– Нет, пан Алекс… – Хеленка осторожно, словно с опаской, прижалась к плечу Тешевича. – Нет… Я не могу отказать вам… Ни в чем… Пусть будет как вы хотите… И если вы не передумаете… То я… Я… Согласна…
* * *
Мокрый холод пробирал до костей, но Шурка, как мог, терпел, а на давно ожидаемом слиянии двух речек даже перестал подгребать ногами и замер, отдавшись целиком на волю течения. Здесь крутой излучиной оно уходило к западу, и по всем законам должно было вынести Шурку прямо к польскому берегу.
Час назад, не доходя до линии пограничных постов, Шурка отыскал укромное местечко и принялся мастерить импровизированный плот. Еще на лесной тропе он подобрал крепкую палку, груз в двух резиновых мешках, тех самых, с которыми они с полковником плыли через Пачихезу, был распределен заранее, и теперь оставалось только позаботиться о маскировке.
Чеботарев, наставлявший Яницкого, хорошо знал эти места и объяснил, как лучше всего перейти кордон в одиночку. Полковник не ошибся. Уже минут через десять Шурка заприметил плывущий по воде травяной островок и, зацепив его палкой, притянул к берегу.
На всякий случай, прислушавшись, Шурка быстро разделся, затолкал одежду в мешки, после чего крепко привязал их к концам палки с таким расчетом, чтобы можно было плыть, держась за оставшуюся свободной середину. Потом, заведя мешки под травяной островок, Шурка посмотрел, что у него вышло. Мешки выступали из воды, и Яницкий было расстроился, но потом сообразил, что если он сам устроится посередине, то они опустятся ниже, и надо будет только как-то спрятать голову.
Шурка залез в воду, отвел травяной островок от берега и, замаскировав голову водяной зеленью, попробовал плыть, держась за палку. Получалось вроде неплохо, особенно если, обняв мешки руками, лечь на спину и держать над водой только лицо.
Впрочем, оценить его старания было некому, и, заметив, что солнце уже садится, Шурка перекрестился, вывел островок на стрежень и, слегка подгребая ногами, поплыл к слиянию речек, одна из которых была пограничной, и уж там-то наверняка есть или пост или хотя бы секрет…
Шурка подгадал хорошо. Травяной островок выплыл к опасному месту как раз в начинающихся сумерках, когда очертания предметов уже видны плохо, но то, что по воде плывет просто трава, определялось еще легко.
На всякий случай Яницкий не только перестал грести, но и осторожно перевернулся на спину, глядя через травяное переплетение вверх на еще светлое небо и напряженно прислушиваясь к тому, что делается на сопредельном берегу.
Ничего необычного вроде не доносилось, но Шурка не решался даже плеснуться, хотя у него было сильнейшее желание бросить свой травяной островок и махнуть напрямик, саженками. Впрочем, призвав на помощь всю свою выдержку, Яницкий, помня четкие наставления Чеботарева, заставил себя отказаться от такого решения.
Однако желанного берега все не было, и Шурке уже начинало казаться, что он так и доплывет до самой Припяти, когда ноги сначала стали путаться в водорослях, а потом и коснулись дна. На всякий случай, придерживая островок на месте, Шурка осторожно поднял голову, и огляделся.
Похоже, его удачно вынесло под самый берег, заросший хилым кустарником. Теперь, ощущая несильное течение, Шурка смог убедиться, что это именно нужный ему правый берег и, наконец-то оставив свою водную маскировку, ползком, волоча за собой резиновые мешки, выбрался на сушу.
Тут, когда напряжение чуть отпустило, холод взялся за Шурку, и мокрое белье, которое так спасало в воде, здесь, на воздухе, заставляло его прямо-таки "давать дрогаля". Поэтому, едва убедившись, что с другого берега его вроде не видно, Шурка бросил свою ношу на землю и принялся торопливо отвязывать мешки.
Он так увлекся, что поднял голову лишь тогда, когда ствол маузера буквально уперся ему в бок.
– А-а-а, скурвий сыну, попался…
Жолнеж пограничной стражи, выросший вроде как из-под земли, довольно осклабился, но Шурка, едва разглядев польскую форму, поспешно затеребил мешок и обрадовано бросил:
– Да погоди ты… Дай переоденусь…
– Цо?.. Ты цо мувишь, болшевик! – не давая развязывать, солдат наступил на мешок ногой.
– Какой я тебе большевик? – рассердился Шурка и, бросив завязки, потянул через голову холодившую его мокрую нижнюю рубаху.
Едва с ней справившись, Шурка повернул голову и увидел, как от ближайшего куста к ним подходит второй солдат. Жолнеж остановился возле товарища и подозрительно оглядел Шурку.
– Болшевик?
– Ну заладили, большевик, большевик! – рассвирепел Шурка. – Черти вы лысые, переодеться дайте!
Солдаты переглянулись, и второй, подошедший, раздумчиво сказал.
– А, може, той…
– Не вем, – отозвался напарник и ткнул Шурку винтовкой. – Ну, ты, куда шел?
– Да в стражницу вашу, куда еще…
Плюнув на солдат, Шурка принялся стаскивать с себя кальсоны. Оставшись совсем голым, он скрутил мокрое белье в жгут и потянулся к мешку.
– Дайте же одеться, одежда у меня там…
– Ага, и еще револьвер…
Первый солдат, видимо старший, решительно откинул мешок ногой подальше и кивнул второму:
– Дай ему ковдру. Нех так йде, а то сбежит…
Напарник послушно сбегал в кусты и, притащив оттуда простое солдатское одеяло, подал его Шурке.
– На, прикройся…
Поручик поспешно замотался в приятно пахнувшее сухой травой одеяло и, наконец-то перестав стучать зубами, миролюбиво спросил:
– Ну, куда идти?
Солдаты молча, но дружно махнули руками в темноту. Шурка плюнул и, держа в одной руке смятое в комок мокрое белье, а второй придерживая спадающее одеяло, так босиком и зашагал в указанном направлении. Солдаты, оставшись сзади, еще немного пошептались и только потом, подхватив Шуркины мешки, двинулись вслед за уходившим по едва различимой тропке Яницким.
В стражнице дежурный капрал дремал, сидя за столом. Заметив вошедших, он встряхнулся, мотнул головой и недоуменно воззрился на замотанного в одеяло Шурку.
– Это что за чучело?
– Задержали, пан капрал… Только из воды вылез…
Старший жолнеж выступил вперед и положил на пол японские прорезиненные мешки.
– Вот. При нем было, может быть, тот…
Капрал какое-то время рассматривал непривычную экипировку, потом встал и, приоткрыв дверь в соседнюю комнату, позвал:
– Пане полковнику! Ходзь ту…
Шурку поразила интонация, с которой была произнесена эта фраза. В ней звучало то ли пренебрежение, то ли еще что, но в таком тоне такие слова никак не могли быть адресованы старшему офицеру, да еще и такого ранга.
Тем временем за дверью послышался шум, и к величайшему Шуркиному удивлению из соседней комнаты вышел не кто иной, как полковник Чеботарев. Увидев Яницкого, он сначала удивленно раскрыл глаза, а потом, разглядев дикое одеяние, расхохотался.
– Шурик, откуда ты в таком виде?
– Из речки… – Яницкий показал скомканное белье и улыбнулся. – Эти черти к мешку не подпустили, чтоб переодеться. Испугались, что я оттуда шпалер достану.
– Значит молодцы, – усмехнулся Чеботарев. – Службу знают.
Внимательно слушавший их капрал удовлетворенно покивал головой и быстро спросил:
– Пан полковник, так это тот человек, которого вы ждали?
– Тот самый, – повернулся к нему Чеботарев и со звонким щелчком положил на край стола золотую монету. – Это вам, чтоб было, на что встречу отметить…
При виде такой щедрости солдаты дружно щелкнули каблуками, а капрал довольно осклабился:
– Всегда до послуг пана…
Уже не слушая его, Чеботарев подхватил с пола мешки и провел Шурку в соседнюю комнату. Здесь был стол, пара стульев, и у стены стоял старый продавленный диван. Не говоря ни слова, полковник вытащил из-за дивана начатую бутылку водки, налил полный стакан и подал Яницкому.
– На, пей, путешественник…
Шурка залпом выпил, водка огнем прошлась по жилам, и почти сразу давившее его нервное напряжение начало понемногу отпускать. Скинув на пол ставшее почему-то колючим одеяло, Шурка развязал мешок и начал доставать сухую одежду.
Какое-то время Чеботарев внимательно следил за Яницким, потом, подтянув себе стул, сел и спросил:
– Ну, и где ж тебя носило, гусь лапчатый? Договорились же, если с рейдом не выйдет, сразу обратно…
Шурка наконец-то переоделся и плюхнулся на диван.
– А что, они вернулись уже?
– Ага, все кто смог… – хмыкнул Чеботарев и строго глянул на Шурку. – Так где же ты был? Я тебя, между прочим, неделю здесь жду. Всех солдат лично инструктировал, чтоб не подстрелили ненароком…
– Как где? – Шурка пожал плечами. – А ты куда меня посылал? Вот я сел в "максим" и поехал. За сокровищем…
– Что, неужели клад на месте был? – удивился Чеботарев.
– Держи карман… Сцапали меня мужички и в холодную.
– Ну и… – насторожился полковник.
– Что ну? Явился ко мне ночью некий Фрол, бывший камердинер барыни, и выпустил. А вот дальше самое интересное. Проводил за околицу и мешочек вручил, а в нем все, что наша барыня в подвал спрятала.
– Не может быть… – ахнул Чеботарев.
– Может. Еще привет барыне этот самый Фрол передал, а потом добавил, чтоб не обижалась, потому как все должно быть по справедливости: земля мужицкая, а вот чужого они не возьмут.
– Ах, ты ж мать твою!.. Это ж надо!.. – Чеботарев в сердцах треснул по столу кулаком и, мотая головой, почти выкрикнул: – А ведь прав был наш Петр Аркадьевич! Ах, как прав…
* * *
Последние двое суток, остававшихся до званого ужина, Тешевич вовсе не выходил из кабинета, а его "аэро" так и стоял в каретнике. Хеленку Алекс даже не пытался увидеть и, как ни странно, почти не вспоминал о ней. Словно все случившееся произошло не с ним и воспринималось отстраненно, не затрагивая ни чувств, ни душу.
Впрочем, порой, когда Тешевич ненароком замечал водворенный на старое место гуцульский плед, Алекса охватывал настоящий страх, и все его естество протестовало при мысли, что через недолгий срок в этом доме поселится незнакомая женщина, которую он должен будет считать женой и хозяйкой.
И каждый раз после такой вспышки неприятия Тешевич, еще сильнее понимая безвыходность своего положения, начинал вполголоса материть и себя самого, и ни в чем не повинного Пенжонека, и всю эту так по дурацки сложившуюся ситуацию…
Единственным, что кое-как мирило Тешевича с предстоящей свадьбой, было сознание возврата к чисто мужскому восприятию женщины, так неожиданно-бурно проявившееся там, у тихой заводи. Как знать, может, и прав старичок-доктор, уверявший павшего духом Алекса, что все его неприятности – лишь затянувшаяся реакция души на выпавшие ему суровые испытания и именно Хеленка есть добрый знак наступающего выздоровления…
Но, как бы там ни было, в назначенный день, одетый по вечернему Тешевич, зажав самого себя в кулак, спустился в гостиную. Здесь его ждали расфуфыренный по такому случаю Пенжонек и Хеленка. Уже за накрытым столом, начав ничего не значащую беседу, Тешевич впервые посмотрел на девушку не мимоходом, а как на человека, которому по праву предстояло сидеть рядом с ним.
Держалась Хеленка ровно, и, глядя на ее свободно распущенные по плечам пышные волосы, скрепленные только налобной перевязью, Тешевич вынужден был признать, что выглядит она замечательно.
К тому же эта прическа в сочетании с вечерним туалетом делала ее гораздо старше, и Тешевич несколько успокоился. Потом возникла мысль, что Пенжонек уже наверняка все знает, и чтоб не затягивать ненужное ожидание, которое все равно ничего не могло изменить, Тешевич бросился как в омут:
– Пан Вацлав…
Так получилось, что впервые Тешевич обратился по имени к своему управляющему, и Пенжонек, мгновенно уловив перемену, изумленно посмотрел на хозяина.
– Пан Вацлав, – повторил Тешевич. – Я… прошу руки вашей племянницы…
– Цо?.. Цо пан мувив?.. – от волнения Пенжонек заговорил по-польски.
– Пан Вацлав, я сделал панне Хелене предложение, и она его, к моей величайшей радости, приняла, – пояснил Тешевич.
На самом деле в этот момент пан Алекс ни радости, ни волнения конечно же не испытывал, но сейчас, глядя на растерявшегося Пенжонека, он против воли улыбнулся и добавил:
– Надеюсь, вы мне не откажете?
– Отказать?.. Но она же приняла предложение… – опешил Пенжонек и повернулся к девушке: – Цо?.. То есть правда?
– Так, дядя… – кивнула Хеленка и, бросив благодарный взгляд на Тешевича, опустила голову. – Я приняла предложение пана Алекса.
– Езус Мария… – бестолково засуетившийся Пенжонек в растерянности налил себе полный фужер водки и, выпив залпом, вдруг погрозил Хеленке пальцем. – У-у-у… Вылитая маменька! И хоть бы полсловечка…
– Дядя… – Хеленка осторожно тронула Пенжонека за рукав. – Пан Алекс ждет…
– Ах, господи ж, боже мой… – Пенжонек наконец-то вспомнил русский язык. – Да конечно же, конечно! Пан Алекс, вы простите меня, старика… Но я и подумать не смел… Нет, вру… Немножко я думал… Но совсем немножко. И чтоб так сразу… И когда договорились? Ах, молодежь, молодежь…
Пенжонек подозрительно сморщился, пустил радостную слезу, зачем-то покрутил в пальцах пустой фужер и, посмотрев еще раз на Хеленку, наконец-то сказал:
– Ну раз уж вы все решили, то… В общем, счастья вам!
После званого ужина Тешевич почувствовал странное облегчение. В любом случае решение было принято, а как будет дальше, он просто не задумывался. Тем более что в вопросе о свадьбе и Пенжонек, и Хеленка проявили полное понимание, отказавшись и от широкой огласки, и от громкого застолья.
Но позже, когда Пенжонек, забрав Хеленку, уехал продавать дом, чтобы вернуться с полным приданым, Тешевич почувствовал даже некоторые угрызения совести. Получалось, что вроде как, воспользовавшись неопытностью девочки, он вдобавок лишал ее такого важного и для многих главного праздника…
Придя к такому выводу, Тешевич отправил Шурке Яницкому письмо в Варшаву, и тот откликнулся на удивление быстро. Уже чуть ли не на третий день Тешевич получил телеграфный ответ на сто с лишним слов, где Шурка не только прислал традиционное поздравление, но и предложил Алексу действительно замечательный выход.
С радостью встретив весть о женитьбе брата, Яницкий, ничтоже сумняшеся, потребовал, чтобы свадьба была в Варшаве. Больше того, Шурка обещал взять на себя все хлопоты, вдобавок предоставляя молодоженам на неограниченный срок свой особняк.
Да, Варшава – не здешнее захолустье, так что никому из соседей не придет в голову обижаться. И, пожалуй, по возвращении некоторым из них можно будет послать уведомление, и уж коли кто явится с поздравлениями, то конечно же пан Пенжонек не преминет воспользоваться таким визитом.
А то, что ему, управляющему, так неожиданно перешедшему в ранг родственника, не терпится поговорить, Тешевич понял еще во время званого вечера. Уже тогда, прямо за столом, на добром подпитии, Пенжонек начал убеждать пана Алекса, к какому древнему и славному роду принадлежит его избранница…
Собираясь перечитать еще раз так обрадовавшую его телеграмму, Алекс подошел к окну и вдруг увидел подкативший прямо к парадному входу дорожный тарантас. Кучер осадил лошадей, и на посыпанную песком дорожку выпрыгнул не кто иной, как прикативший вслед за телеграммой Шурка Яницкий.
Сбежав по лестнице, Алекс задержался на последней ступеньке и, увидав брата уже в дверях, радостно выкрикнул:
– Шурка, ты!.. Вот молодец!
Яницкий, едва успев войти в дом, тут же сгреб брата в охапку и сразу начал:
– Сашка, поздравляю! Не удержался, приехал посмотреть!
– Ну вот, – хозяин сокрушенно развел руками. – А невеста уехала, за приданым…
– Так приедет же! – рассмеялся Яницкий. – Поговорим пока, и вот что, прикажи поесть, а то проголодался за дорогу. Я ж телеграмму отправил и думаю, чего тянуть, сел в поезд и к тебе…
За столом Шурка был необыкновенно весел, много шутил, грозился даже отбить у брата невесту, чтобы жениться самому, но при всей довлеющей в разговоре матримониальной теме от Алекса не укрылось и то, что Яницкий тщательно избегает разговора о своих делах.
Тешевич молча слушал, улыбался, иногда коротко отвечал и в то же время нутром чувствовал, что Шурку что-то подспудно давит. Сначала Алекс решил было, что дело в недавнем ранении, и когда Шурка замолчал в очередной раз, спросил:
– Шур, ты погоди, у тебя со здоровьем-то как?
– Ты что, думаешь, я все из-за той раны такой взвинченный?
Яницкий понял, что брат догадался о его состоянии, и внимательно посмотрел на Алекса.
– А тебе что, мало? – усмехнулся Тешевич.
– Это что! – Шурка сердито стукнул кулаком по столу, и его настроение враз переменилось. – В другом беда, Аля, в другом…
– Я знаю, Шура… – Тешевич набычился. – Это другое в том, что мы с тобой здесь, а не там…
– Точно! – Яницкий тихонько выругался. – Только я думал переиграть можно, а там, Аля, уже ничего не выйдет…
– Как не выйдет?
Алекс внезапно осознал, что, несмотря ни на что, надежда на возврат прошлого еще жива…
– А так, Аля… – Яницкий сжался. – Я-то, дурак, надеялся, придем, и все!..
– Погоди, погоди… – догадавшись, в чем дело, Тешевич вздрогнул. – Ты что, снова был там?
– В том-то и дело, Аля, что был! И не сам, а с отрядом! И ничего не вышло! Ни-че-го!.. И я понял почему, Аля… Понял!
– Что же ты понял, Шур? – тихо спросил Тешевич.
– Как они это сделали…
Яницкий пару секунд крутил в руке вилку с серебряной монограммой и вдруг, отбросив ее в сторону, случайно задел бокал, отчего тонкий, хрустальный звон повис в комнате.
– Мы, Шура, все поняли… – Тешевич сжал кулаки. – "Грабь награбленное"! На такой призыв всегда рвани достаточно…
– Не только это, Аля, не только… – недавнее благодушие напрочь исчезло с лица Яницкого, и казалось, он вот-вот начнет скрежетать зубами. – Сначала аристократов – вон! Остальные, сдуру: "Ура!", ан и их всех – вон! Только по очереди! Офицеров – р-раз! Фабрикантов – р-раз! Буржуев, помещиков, кровопийцов-и-сплу-а-таторов – р-р-раз! А на деле, всех к ногтю!.. По очереди!
– Постой, постой… – От Шуркиной горячности Алекса взяла оторопь. – Все ж говорили, восстали мужички…
– Говорили, – Яницкий так же внезапно успокоился и кивнул головой. – Отступила коммуния! Теперь там НЭП, продналог, землю мужички пашут, только вот для нас с тобой, Аля, места там больше нет…
Шурка внезапно всхлипнул и, закрыв руками лицо, ткнулся головой в стол, а Тешевич, чувствуя в душе такую же опустошенность, лишь молча гладил взъерошенные волосы брата, пытаясь хоть как-то успокоить и его и себя…