Закрыв ворота, поручик ощутил, как жаркий запах бензина сменился цветочным ароматом. От цветника вдоль каретника тянул освежающий ветерок, и Тешевич пошел ему навстречу, размышляя про себя, есть ли связь между словами доктора, приобретенным автомобилем и собственным настроением. Скорее всего, просто подействовала хорошая летняя погода, но поручику очень хотелось думать, что доктор прав и яркий, как попугай, "аэро" тоже внес свою лепту…
Возле буйно разросшегося цветника Тешевич остановился. Сейчас, глядя вокруг себя совсем другими глазами, он впервые обратил внимание, что трудами Пенжонека, усадьба перестала выглядеть заброшенной и приобрела почти довоенный облик. Даже хорошо видимый от цветника фронтон барского дома был заново выкрашен, а обломанная по краю резьба восстановлена.
Отметив это, Тешевич одобрительно качнул головой, ступил на посыпанную желтым песком дорожку и, дойдя до первого поворота, остановился как вкопанный. Возле заросшей диким виноградом стены стояла миловидная девушка и во все глаза смотрела на неожиданно возникшего перед ней поручика.
Тешевич заметил, что сорванный цветок в ее руке испуганно вздрагивает, и усмехнулся:
– А ты кто?
– Я?.. Хеленка… – девушка густо покраснела и робко, с запинкой, спросила: – А вы?.. Вы… Пан Алекс?
– Подожди, подожди, – догадался Тешевич. – Так это ты племянница Пенжонека?
– Я… Мы только что приехали… И я не знаю, можно ли…
– Можно. Все можно. Чувствуй себя как дома… Хеленка!
Тешевич улыбнулся и, чтобы не смущать девушку, пошел обратно, испытывая странное чувство, что и такой день, и такая встреча уже когда-то были, лишь лицо девушки, которое он попытался вспомнить, странно смазывалось и как бы заменялось другим…
* * *
Не желая месить пыль дорожной колеи, Шурка шел травянистой обочиной, с интересом поглядывая по сторонам. Порядок деревенской улицы состоял из теснившихся друг возле друга хат, крытых дранью или соломой, глухих стен сараев и дощатых заборов. Впереди улица расширялась, и там виднелся купол сельской церквушки, а в лучах предвечернего солнца поблескивали оцинкованной жестью крыши трех или четырех домов сельских богатеев.
Кожаная подметка новенького ботинка скользнула по траве, щиколотка подвернулась, и Шурка испуганно замер, ожидая боли в районе свежезатянувшейся раны. Но боли не было. Поручик снова, теперь уже нарочно, несколько раз подвернул ногу и удовлетворенно крякнул. Сегодня он провел на ногах почти целый день, и ни разу недавнее ранение не напомнило о себе.
В глубине души Шурка опасался, что ему еще рановато идти с отрядом, но сроки поджимали, и он скрепя сердце решился, полагая, что верхом сможет передвигаться без помех. И вот теперь прятавшийся где-то внутри подспудный страх отступил, давая место уверенности в своих силах. Шурка еще раз для надежности изо всей силы топнул раненой ногой и довольный зашагал дальше.
Штаб отряда, как обычно, разместился в доме священника. Когда Шурка вошел на подворье, первое, что ему бросилось в глаза, был погреб, сооруженный из гнутых металлоконструкций, знакомых Яницкому еще с той войны.
Педантичные немцы часто не строили бревенчатых бункеров, а возили сборные доты из Германии и устанавливали их в окопах. Похоже, рачительный батюшка присмотрел такой бункер на брошеной позиции и соорудил из него шикарный погреб.
В остальном двор ничем особо не отличался. Здесь возились куры, и важно, потряхивая крыльями, шествовал в сторону летней кухни крупный индюк. Правда, тут уже была сооружена временная коновязь, возле которой с храпом ссорились упитанные жеребцы, и еще хозяйственно дымившую печь от двора отгораживал самый настоящий казацкий плетень, на кольях которого уже сушились неизменные глечики.
Адъютант атамана, бравый хорунжий с лихо выпущенным из-под кубанки чубом, стоя на крыльце, собственноручно драил суконкой щегольские кавалерийские сапоги. Завидев Яницкого, он тут же бросил свое занятие и дружески помахал рукой.
– Витам, пана поручика! Не пора сменить мундир?..
Фамильярность казака царапнула по Шуркиному самолюбию, но он подавил вспышку в себе и покосился на собственный наряд. Одет он конечно же был не по форме. Последнее время Шурка приспособился носить варшавский пиджак в талию, темносерое галифе для верховой езды и вместо сапог – модные, шнурованные почти до колен кожаные ботинки с туго прошитым рантом.
Шурка поднялся на крыльцо, уловил идущий от адьютанта дух хлебного самогона в смеси с табачным дымом и прошел в дом. Там в большой комнате, служившей хозяину и столовой и гостиной, собрался весь командный состав. Яницкий запоздал, и его появление встретили радостным гулом.
Надо сказать, Шурка как-то сразу пришелся ко двору всей этой разношерстной воинской братии, собравшейся под знамя атамана с весьма громким именем. Наверно, сыграла свою роль и прошлая служба Яницкого, и его недавний вояж из Харбина, а, скорее всего, четко угаданная всеми Шуркина непримиримость.
Даже сам атаман, человек весьма крутого нрава, сидевший во главе стола и бывший изрядно "под шофе", переставши мурлыкать какой-то романс, дружески попенял Яницкому:
– Опаздываете, поручик…
– Виноват, исправлюсь!
Шурка залпом осушил предложенную ему "штрафную" и, подсев к столу, налег на закуску. За хлопотами днем поесть было недосуг, да и то, что нашлось в доме батюшки, никак не походило на котловое довольствие. Утолив первый голод, Шурка отодвинул прибор и огляделся. Господа офицеры сидели крепко. Стол был заставлен закусками, а на самой середине, над медным тазиком для варенья, явно позаимствованном у хозяев, в спиртовом пламени уже истаивала головка сахара.
На Шуркин взгляд, время для пунша еще не наступило, но, приглядевшись, Яницкий понял, что собравшиеся не случайно взяли столь крутой темп, да и судя по общему разговору, уже выходившему за рамки приличий, стало ясно, что причиной такого застолья конечно же был предстоящий поход.
Тем временем разговор за столом становился все более острым. Каждый из сидевших здесь волей или неволей думал о том, что их ждет дальше, и если раньше высказывались осторожно, то сейчас алкоголь постепенно развязывал языки. Иначе ничем другим Шурка не мог бы объяснить, почему кряжистый, молчаливый есаул неожиданно поднял стакан и коротко бросил:
– Ну, господа, за удачу!
Все дружно выпили, и только потом штабс-капитан, сидевший напротив есаула, поправив щегольское пенсне, ехидно заметил:
– А вы что, позвольте спросить, сомневаетесь?
– Никаких сомнений! – коротко отрубил есаул. – А пью, щоб щабли не брали, щоб кули не миналы, головоньки наши!
Слова украинской песни прозвучали странным диссонансом, и в наступившей на минуту тишине въедливый штабс-капитан, обращаясь уже ко всем, поинтересовался:
– А все-таки, господа, что вы думаете?
– Что тут думать, – бросил кто-то с дальнего конца. – Порубаем красную сволочь по мере возможности и назад!
За столом враз загалдели, и в общем гаме Шурка улавливал только отдельные реплики вроде:
– А вдруг повезет!
– Мужики поддержат!
– И не надейтесь!
Внезапно сиднем сидевший во главе стола атаман треснул кулаком так, что остаток истаявшего сахара плюхнулся прямо в спирт, и рявкнул:
– Тихо, господа! Как бы там ни было, мы пойдем! В конце концов, это наш долг!
– Конечно, – немедленно согласился есаул и зло добавил: – Иначе эти полячишки нас и кормить не будут.
К величайшему Шуркиному удивлению, только что буквально взорвавшийся атаман каким-то упавшим голосом возразил:
– Не надо, господа, не надо, прошу вас… Так сложились обстоятельства. Это политика, господа…
– А, какая власть, такая и политика! – махнул рукой есаул и подытожил: – Красные сюда свои банды шлют, поляки в ответ туда, а шашкой размахивать, господа, приходится нам…
– Но тогда зачем вы идете?
Порядком захмелевший штабс-капитан приподнялся за столом и пьяно уставился на есаула через стекла съехавшего набок пенсне. В свою очередь есаул, обведя всех тяжелым взглядом, отчеканил:
– Я, господа, привык без затей. Да, я иду. Зачем? Да хотя бы для того, чтобы порубить десяток комиссарствующих жидов!
Слова есаула враз перекрыл одобрительный гул общей ругани, поминавшей уж совсем по-простому евреев, комиссаров, ЧК, а заодно и поляков вкупе с прочими иноверцами. Шурка тоже хотел вмешаться, но как раз в этот момент в комнате появился до этого где-то пропадавший адъютант и без всякой субординации, обратившись прямо к Яницкому, сообщил:
– Господин поручик, вас там какой-то пан добивается.
– Где он? – как бы стряхивая наваждение, Шурка помотал головой.
– Я его с казаком к вам на квартиру отправил, пусть там ждет…
За столом как раз собирались разливать пунш, и Шурка, испросив взглядом разрешения атамана, незаметно покинул застолье. К вящему удивлению поручика, на квартире его ждал не капитан Вавер, как было предположил Яницкий, а неожиданно возвратившийся из Парижа полковник Чеботарев.
Он, видимо, только что зашел в дом и теперь с интересом осматривался. В комнате было две железных кровати, стол и лавка, покрытая домотканым половиком. Еще в красном углу перед иконами в окладах из фольги теплилась лампадка, да попахивала керосином стоявшая посреди стола семилинейная лампа.
Увидев Шурку, полковник, словно они расстались час назад, помахал ему рукой и кивнул на обстановку:
– Что, это тебе не варшавские апартаменты?
– Но и не охотничья фанза… – в тон ему отозвался Шурка.
– Ну, там хоть мух нет, – сразу возразил Чеботарев.
Мух действительно была пропасть. Шурка немедленно снял с изголовья полотенце, украшенное красными вышитыми петухами, и принялся махать им по всем углам. Полковник, помогая ему, тоже замахал фуражкой, и через минуту-две темное мушиное облако как бы растворилось в оконном проеме.
Шурка сразу же прикрыл створки, накинул для надежности крючки рамы и повернулся к Чеботареву:
– С возвращением вас!
– Да уж… – Полковник опустился на лавку и показал на вторую кровать. – Напарник скоро заявится?
– А я сам, хозяева на сеновал перебрались, так что, если что, коечка в вашем распоряжении.
– Вот это кстати… – Чеботарев расстегнул воротник рубахи и деловито спросил: – Значит, ты с ними?
– Да, – коротко ответил Шурка.
– Ну и дурак, – добродушно заметил Чеботарев.
Шурке вспомнился недавний шум за столом, и он нахмурился.
– Не отговаривайте, господин полковник, потому как, если есть хоть малейший шанс, я все равно пойду!
– Знаю, что пойдешь… – Чеботарев вздохнул и по-медвежьи заворочался на лавке. – Эх, Шурка, Шурка, если б ты только знал, какие силы во всем этом заинтересованы…
– Знаю, – Яницкий сердито вскинул голову. – Поляки. Благодетели наши…
– М-да, – Чеботарев наконец-то устроился поудобнее. – Вон Александр Освободитель хотел конституцию ввести, а его бомбой… Все говорят, в пятом году народ поднялся, а на самом деле японские деньги работали. И большевичков этих тоже деньги, только немецкие, нам подсудобили, про остальных и не говорю… А ты мне – поляки… Поляки что, так, пустое. Всему вашему рейду грош цена в базарный день. Все, что с той стороны делается, мужички в ту же "двуйку" чуть ли не каждый день доносят. Вот так-то…
Если бы Чеботарев не говорил все это с такой грустью, за которой угадывалось точное знание, может быть, Шурка б и сорвался, но именно интонации полковника заставили поручика тихо сказать:
– И все равно, я не могу отказаться…
– А отказываться, Шурик, не надо. Я знал, что ты пойдешь, потому и торопился.
– Что, есть дело? – оживился Яницкий.
– Есть, – Чеботарев отодвинул в сторону мешавшую ему керосиновую лампу. – Отряд ваш красные, так или иначе, расколотят, поэтому ты удерешь раньше…
– Как тогда, в Манчьжурии? – напомнил Яницкий.
– Именно, – улыбнулся Чеботарев. – Пиджачок свой на толстовочку сменишь, и упаси тебя бог форму напяливать. Тебе в штатском будет способнее. Купишь билетик и ту-ту… В поезде у народа язык развязывается, а еще лучше в пивной у нужного места посидеть, послушать… Поверь мне, и расспрашивать никого не надо будет. Так информацию соберешь и – обратно. А вдруг сцапают, так я тебе легенду приготовил.
– Это какую же? – заинтересовался Шурка.
– Ты, альфонс варшавский, застрял в Одессе… Ты ж вроде жил там одно время, так? – уточнил Чеботарев.
– Так, – подтвердил Шурка.
– Ну вот, документы тебе сделал Яков Гринблат, а встречался ты с ним в заведении Яшки Либермана.
– А цель-то какая? – усмехнулся Шурка.
– О, цель это главное… – Чеботарев многозначительно поднял палец. – Пробираешься ты в одно имение под Елабугой. Там хозяйка золотишко припрятала. Это, брат ты мой, сработает…
– Так за ним же и полезут!
– А оно там есть! – расхохотался полковник.
– Так это… – наконец-то догадался Шурка.
– Оно самое, – оборвал его полковник и придвинулся ближе. – Сиди и слушай внимательно.
Чеботарев зачем-то глянул в окно и, вытащив из кармана сложенный вчетверо план, развернул его на столе…
* * *
Полковник Кобылянский, помахивая тросточкой, шел по Гиринской. Чувство звериной настороженности все еще не отпускало его даже здесь, в центре, и полковник то и дело вздрагивал от ставшего непривычным городского шума, крика разносчиков и автомобильных клаксонов.
Последнее время он жил то в одной, то в другой лесной деревушке, а то и вообще скрывался на дальней таежной заимке. Знакомство со смекалистым мужиком привело полковника не куда-нибудь, а в ряды повстанцев, что поначалу вселило некоторую надежду, но в конце концов обернулось новым разочарованием.
Там, в таежной глухомани, у полковника было время поразмыслить о том, что вокруг происходит, и он, разобравшись во всем досконально, принял решение. Поскольку надежд на мало-мальски приемлемый исход не было никаких, полковник выбрал момент и с группой манчьжурских переселенцев ушел за кордон.
Правда, во всей этой лесной эпопее нашелся и один положительный аспект. Полковник Кобылянский, избавившись от всех и всяких иллюзий, научился осторожности. Теперь его уже нельзя было захватить за карточным столом и вот так просто вести под дулом пистолета.
Но, как с горечью констатировал сам для себя Кобылянский, от всех своих иллюзорных надежд он так и не сумел избавиться, что и привело его в Харбин, заставив по заранее условленному телефону позвонить Костанжогло.
Дойдя до кафе "Марс", полковник Кобылянский остановился и начал осматриваться по сторонам, ища Костанжогло. Мимо сновал разноязыкий люд, ехали повозки, коляски и даже автомобили, но, сколько ни присматривался полковник, его никто не ждал.
Слегка запыхавшийся Костанжогло появился минут через десять и, едва завидев Кобылянского, еще издали принялся разводить руками, явно извиняясь за опоздание. Последнее время полковнику и самому пришлось оставить условности, но он все же недоуменно пожал плечами.
По какому-то внутреннему наитию они оба не стали выражать особо бурной радости по поводу встречи, а обменявшись вежливыми поклонами, не спеша пошли рядом в сторону пересечения Гоголевской и Артиллерийской.
Так, молча, прошли примерно квартал, прежде чем Костанжогло, догадавшись, что выговора за опоздание не будет, задумчиво произнес:
– А мы уж бояться начали, что вы не вырветесь…
– Это почему же? – удивился Кобылянский.
– Как почему? – Костанжогло недоуменно посмотрел на полковника. – Вас же арестовать пытались…
– Откуда прознали? – сухо поинтересовался Кобылянский.
– Козырев сообщил. Ему откуда-то узнать удалось.
– Вот как…
Кобылянский умолк и зашагал дальше, ничего не замечая кругом. Как тогда, в лесу, на телеге, при разговоре со смекалистым мужиком, в словах Костанжогло полковнику послышалось доброе предзнаменование, и ему опять показалось, что не все потеряно. В самом деле, его пытаются арестовать, а известие об этом за считаные дни попадает не куда-нибудь, а прямиком в Харбин. Значит, есть связь, есть верные люди и вместе с ними возможность знать все, что происходит там, за кордоном. Кобылянский приободрился и, даже почувствовав некую уверенность, деловито спросил:
– Как получили сообщение?
– Китаец один золотую тропу держит.
– Что это значит? – не понял Кобылянский.
– Китайцы-добытчики в тайгу ходят, – пояснил Костанжогло. – Пушного зверя бьют, женьшень ищут, ну и конечно же панты.
– А почему золотая? Добыча, что ли, богатая?
– И это есть, – согласился Костанжогло, но добавил: – Я, правда, думаю, они там и золото по укромным местам моют.
– И что, заодно и письма носят? – усмехнулся Кобылянский.
– Да нет, письма опасно, – Костанжогло на всякий случай оглянулся. – Устно, по эстафете передают, вроде как сообщения о родственниках. Кто, где и все такое прочее…
– Но, а китаец этот надежный? – засомневался Кобылянский. – Его-то откуда взяли?
– Вполне, – успокоил полковника Костанжогло. – Это некий Че-Юнь. Чеботарев говорил, он еще у графа Игнатьева работал, в японскую.
– И что же, он регулярно сообщения шлет или так, от случая к случаю?
– По мере необходимости, – Костанжогло коротко хохотнул. – Да, забыл сказать. На вашу приманку чекисты-таки клюнули. Выкопали пустой сундучок, думаю, теперь головы ломают, куда ценности делись…
– А это как узнали? – спросил Кобылянский. – Тоже Че-Юнь?
– Тоже, – подтвердил Костанжогло. – Он самолично чекистов на полянку водил, так что не извольте беспокоиться, господин полковник, новости из первых рук.
Кобылянский снова замолчал и теперь посмотрел вокруг совсем другими глазами. Сейчас они шли по тихой улочке, где возле каждого двух– или трехэтажного дома, был разбит обязательный цветничок или заросший кустами палисадник. Такое окружение успокаивало, и можно было кое-что прикинуть. Так, занятый своими мыслями Кобылянский миновал улочку, свернул за угол и остановился, когда Костанжогло неожиданно предложил:
– Давайте зайдем. Мы тут с Чеботаревым частенько бывали.
Кобылянский поднял голову и, заметив на стене вывеску домашней столовой, пожал плечами:
– Ну что ж, можно и зайти…
Внутри заведеньице выглядело довольно уютно, однако оно несколько не вязалось с обликом большого города, и Кобылянский, которому вдруг захотелось забыть таежные скитания, неуверенно предложил:
– А может, в какой ресторан, а?
– Ну нет, господин полковник, нам с вами сейчас в ресторан нельзя… – Костанжогло присел за столик и спокойно пояснил: – Вас ведь наверняка выслеживают, и вообще, я считаю, вам в Харбине задерживаться не стоит.
– Выслеживают?.. Здесь? – удивился Кобылянский.
– Именно здесь, – подтвердил Костанжогло. – У красных своей агентуры тут полным-полно, а вы им пустой сундучок предложили, так что должны понимать…
– Это что же, есть примеры? – Кобылянский посмотрел вокруг совсем другими глазами.
– Сколько угодно. Отряд, с которым Чеботарев уходил, в засаду попал, а не так давно, говорили, с той стороны целая банда прорвалась и поселенье казаков-беженцев в дым…
– Даже так… – Кобылянский покачал головой. – И что же вы предлагаете?