- Что думаешь? - спросил Майк.
- Думаю, ему известно о передвижениях наших танков, и он хочет поскорее все это закончить, а потом разработать новый план, - ответила Джин. - Раз уж дело проиграно.
- Да, ты права, но все-таки лучше, чем теперь начать бойню, - согласился Майк. - Сдается мне, наши цели совпали, он хочет того же, чего и мы. Пока идет диалог, войны не будет. Это главное.
- Так и есть.
- Сэр, связь пропала, - доложил, подбежав, Ромео. - Низкая облачность, поэтому спутник закрыт.
- Плоховато. - Майк поморщился. - Будем надеяться, сейчас восстановят на запасном канале.
Из утреннего тумана, точно привидение, снова появился аль-Шаади в развевающихся белых одеждах. Позади него шло еще несколько человек. Судя по закрытым лицам, американцы видели перед собой боевиков. Воинственный настрой исламистов читался в их облике. Джин повернулась. Тут же Ромео и Старк подошли к капитану, подняв карабины в боевое положение.
- Они требуют пустить их на базу, - сообщил аль-Шаади, указывая на своих спутников.
"Чтобы там все взорвать", - вертелось на языке у Джин, но ничего подобного вымолвить она не могла. Такое выражение могло само послужить "взрывчаткой" - любая насмешка на Востоке очень опасна, тем более в столь накаленной обстановке. Юмор у арабов выполнял отличную от европейской и американской культур роль. Всех военнослужащих предупреждали об этом на специальных занятиях, не говоря уже о Джин, сотрудничавшей с ЦРУ. Потому она покорно перевела все слова аль-Шаади и молча смотрела на него, ожидая дальнейших действий.
- Пройти на базу невозможно, - спокойно ответил Майк. - Мы уже говорили. База - территория США. Вы хотите, чтобы мы вот так просто впустили вас на территорию своей страны?
- Эти люди готовы на компромисс, - продолжал аль-Шаади. - Они согласны пустить меня одного на базу, а самим остаться на контрольно-пропускном пункте. Они беспрекословно мне доверяют. Я не хочу бойни. Я хочу успокоить всех.
- Вы говорите о невозможных вещах, - твердо ответил Майк. - На территорию США вход закрыт.
Его высказывание показалось Джин многозначительным. На мгновение перед ее внутренним взором промелькнули картины окутанных дымом башен в Нью-Йорке и вырывающиеся языки оранжевого пламени. Она словно воочию увидела, как у нее на глазах человек в белой рубашке прыгает вниз со сто первого этажа, и хочется бежать вперед, попытаться поймать его, удержать, но это невозможно, ведь к башням даже нельзя приблизиться. Сердце сдавливает отчаяние от собственного бессилия и слабости. Ей кажется, она видит его лицо, искаженное гримасой смертельной решимости и страха. Джин слышит в трубке исчезающий голос Криса и его прощальные слова, а также шум падающих бетонных конструкций. Она снова и снова ставит капельницы пожарным, получившим тогда ожоги и задыхающимся от страшного рака легких теперь, спустя годы после трагедии. Непроизвольно рука Джин сжала карабин.
- Джин, - почувствовав ее напряжение, Майк взял молодую женщину за руку, - не надо. Они все понимают.
Белый араб внимательно посмотрел на нее, потом - на Старка и Ромео. Потом снова взглянул на капитана. Люди в платках и повязках также молча стояли за его спиной. Они сжимали свое оружие. Джин, Ромео и Старк - свое. Рука Майка легла на расстегнутую кобуру с "береттой". Пауза, казалось, тянулась вечность. Они смотрели друг на друга, и между ними в этом молчаливом противостоянии полыхали и рушились башни Всемирного торгового центра, погибали люди на улицах иракских городов. У каждого своя правда и своя боль, но снова проливать кровь, похоже, никто не хотел.
- Хорошо, я верю вам, молодой капитан. - Аль-Шаади склонил голову. - Я верю, вы исполняете свой долг и не хотите зла моему народу. Мы возвращаемся.
Он снова посмотрел на Джин.
- Очень храбрая женщина, - сказал араб.
- У нее 11 сентября в Нью-Йорке погиб в одной из башен брат, - ответил Майк.
- У меня погибли все родственники, - ответил аль-Шаади, - когда ваши самолеты разбомбили наш дом в Багдаде.
- Мы можем бесконечно предъявлять счета друг к другу, - Майк кивнул, - но надо позаботиться о будущем. Будущие поколения должны жить в мире, а люди - не погибать. Тогда наши матери и жены забудут о слезах.
- Ты прав, молодой офицер. Мы уходим.
Аль-Шаади повернулся к своим соратникам и что-то быстро сказал им по-арабски. Они молча направились к толпе. Аль-Шаади шел за ними. Ветер развевал его одежды. Несколько раз он повернулся, глядя на Джин. Она стояла рядом с Майком, сжимая карабин в руке. Потом опустила оружие, сняла бронешлем с головы. Длинные темные волосы рассыпались по плечам. Араб остановился, пристально глядя на молодую женщину. Она скрутила волосы в узел на затылке и снова надела шлем на голову. Араб поравнялся со своими. К нему подошли еще несколько человек. Они что-то бурно обсуждали.
- Кажется, все заканчивается, - произнес Майк. - Причем вполне благополучно. Даже и не верилось!
Площадка перед элеватором быстро пустела, так как люди расходились.
- Сэр, "Абрамсы"! - доложил Ромео.
Майк повернулся. Джин тоже посмотрела в ту сторону - танки шли на полном ходу, поднимая пыль, а за ними двигались военные грузовики. Оставшиеся перед элеватором горожане стали поспешно расходиться. Аль-Шаади и несколько его сторонников сели на пикап и скрылись в ближайшем переулке. Пространство вокруг элеватора опустело. Оставалось несколько бродячих собак, но и они разбежались, заслышав шум моторов.
- Что ж, пока мир. Шаткий, но мир. - Майк вернулся на элеватор. - Пусть он держится на броне наших танков, но лучше так, чем кровопролитие.
- Слава богу, никто не погиб, - откликнулся Михальчук. - Как только Парамон эту очередь дал, я ему чуть собственными руками башку не открутил. Он пытался за вас заступиться. Нервы не выдержали, нет опыта.
- Вряд ли они просто так разойдутся и спрячутся, - ответил Майк. - Не для того собирались все эти месяцы. Верховный тоже так не успокоится. Не тот он человек. У верховного под началом несколько тысяч бойцов. Для чего он их призвал? Он должен использовать бойцовский пыл. Они, безусловно, будут нападать.
- Связь наладили, сэр, - доложил Ромео. - Вас просит капитан Уитенборн. - Он передал Майку трубку.
- Ты молодец! Пока все кончилось, - услышали они голос разведчика. - Мне звонил генерал Кэйси. До вас он дозвониться не мог из-за неполадок в связи. Очень вами доволен. Сказал, только сейчас понимает, как бывает важна святая ложь на Востоке, тем более если она спасает жизнь людей. Он имел в виду цирк, который вы устроили. Еще назвал подвиг солдата, спасающего жизни мирных граждан, высшим подвигом. Даже выше, чем подвиг в бою. Наверное, это он о тебе, Майк.
- Отпуск дополнительный не подкинет? - осведомился Ромео.
- Вполне может быть, я похлопочу. - Дэвид рассмеялся. - Возвращайтесь на базу. Усиление пока не снимать. Передвигаться осторожно. Танки встанут по периметру. Надо последить за их дальнейшими действиями.
- Понятно.
- Как там Петренко? - поинтересовался Михальчук. - Жив?
- Жив, чего с ним станет, - ответил Уитенборн. - Пока отпустили. В город он больше не поедет. Останется на базе. Выпускать в город Петренко опасно. Исламисты могут говорить в данном случае правду. Раз они обещают узнать его в лицо, к этому нельзя относиться беспечно. Исламисты могут говорить в данном случае правду и устроить дикие провокации. Вторым вашим БТРом будет командовать кто-то другой. Украинское руководство уже поставлено в известность. Все ребята, отбой! Все-таки мы их перетянули. - Дэвид прищелкнул языком. - Вы заслужили второй завтрак, а потом - патрулирование по графику. Ни в коем случае нельзя отсиживаться на базе. Они нас не напугали. Мы выедем в их город согласно традиционному расписанию, как будто ничего не произошло. Пусть они думают, как им поступить. У нас - приказ. Согласен, Майк?
- Я тоже так думаю, Дэвид.
* * *
- Все раненые с разбитого украинского БТРа в порядке, - сообщила Мэгги, едва Джин снова появилась в госпитале.
- Тяжелые были?
- Средней тяжести, скажем так. Двое. Две полостные, у одного задета артерия, - ответила Мэгги. - Доставили быстро, потому кровопотеря минимальна.
- Вас спрашивают, мэм, - доложил Фредди.
Джин обернулась. За стеклянной перегородкой в коридоре она увидела Михальчука. Он смущенно переминался, не зная, можно ли войти.
- Входите, Александр, - махнула она ему рукой. - Это не операционная, а всего лишь наш кабинет. Сюда можно.
- Кабинет интересный. Все стены прозрачные, свет с разных сторон. - Саня усмехнулся. - Я таких и не видел никогда. У нас знаете, все еще по старинке. Темнотища. Я пришел узнать, как там мои, из экипажа Петренко. Никто не помер?
- Да нет, все живы и даже чувствуют себя прилично. Доктор Долански прекрасно справилась с их болячками. - Джин кивнула на Мэгги, склонившуюся над экраном лэптопа. Длинные рыжие волосы, упав вперед, закрывали лицо Долански. - Если хочешь знать, - добавила Джин по-русски вполголоса, - она рассталась со своим парнем. Теперь в свободном статусе. Ты ей понравился. Мэгги сказала мне это за столом. Вот спроси у нее, как твои больные. - Джин подтолкнула Саню к Долански. - Она тебе с удовольствием расскажет.
- Да я не понимаю на вашем языке. - Щеки Сани порозовели.
- Я помогу.
- Джин, тут твоя мама на связи, - сообщила Мэгги, вскинув голову. - Она уже звонила утром, но я сказала, что ты на блокпосте.
- Мэгги, сержант интересуется своими ранеными. Разъясни ему ситуацию. - Подходя, Джин подмигнула ей.
- Я не говорю по-русски, - Мэгги тоже растерялась.
- Объясни как-нибудь. - Джин притворно сдвинула брови над переносицей. - Разве ты не умеешь? Привет, мама. - Она подошла к компьютеру и увидела на экране лицо Натали. - Как там Кэрол?
- Все также. Увы. - Натали вздохнула. - Мы продолжаем бороться. Я все время рядом с ней. Сейчас крайне важно не допустить осложнений. Иммунитет очень сильно снижен. Любая инфекция может оказаться смертельной. Каждый ее день - победа для нас.
- Я понимаю, мама. Меня еще интересует Джек.
- Он все время рвется к матери, но я не могу впустить его надолго. Правду сказать тоже пока не могу. Просто нет сил. Он что-то подозревает, переживает. Я чувствую это, но не нахожу слов. Ты знаешь, он все еще переживает смерть отца. У меня не поворачивается язык. - Натали вздохнула. - Я вспоминаю его деда, лейтенанта Джека Тобермана, во Вьетнаме. Мы сидели с ним в траншее на этой высоте, а на нас шли две северовьетнамские дивизии. Казалось, все было вчера, а прошло уже столько лет. Джек похож на него, причем как две капли воды, и улыбается также. Только улыбается он теперь очень редко. Мадам Маренн нашла бы слова утешения для него, но я их не знаю. - Натали запнулась. - У меня нет таких слов. Я не могу лечить как она, лечить тела, лечить души.
- Мама, может, все еще обойдется? - Джин затаила дыхание. - Неужели нет никаких шансов?
- Это не та болезнь, Джин, которая предоставляет много шансов, но, как говорила мадам Маренн, врач никогда не должен сдаваться. Он должен бороться за человека до последнего дыхания, и даже когда дыхание исчезнет, все еще бороться. Бог поможет. Она всегда верила в высшие силы. Даже не столько в Бога, сколько в человеческую природу, в ее силу, в ее жажду жизни и ненависть к смерти. Она почти всегда побеждала. Мне, увы, подобное удается не всегда, но надо продолжать борьбу. Возможно, свет в конце туннеля еще мелькнет. Вес силы человеческого организма до конца неизвестны никому, если только Господу.
- Я все время прошу его об этом. Папа приезжал?
- Вчера приезжал. Просил тебя связаться с ним. Он сильно соскучился. Потом снова унесся в Пентагон.
- Как он себя чувствует?
- Более или менее. Старые раны беспокоят, конечно, но какого солдата они не беспокоят с годами? Кстати, из Берлина звонили тетя Джилл и Клаус. - Голос Натали прозвучал бодрее. - Они тоже за тебя переживают, скучают и хотят увидеться. Спрашивают, когда у тебя будет отпуск. Еще тетя Джилл волнуется, как у тебя дела с арабским. Справляешься ли ты. Позвони ей, когда будет время.
- Обязательно, мама. Я тоже скучаю по ним. С тех пор, как мадам Маренн не стало, а тетя Джилл с Паулем приняли решение вернуться в Берлин, чтобы жить там в их старом доме в Грюнвальде, мы оказались разбросаны, стали видеться гораздо реже. Я понимаю Джилл. - Молодая женщина вздохнула. - Она так много пережила в Берлине. Вся ее жизнь связана с этим городом. Джилл буквально бредила им, пока была вынуждена оставаться в Париже, даже не имея возможности туда поехать. Конечно, ей захотелось вернуться, когда время все-таки изменилось.
- Да, я даже не отговаривала ее, - ответила Натали. - Мама, мадам Маренн, тоже. Едва рухнула Стена и все заговорили об объединении Германии, о переносе столицы снова в Берлин, Джилл сразу сообщила об их с Паулем переезде. Сколько она приложила усилий для возвращения в собственность дома на берегу озера в Грюнвальде, ведь он находился на территории бывшей советской базы и был весь разрушен. Коммунисты устроили там какой-то клуб. Джилл перестроила его по-старому, снова поставила белую мебель и обтянула стены в гостиной и спальне зеленым шелком, а потом повезла маму смотреть. Мы все вместе поехали. Я видела этот дом только один раз. В мае сорок пятого года его разрушили и ограбили. Я взяла оттуда фотографию сына мадам Маренн, Штефана, погибшего под Курском. Все остальное вынесли адъютанты советских генералов и их интенданты. Когда же я вернулась туда спустя много лет, то поняла, почему Джилл так любит этот дом, и мама всегда о нем тосковала. Действительно, райский уголок! Уютный, теплый, семейный. Мне показалось, хоть советские офицеры и хозяйничали там почти полвека, он не утратил очарования, созданного мамой. Именно от ее присутствия дом стал таким. Мама все умела сделать неотразимо притягательным - и большой дворец в Версале, и маленький дом на берегу озера в Грюнвальде. Слава богу, она сама дожила до этого и смогла войти в дом, где когда-то была счастлива. Мы с Джилл плакали, когда женщина переступила порог и села в кресло у камина, как почти полвека тому назад. Будто не было войны, всего ужаса, который мы пережили, и долгой-долгой разлуки. Айстофель, уже четвертый с тех пор, улегся рядом с ней, у ног. Я рада за Джилл. Они с Паулем живут в Берлине и совершенно счастливы. Я чувствовала примерно такой же восторг, как и она, когда после долгих лет разлуки снова вернулась в Петербург. Помнишь, мы поехали с тобой и папой в гости к тете Лизе и ее мужу?
- Да, я полюбила этот город, - призналась Джин. - Тетю Лизу тоже и даже ее мужа, русского генерала, хотя он иногда вел себя излишне резко. Он не хотел, чтобы ты покупала им эту квартиру на Фонтанке, в том доме, где когда-то жили ваши предки. Все говорил: мол, им ничего не надо от американцев. Потом - ничего. Ходил с отцом на яхте в океан во Флориде. Ему даже понравилось. Он перестал называть Америку страной зла. Может, сообразил, что зло находилось все-таки где-то в другом месте.
- Наверное, он так думал. Так думали все в России, за исключением великих людей, в частности поэтов, таких как Ахматова и Бродский, но сопротивление советской власти оказывали единицы. Пропаганда работала исправно. Человек рожден свободным. Так всегда говорила мадам Маренн. Он часть природы, а свобода - естественное для природы состояние. Любое ручное животное мечтает о глотке свободы, бредит ею. Человек - аналогично. Его нельзя сделать ручным. Можно запугать, лишить образования, будущего, но инстинкт победить нельзя. Свобода - такой же инстинкт природы, как и все остальное. Его можно подавить, но нельзя уничтожить. Человек боится свободы, но он всегда к ней стремится. Со временем пружина разжимается, пускай ее и крепко держали.
Натали помолчала.
- Зато Лиза была счастлива, - продолжила она через мгновение. - Да и я тоже. Мы словно вернулись с ней в детство. В то время, когда проснешься утром и подойдешь к окну, бывало, скажешь: "Здравствуйте, кони!", а они стоят, клодтовские кони, прекрасные, величественные. Дворец князей Белозерских - на противоположном берегу реки.
- Теперь время изменилось, и каждый может жить там, где ему хорошо, где ему захочется.
- Ты даже не можешь представить себе, девочка моя, - голос Натали дрогнул, - как это на самом деле хорошо и сколько людей не дожило до настоящего времени. Сколько мечтало и сколько погибло прежде, чем стало так. Ни я, ни Джилл не могли поверить в конец коммунистов. Только мадам Маренн верила. Она считала: когда-нибудь коммунизм разрушится, они съедят сами себя, как всякое зло на земле. Маренн все это предвидела и боролась. Она, как говорит Джилл, белый волшебник Гэндальф из романа Толкина.
- Мама, у нас тут украинцы на базе. - Джин, обернувшись, взглянула на Михальчука и Мэгги. Они смеялись за перегородкой, пытаясь разговаривать и показывая жестами то, для чего не находили слов, но оба увлеклись настолько, что даже не заметили, как молодая женщина на них смотрит. Переводчик им явно не требовался, и они даже не вспомнили о Джин. - У одного сержанта сын тяжело болен. Порок сердца с осложнениями. Ни в Киеве, ни в Москве на операцию не берут, но сказали, если не прооперировать до весны, будет слишком поздно. Деньги за операцию просят бешеные, если без очереди, а очередь…
- Года через три, когда мальчик уже будет на кладбище, - добавила Натали. - Мне подобное хорошо известно.
- Я попросила его жену прислать мне сегодня все документы по электронке, - продолжила Джин. - Мы сможем помочь, мама? Как-то устроить его перевозку в США…