими вафельками.
Козырев появился на улице почти сразу за начальником в кожанке. Шурка увидел невысокого, полноватого военного в буденновке и военной косоворотке с синими "разговорами", который шел прямо на них. Увидев полковника, он задержал свой взгляд на Чеботареве, оглянулся назад и, остановившись возле афиши с Верой Холодной, негромко спросил:
– Как вы меня нашли?
– Лишний вопрос… – Полковник, стоя спиной к Козыреву, обращался вроде как к Шурке. – Где мы можем поговорить?
– Идите за мной. Ресторан "Медведь". Подсядете…
Короткая профессорская бородка Козырева дернулась вверх, интеллигентское пенсне, чудом державшееся на переносице, строго блеснуло, и он, демонстративно отвернувшись от афиши, как ни в чем не бывало свернул за угол на улицу "Пламя революции" и пошел вдоль решетчатой ограды, заросшей пахучим кустарником.
Городской сад, бывший Купеческий, был разбит у реки, на другом берегу которой стеной стояла тайга. Козырев вошел в центральный вход не задерживаясь, миновал деревянную раковину, где оркестр пожарных, словно разминаясь, пробовал играть тустеп, и вошел в деревянный павильон, у дверей которого на подставке стояло чучело медведя с подносом.
Выждав некоторое время, Шурка с Чеботаревым, неотступно следовавшие за бывшим прапорщиком, тоже вошли в ресторан. До революции здесь кутили богатые купцы, золотопромышленники, а теперь зал был набит разношерстной публикой. В дальнем углу гуляла компания, и какой-то пьяный, размахивая вилкой, громко пел песенку "про цыпленка жареного".
Козырева Шурка углядел на другой, менее шумной половине. Теперь, сидя за столиком без своей буденновки со звездой, он больше походил на приват-доцента, зачем-то обрядившегося в военную форму. Сбоку, почтительно согнувшись, замер официант, а на столе уже высилась бутылка сладкой воды, и были расставлены тарелочки с кетовой икрой, сыром и копченым омулем.
Спросив разрешения, Шурка с Чеботаревым тоже сели за этот столик, и полковник подчеркнуто грубо спросил:
– Мясного, что есть?
Скорчив едва заметную презрительную мину, официант ответил:
– Шнель-клепс, беф-були, эскалоп, ромштекс, – чего изволите?..
– Пару отбивных и пива, – коротко распорядился Чеботарев.
Официант привычно поклонился, а полковник, едва тот отошел подальше, тихо спросил:
– Вы здесь кто?
– Спец при повторкурсах… – так же тихо ответил Козырев и осторожно поинтересовался: – А вы с какой целью?
– В Москву пробираемся… Помочь сможете?
– А документы какие? – Козырев налил себе воды.
– Служащие губстатуправы.
– Тогда литер для железной дороги можно сообразить… Как, делегатами профсоюза конторских служащих поедете?
– То что надо. И не стесняйтесь, пара золотых у нас есть…
Увидев торопившегося к ним официанта, Чеботарев замолчал и, откинувшись на стуле, стал слушать, как за окном пожарные, оставив модные изыски, заиграли вальс "На сопках Манчьжурии"…
* * *
"Отсидеться" в уезде у Козырева Седлецкому так и не удалось. "Буча", поднятая побегом полковника Кобылянского, дошла до самых верхов и к моменту возвращения Седлецкого оказалась чуть ли не в самом разгаре.
Больше того, едва Седлецкий доложил о прибытии, как его обрадовали сообщением, что он включен в комиссию, назначенную по "делу Кобылянского". Так что вместо привычных дел Седлецкому пришлось прямиком отправляться в Комитет.
Комитет размещался на бывшей Губернской, в доме, принадлежавшем раньше купцу Чарукину. Купец был мужик с фантазией, и по его прихоти крыльцо особняка украшали лепные фигуры казаков Ерофея Хабарова.
Седлецкий при входе слегка задержался, любуясь бетонно-бородатыми, вооруженными до зубов первопроходцами, а потом, тряхнув головой, толкнул дверь, и оказался в заплеванном вестибюле, среди толпившихся здесь "пролетариев".
Протолкавшись на лестницу, Седлецкий поднялся наверх, где народу было поменьше, и, без труда отыскав нужную комнату, вошел. Председатель комиссии, военный комиссар Щерба, увидев Седлецкого, приветственно замахал рукой и показал на один из свободных стульев, стоявших по обе стороны от массивного кабинетного стола.
Отделавшись общим кивком, Седлецкий сел и огляделся. Кроме него и Щербы в комнате было еще человек семь, из которых знакомыми Седлецкому были только уполномоченный ГОХРАНа Сатиков, все еще державший на косынке простреленную руку, и неизменно сопровождавший посланца Москвы чекист Чикин.
Остальных собравшихся Седлецкий не знал, но, судя по манере поведения и выправке, по крайней мере, один – пожилой, с коротким седоватым бобриком на голове, – был офицером, другой казался совсем молоденьким, а трое выглядели уж совсем неприметно.
Щерба пересчитал собравшихся, постучал стеклянной пробкой по горлышку стоявшего на столе графина и встал.
– Значитца так, товарищи, поскольку все в сборе, я скажу прямо. Буржуазия и всякая другая контра хочет увезти ценности, принадлежащие трудовому народу, а наша задача этому, так сказать, воспрепятствовать. Оно, конечно, мы поначалу считали, что эти ценности увозит гад Костанжогло, а может, и вправду он чего вывез…
Такое начало удивило Седлецкого. Он хорошо знал, что Щерба зачастую начинал горлопанить по всякому поводу и всегда употреблял вместо "я" "мы" от явного убеждения, что его словами говорит, по крайней мере, вся партия. Однако, судя по всему, сейчас комиссар был растерян, и это не укрылось от остальных, поскольку сосед Седлецкого, худой, с впалыми щеками мужчина, негромко заметил:
– Исключено. Наша агентура в Харбине этого не подтверждает.
– Так, тады к делу… – Щерба крякнул и, явно пытаясь найти нужный тон, продолжил: – Наши люди проявили революционную сознательность, и главный гад, полковник Кобылянский, был обнаружен, но тут отдельные наши товарищи…
– Что товарищи?! Что? – сразу пошедший красными пятнами Чикин сорвался в крик: – Да я!..
– Помолчи! – в сердцах треснул по столу кулаком Щерба. – Если б ты там, едрена вошь, не лопухнулся, мы б здеся не парились!
Хорошо ознакомленый с предысторией дела Седлецкий вздрогнул от неожиданного крика и, понимая, что совещание грозит перейти в обычную перепалку, поднял руку:
– Товарищ Щерба, имею замечание.
– Давай, товарищ Седлецкий, – Щерба облегченно вздохнул и сел.
– Считаю, – Седлецкий многозначительно прокашлялся, – товарищ Чикин поступил правильно.
Члены комиссии переглянулись, а у Щербы одна бровь полезла кверху, однако, заметив это, Седлецкий только чуть повысил голос и продолжал:
– Как я понял, полковник Кобылянский стрелял раза два или три и всего-то слегка зацепил плечо товарищу Сатикову. И никуда бы он не сбежал, если б не этот самый трус-ездовой. Вот кто истинный виновник побега, а не товарищ Чикин. Кстати, товарищ Чикин, – обратился прямо к чекисту Седлецкий, – что сам ездовой говорит по этому поводу?
– Да ничего он, падла, не говорит! – выругался Чикин. – С перепугу ничего вспомнить не может!
– Ну хоть, где полковник с пролетки спрыгнул, помнит? – спросил Седлецкий.
– Да, говорю, ни хрена он не помнит! Одно талдычит, на переезде еще был, а потом нету!
– Товарищи, а на поезд он сесть не мог? – Седлецкий по очереди посмотрел на сидевших вокруг стола членов комиссии.
– Исключено, – после короткой паузы отозвался худой. – Мы кондуктора товарняка допросили. Утверждает, никто не садился.
– Похоже, он в предместье прячется, – предположил сосед худого. – Самый обывательский район. По-моему, там искать надо…
– Будем искать! – загорячился Чикин. – Будем!
– Послушайте! – вмешался третий, незнакомый Седлецкому член комиссии. – А на кой нам черт, собственно говоря, этот полковник? Ну, сбежал, понятно, но документы-то у нас!
– Правильно, вот они, – облегченно вздохнул Щерба и положил руку на лежавшую перед ним тоненькую папочку.
– Давно бы так… – желчно заметил худой и добавил: – Раз полковника прохлопали, так и кудахтать нечего…
Седлецкий осторожно покосился на говорившего. Судя по тому, как на это замечание среагировал Щерба (а председательствующий всего лишь страдальчески сморщился, что совсем не походило на весьма ершистого комиссара), можно было судить, что главный здесь именно этот впалощекий.
Седлецкий пораскинул мозгами и сделал из всего услышанного вывод, что его сосед, похоже, держит в своих руках все зарубежные связи, а дело, которым сейчас занята комиссия, для него так, побочное, и к поискам ценностей он относится весьма скептически.
Тем временем Щерба, молча проглотив реплику, после короткой паузы снова заговорил:
– Тогда, значитца, мы имеем… – Он раскрыл папку и начал перебирать лежавшие там бумаги из пакета Кобылянского. – Опись всего спрятанного, но это, я думаю, сейчас не важно…
– Как это не важно? – снова перебил Щербу худой. – Еще как важно! Немедленно взять на заметку и как только где что появится, сразу докладывать!
– Так это по его части, – нашелся Щерба и ткнул рукой в сторону Чикина. – А по нашей вот. Непонятный текст и карта…
– Почему же непонятный? – не проронивший до сих пор ни единого слова похожий на офицера член комиссии внезапно заговорил: – Вы передали нам копию, у нас в шифровальном отделе поработали, и не позднее чем завтра-послезавтра мы будем знать все, что там написано.
– А что-нибудь уже ясно? – поинтересовался худой.
– Конечно, – офицер всем корпусом повернулся к нему. – Это описание места, особенности заложения и такое прочее.
– Так почему не докладываете? – тут же повысил голос Щерба.
– Сделаем все и доложим, – офицер никак не прореагировал на начальнический тон Щербы.
– Я думаю, карта главное, – поспешил вмешаться Седлецкий и спросил: – Как я понял, у нас тут есть картограф?
– Есть, – отозвался сидевший в самом углу скромный молодой человек.
– Доложи, – коротко бросил Щерба.
Картограф поспешно вскочил и, глотая от волнения окончания слов, начал:
– Карта практически немая, но там есть с одной стороны железная дорога и, как мы поняли, шоссе. Значит, при детальном изучении, есть возможность точно, – картограф чуть споткнулся на слове, – и-ден-ти-фи-ци-ровать местность. Но это вопрос времени.
Видимо, не поняв значения сказанного, Щерба заморгал, и тут худой, решительно взяв инициативу в свои руки, резко бросил:
– Вопрос совершенно ясен. Как только будет закончена работа с документами, надо немедленно приступать к делу, сосредоточив все в руках "тройки". Старшим предлагаю товарища Седлецкого, членом товарища Сатикова, а третьим…
Худой выжидательно посмотрел на Седлецкого, и тот, догадавшись, что вопрос о его назначении был решен заранее, а вдобавок еще и поняв, чем вызвана задержка, рассудительно сказал:
– Если мне оказано доверие, то я считаю, надо третьим взять товарища Чикина.
Видимо, Седлецкий угадал правильно, так как худой утвердительно кивнул, а чекист преданно и благодарно посмотрел на новоназначенного председателя "тройки"…