Шурка послушно ухватился за железный прут и, уловив, что он слегка "дышит", попробовал протолкнуть его выше. Медленно, с деревянным писком стержень подался из гнезда. Шурка тут же начал его как бы выкручивать, и преграда, вырвавшись из нижнего гнезда, рывком ушла вверх, освободив узкую щель.
– Теперь что, второй? – Шурка ухватился за соседний прут.
– Не замай, – остановил его Фрол. – Наши мужики, из повстанцев, на всяк случай один только выкрутили. Лезь, барин. Протиснешься помаленьку, а я тут помогу малость…
– Тебя же самого сюда засадят…
Говоря так, Шурка уже поспешно сунул плечо в щель и начал, упираясь носками ботинок в скат бревен, выбираться наружу.
– Не боись, барин… – Старик с неожиданной силой потянул Яницкого на себя. – Про ентот прут мало кому ведомо, а ключ у комитетчиков, с них и спрос.
– Ну, если так…
Шурка энергично брыкнул ногами и головой вниз свалился прямо в лопухи. Старик помог ему встать на ноги и тут же потянул за собой:
– Идем, я тебя на стежку выведу.
Задами они миновали деревню, и уже очутившись на слабо различимой среди деревьев тропе, старик остановился.
– Погодь, барин, ты где золотишко искать-то должон был?
– Значит, достали? – Шурка понял, что в деревне всем все давно ясно и на всякий случай оглянулся.
– Знамо дело, – старик как-то странно хихикнул.
– Ну, тогда и говорить не о чем… – Шурка попробовал сориентироваться.
– Нет, ты скажи, где само?
Настойчивость старика была непонятной, и вдруг подумав, что старик набивается в долю, Шурка коротко бросил:
– В подвале, по правую руку восьмой кирпич сверху…
– Правильно, – старик удовлетворенно хмыкнул. – Потому как я сам ентот кирпич в стенку и закладал.
– Ты? – опешил Шурка. – А зачем голову морочил?
– А затем, барин, что все должно быть по справедливости. Землю мужики у Ляксандры Ляксевны взяли, потому как она мужицкая, а цацки барыни вот, неси ей…
Бывший камердинер ткнул узелок в руку Яницкому, и Шурка, взяв его, ощутил необычную тяжесть. Поворот был столь неожиданный, что Шурка только растерянно произнес:
– Ну как же так…
– Иди уж, чего там, ежли что, комитетчики все одно захапают, а так все по справедливости, – строго повторил старик и совсем по-свойски подтолкнул Шурку: – Давай, барин, стежкой через лес, как раз к рассвету в городе будешь. А как Ляксандре Ляксевне узелок отдашь, передай, Фрол, мол, кланялся…
Не зная, как поступить, Шурка затоптался на месте, а тем временем Фрол неслышно отступил назад, и через пару минут силуэт старика как бы растаял в ночном сумраке…
* * *
Пароходик, принадлежавший раньше купцу Сипягину, был переименован в "Спартак", но старое название "Пахарь" напоминало о себе то со спасательного круга, то с пояска до блеска начищенной корабельной рынды.
Старательно молотившие воду плицы выпускали из-под колесных кожухов остававшиеся за кормой две пелопенные полосы, а по обоим берегам реки, медленно уходя назад, величественно проплывала начинавшаяся от самого уреза тайга.
Стоя рядом с Седлецким на палубе, Козырев глазел по сторонам, удивляясь в душе случившейся с ним метаморфозе. Еще пару дней назад он, как обычно, ходил на службу, а теперь плыл на пароходе, имея конечной целью не что-нибудь, а ставшую теперь столицей Москву.
Неделей раньше к нему в уезд, как снег на голову, свалился Седлецкий и с ходу заявил, что есть возможность перебраться из Сибирской глухомани в центр. Козырев, и сам давно об этом подумывавший, согласился без колебаний, и теперь они вдвоем добирались по реке к железной дороге.
Проводив взглядом очередной поросший лесом увал, Козырев повернулся к Седлецкому.
– Слушай, Владек, а не рано ли мы в Москву собрались?
– Нет, – усмехнулся Седлецкий и пояснил: – Время подошло, да и момент подходящий вышел…
– Что еще за момент? – поинтересовался Козырев.
– А помнишь, я тебе про полковника с бриллиантами говорил?
– Ну, – Козырев напрягся.
– Так вот, при нем бумаги были, карта и все такое прочее. Мы в них разобрались, и мне поручили все эти ценности изъять.
– И что, нашли? – голос Козырева едва заметно дрогнул.
– Найти-то нашли, только сундук к тому времени уже пуст был.
– Сундук? – Козырев недоуменно посмотрел на Седлецкого и, начиная кое о чем догадываться, поинтересовался: – И где же?
– У двенадцатого разъезда.
– Значит, вас опередил кто-то, – с деланым сочувствием вздохнул Козырев.
– Выходит, так, – согласился Седлецкий.
Козырев помолчал и после короткой паузы спросил:
– Ну ладно, эти ценности дело десятое, но при чем тут момент?
– А при том, – весело рассмеялся Седлецкий, – что с тех, кто полковника упустил, теперь особый спрос, а я свое дело сделал, понимаешь?
– Подожди, подожди, – в свою очередь усмехнулся Козырев. – Ты, значит, на коне и под эту марку себе перевод выхлопотал?
– Ну вот, наконец-то сообразил…
– Да, правильно говорят, нет худа без добра, – негромко отозвался Козырев и облегченно вздохнул.
В этот момент в толпе собравшихся на носу парохода палубных пассажиров заиграла трехрядка, и Козырев, посмотрев в ту сторону, увидел, как матрос в умопомрачительных клешах вышел в круг. Гармонист рьяно рванул меха и под знакомый мотив "Яблочка" кто-то выкрикнул:
– Эх, ды яблочка, ды куды котисси!..
– В Губчека попадешь, не воротисси… – вполголоса, зло закончил за крикуна Седлецкий и повернулся к Козыреву. – Пошли, Славик, посмотрим, что там за гармидер…
Они начали пробираться ближе, и тут совершенно неожиданно Седлецкий столкнулся со знакомым. Тот, видимо куда-то командированный, обрадовался встрече:
– А-а-а, товарищ Седлецкий! Вас, прямо, не узнать.
– В Москву еду, так что положение обязывает, – ответил Седлецкий и, явно избегая расспросов, поинтересовался: – Что тут за веселье?
– Да вот, – пояснил командированный, – наш партийный товарищ домой едет. Его сюда к нам в затон с Урала присылали.
– Так, выходит, это он рад-радешенек? – усмехнулся Седлецкий.
– Нет, что вы! – взмахнул руками командированный. – Понимаете, сын у него родился, а жена письмо прислала, как назвать спрашивает. Вот он всю ночь имя и придумывал!
– И, надо полагать, придумал… – с какой-то странноватой интонацией сказал Седлецкий и только потом спросил: – Какое же?
– Замечательное! Выдерзнар!
– Что, что? Это имя такое? – не выдержав, вмешался Козырев.
– Конечно, – радостно подвердил командированный и пояснил: – Только шифрованное. Полностью: "Вы держите знамя революции"!
– Замечательное имя, – согласился Седлецкий и, пользуясь тем, что круг плясавших расширился, а любопытный командировочный на какой-то момент отвлекся, потянул Козырева в сторону. – Пошли, Славик, здесь все ясно…
Они не спеша прошли вдоль борта и спустились в корабельный салон. Время шло к обеду, и здесь уже началось кое-какое шевеленье. Усаживаясь за стол, Седлецкий презрительно фыркнул:
– Ты посмотри, Славик, – Сибирь Сибирью, а вот тот прямо тебе стюард… – Седлецкий с улыбкой показал на человека из пароходной обслуги, действительно отличавшегося от прочих белоснежной курткой.
– А что Сибирь? – несколько обиделся Козырев. – Да тут, знаешь, как все еще развернется…
Козырев умолк на полуслове, потому что стюард, то ли перехватив взгляд, то ли по своей инициативе, подошел к столу и поклонился:
– Чего изволите?
– А что можете предложить? – усмехнулся Седлецкий.
– Р-рекомендую… Пиво "Кучинское", свежее, только что на пристани получили…
– Да ну! – обрадовался Козырев. – Может, и раки есть?
– Извините-с, раков не держим. Могу предложить балычок…
– Ну балык так балык, – кивнул Козырев, и стюард снова поклонился.
– Сей момент…
Позже, когда янтарный балык, лежавший на тарелке, уполовинился, Козырев, запивая деликатес действительно отменным пивом, поинтересовался:
– Слушай, Владек, ты сказал, время сейчас подходящее…
– Так ясное ж дело, – Седлецкий отставил пустую кружку в сторону. – Ты сам посуди, Славик. Большевики со своей идеей всеобщей социализации провалились с треском. Из военного коммунизма ничего, кроме всеобщего бунта, получиться не может.
– Что-то я об этом в газетах не читал, – усмехнулся Козырев.
– И не прочитаешь, в газете так, отголоски, да и те теперь в одностороннем освещении…
– Это заметно, – вздохнул Козырев и, сдув пену, сделал пару глотков. – Но одно то, что НЭП начали…
– Вот-вот, – подхватил Седлецкий. – И не только НЭП. Наполеона из наших маршалов не вышло, это раз. Всемирная революция – блеф, это два. Возврат частного предпринимательства, это три.
– Так зачем тогда весь этот сыр-бор? – сердито спросил Козырев.
– А затем, – с жаром пояснил Седлецкий, – что мужик наконец-то получил землю, это раз, сословные перегородки сломаны, это два и, наконец, для таких, как мы с тобой, дорога открыта, это три!
– Не понял, – удивился Козырев, – какая у нас может быть дорога?
– А такая! Ты что думаешь, все эти революционные михрютки способны что-то построить? Да никогда в жизни!
– Вот на что ты расчитываешь… – Козырев вздохнул. – Вот только, как я заметил, этим михрюткам самим очень нравится начальниками быть.
– И правильно, пусть начальствуют, головтяпствуют, в результате все равно – пшик. Для настоящей работы нужны другие головы, образованные, предприимчивые…
– И проверенные, – закончил за него Козырев.
– Точно! – с удовлетворением заключил Седлецкий.
Козырев, осмысливая услышанное, немного помолчал и после короткого раздумья спросил:
– И куда, ты думаешь, нам подаваться?
– В науку, Славик, в науку! Мы с тобой, как-никак, Московский университет закончили, а это, брат ты мой, ого-го! Ведь профессором после церковно-приходской школы не станешь.
– Ну что ж, может, ты и прав. "Выдерзнаров" этих тоже кому-то учить надо… – и Козырев, с усмешкой, знаком показал следившему за ними вполглаза стюарду повторить заказ…
* * *
Жизнь в усадьбе нет-нет да и заставляла Тешевича вспомнить о глазастой девчонке. Но воспоминания эти были мимолетны, и ничто не мешало поручику предаваться своему новому увлечению, гоняя по окрестностям на становившемся привычно-послушным "аэро". Вот и сегодня, намереваясь идти в каретный сарай за автомобилем, Тешевич приметил накрывавший тахту гуцульский лежник и задумался. Ему казалось, что где-то сбоку дверцы постоянно тянет сквозняк, и он решил попробовать закрыться как медвежьей полстью этой ярко раскрашенной накидкой из шерстяных пасм.
Забрав плед с собой, Тешевич расстелил его на сиденьи и, отступив на шаг, неодобрительно фыркнул. Вывязанный из шерсти сельский орнамент никак не вязался со спортивными формами автомобиля, и поручик собрался было выкинуть накидку вон, но в последний момент передумал. Расцветка расцветкой, но в предвидении холодов попробовать стоило и, усевшись в кабину, Тешевич завел мотор.
Уже через полчаса накидка проявила себя полностью, и прикрывавший ею ноги Тешевич сначала откинул край, а потом и вовсе свернув, положил рядом. Сквозняков, конечно, никаких не было, но, похоже, осенью плед мог пригодиться, и проезжая краем пшеничного поля с мелькавшими там и сям васильками, Тешевич подумал, что из такой шерсти вполне можно сделать хорошую одноцветную полсть.
Сейчас же погода была весьма жаркой, и как только пшеничное поле кончилось, Тешевич без колебаний свернул с полевой дороги на торную тропу, выводившую к заводи. Здесь начиналось редколесье, и поручик, пустив левые колеса тропкой, внимательно следил за правой стороной, чтобы не налететь на пень или не угодить в яму.
Едва выехав наверх, откуда уже было видно окаймленную зеленью манящую гладь плеса, поручик, выключив мотор, покатил вниз по склону, наслаждаясь наступившей тишиной и заранее предвкушая, с каким удовольствием он сейчас плюхнется в воду.
Пышащий жаром "аэро" легко скатился с увала и, чуть скрипнув тормозами, остановился прямо на песке пляжа. Тешевич открыл дверцу, вышел из машины и огляделся. Звенящая тишина висела над заводью. Только еле слышно зудела мошкара, выше по течению тихо журчал ручей, и в камышах негромко всплескивала рыбья мелочь.
Поверхность воды сверкала солнечными бликами, и, отведя от нее взгляд, Тешевич заметил сложенный плед. Секунду подумав, он вытащил накидку из машины и старательно разложил возле куста. Потом не спеша разделся и, загребая босыми ногами горячий песок, с разбегу, как в детстве, животом плюхнулся в воду.
Прохладная свежесть охватила тело. Поплескавшись с минуту посередине заводи, Тешевич нащупал ногами дно. Заводь была мелкая, даже здесь вода доходила только до плеч. Закинув руки за голову, Тешевич обернулся к солнцу и зажмурился.
Теплая, розовая темь ласкала глаза, легкое течение лишь напоминало о себе, и только сейчас Тешевич почувствовал, что тоненькая ниточка, о которой говорил доктор, вроде бы впервые соединилась. Во всяком случае, временной разрыв как бы пропал, и вместо него было ясное ощущение, что чуть ли не вчера было такое же утро, когда он в первый раз, еще мальчишкой, удрал купаться сюда…
Легкий плеск заставил Тешевича открыть глаза. В первый момент ему показалось, что где-то рядом играет рыба, но, повернувшись на звук, он оторопел. Совсем рядом, за камышом, погрузившись в воду по самый нос, испуганно сжалась Хеленка.
Тешевич завертел головой и вдруг увидел рядом с ярким пятном пледа, только с другой стороны куста, висевшее на ветвях платье. Поручик повернулся к Хеленке, она попыталась погрузиться еще глубже, но глаза, нос и тканевый тюрбан, удерживавший волосы, все равно оставались сверху, да и сквозь воду легко просматривались очертания нагого тела.
Тешевич понял, что он ей виден так же хорошо, и смущенно прокашлялся.
– Ради бога, извините, я вас не заметил…
Хеленка молчала то ли от испуга, то ли оттого, что рот оставался в воде, и Тешевич, ощущая такую же неловкость, предложил:
– Ну, вот что… Вы, кажется, давно тут сидите, так что вылезайте. Я не буду смотреть, – и он демонстративно отвернулся.
Сначала за спиной Тешевича была тишина, потом послышался легкий отдаляющийся плеск и, наконец, скрип песка. И тут ниточка, протянувшаяся из прошлого, вновь натянулась. Вспомнились давнее лето, этот же плес и он сам, дрожащий от вожделения мальчишка, затаившийся здесь, в этих кустах, чтобы подсматривать за их молодой пышнотелой гостьей, взявшей себе за правило купаться по утрам нагишом…
Против своей воли Тешевич подумал, что происходит там, сзади, и вдруг у него перед глазами возникла, взявшаяся оттуда же, из прошлого, картина. Четко, почти до галлюцинации, он представил себе ту, плавно изогнутую линию женского бедра, и не в силах противостоять внезапному стремлению сравнить, увидеть, Тешевич, мгновенно забыв о своем обещании, резко повернулся, раскидывая воду в стороны.
Услыхав плеск, Хеленка испуганно замерла вполоборота, инстинктивно пытаясь закрыться руками. Какое-то мгновение она оставалась неподвижной, и Тешевич искренне удивился точному совпадению между представившимся ему видением и тем, что он увидел на самом деле.
Еще секунду Тешевич боролся с самим собой, но в следующую, не в силах противиться охватившему его желанию, он, рассекая торсом воду, рванулся к берегу. А Хеленка, как загипнотизированная, следила за каждым шагом мужчины и, оставаясь на месте, только приседала все ниже, пряча под ладонями розово-набухающие соски.
Выбравшись из воды, Тешевич, уже не отдавая себе отчета, что делает, шагнул к совсем сжавшейся в комок Хеленке, нагнулся, взял ее за прохладные от воды подмышки и, глядя прямо в ее широко распахнутые глаза, рывком притянул к себе…
Что происходило дальше, Тешевич понимал совсем плохо. Он лишь подсознательно отметил рванувшийся ему навстречу цветной узор пледа, вздрагивающее в его руках девичье, беззащитно-покорное тело, прикушенную губу Хеленки и наконец-то спрятавшийся за пушисто-длинными ресницами ее испуганно-ищущий взгляд…
Нет, никогда еще Тешевич не испытывал ничего подобного. Ощутив неожиданно податливое тело, он как дикарь мял, давил, терзал попавшуюся ему добычу, жалобный стон которой лишь сильнее заставлял его неистовствовать, в зверином стремлении слиться в одно нераздельное целое. И, наконец, в какой-то момент он сам провалился в бездну наслаждения, бессознательно опускаясь в темно-блаженную нирвану…
Когда позже, ощущая божественную истому, Тешевич наконец-то пришел в себя, он не сразу осознал, где находится. Как-то отрешенно воспринимались им листья кустов, небо с одним-единственным перистым облачком, песок и странно-размеренный плеск воды.
Тешевич повернул голову и увидел склонившуюся над пледом Хеленку. Она была уже в платье, но солнце просвечивало сквозь ткань, и Тешевич ясно видел ее, больше не имевшее от него тайн тело. Машинально отметив, что бывший у куста плед оказался возле воды, Тешевич приподнялся, разглядывая лежащие рядом на песке Хеленкины баретки со смешно торчащими вверх застежками.
Продолжая воспринимать все как бы частями, Тешевич понял, что, зайдя по щиколотку, девушка осторожно набирает ладошкой воду и зачем-то поливает кусочек пледа, отжимая рукой мокрые шерстяные пасмы. И каждый раз, когда ее пальчики сжимались, с них стекала тонкая, окрашенная в розовый цвет струйка.
И именно этот жест, словно обухом ударив Тешевича, заставил его сорваться с места. Поспешно одевшись, он обернулся и увидел, что Хеленка пристально смотрит на него, не выпуская из рук мокрого пледа. Кое-как застегнув пуговицы, Тешевич забрал у Хеленки плед и, взяв ее за руку, повел к машине. Единственно, что она успела, это, изогнувшись ящерицей, подхватить другой рукой баретки с песка и, уже влезая в автомобиль, обуться.
Запыхтел мотор, шестерни в мосту гыркнули, и Тешевич, не разворачивая машины, задним ходом погнал "аэро" на увал. Уже много позже, где-то на дороге, когда все происшедшее у заводи дошло до сознания поручика во всей полноте, он резко остановил машину.
С минуту Тешевич неподвижно сидел рядом с Хеленкой и молчал. Он думал, как ему теперь быть с этой фактически незнакомой и в общем-то чужой женщиной. Но одновременно поручик четко осознавал, кто он теперь в ее глазах и, зная, что другого выхода у него просто нет, глухо сказал:
– Сударыня… Разрешите предложить вам руку и сердце…
– Что?.. – Каменно молчавшая Хеленка вскинулась, и уже знакомо-распахнутые глаза как бы уперлись в Тешевича. – Вы что? Правда?.. Делаете мне предложение?
– Да, – коротко выдохнул Тешевич и добавил: – Я понимаю… Мне нет оправдания…
– Не надо! – Хеленка схватила Тешевича за руку. – Это… Это я виновата! Я знаю… Вам было так тяжело… А вы… Вы просто сорвались! И я… Я недостойна…
Тешевич вздрогнул и, явно только сейчас сумев разглядеть удивительную красоту сидевшей с ним рядом девушки, тихо спросил:
– Вы мне отказываете?