Еле волоча ноги, я пришёл в свою каморку, где было душно, но холодно, пахло туалетом и гнилью, и не было ничего, даже воды в ведре…
40.
Философию я сдавал всё же с будунища, нажравшись у неё, с ней, после ночи с ней… Агрегатное состояние моё было очень аморфным. Я купил в ларьке литровую бутылку "Фанты" и уже не смог не отхлёбывать каждую минуту, пока она не кончилась. Экзамен шёл уже минут сорок, я завалился в аудиторию - мутный взгляд, опухшее лицо, лысина-щетина, штаны хаки, гриндера, бутылка. Меня не узнали и попытались прогнать… Я сказал, что хочецца пятёрочки, потому как накануне оченно хорошо подготовился.
…Мы изрядно обкурились - ей как всегда было мало и мало, а у меня, как и у большинства этих тварей, наделённых светлым разумом и свободной волей, плохая машина противодействия - каждый только и горазд, что затуманить разум да поослабить поводья воли - возможно даже, что, как говорит ОФ, каждый индивид в каждый момент жизни только к этому и стремится, а остальное - только ширма. Я не люблю курить - да куда уж мне не курить… Я не люблю курить - может сказывался первый неудачный каннабинольно-молочный опыт, а может потому, что я всегда обкуривался как собачатина копчёная да ещё и параллельно с этим обжирался?..
Я уже не мог сидеть. Она как раз кстати проходила мимо, и я вцепился в неё, волочась по полу на карачках или коленях, держась за её юбку и ляжки.
- Лёша-а, Лёшечка, мне надо в туалет, - выкручивалась она, а я уже мог лишь распевать нечто невразумительное, типа:
- Ху ноуз вот из хуй в ноуз!..
На четвереньках (довольно резво получается в таком состоянии - наверное и вправду деградируешь до уровня далёких предков!) я добрался впотьмах до дивана, поскидывал своё шмотьё и влез на ложе, извиваясь и стоная. Было вообще никак - две минуты одиночества (пока она шла, шла ко мне) панически ужасали. Она пришла, поставила в центр "Sceleton Sceletron", разделась и нырнула ко мне. Каким нектаром она мне показалась - настоящая, живая, горячая, пьяная, пахнущая потом и коноплёй! Я вцепился в неё что ни на есть буквально - поскольку всё вокруг, весь мир (не очень-то уж большой и разнообразный), стремительно кружась в вялом ритме "Тиамата", проваливался в тартарары. Всё летело и падало, кружилось и опадало - не то вверх, не то вниз - как листик мы, как в водоворот… причём она была не личность, а какой-то плот, на котором я… плод, с которым я, в который я…
Я кусал её рот, губы, шею, заставляя кусаться в ответ. Я хватал её щеки, обнимал лоб, голову, и казалось, что вся её аккуратная головка у меня в руках, в кулаке. Обнимал, гладил её шею, душил. Тискал её груди - бесцеремонно и грубо, и они казались милыми и упругими. Тискал её всю и начал бить. Слегка ударил под ребро, она дёрнулась, закрываясь, а я ее саданул в бедро. Она пыталась отбиваться и закрываться, но моя реакция опережала её. Я наносил удары несильно, вскользь или хлопал ладонью - по ляжкам, по заднице, по лицу. Она повизгивала, но без раздражения и паники - ей было весело.
- Нравится, дрянь? - сказал я, чувствуя, что язык меня не слушается, словно после новокаина - что ещё раз подтвердило общее ощущение того, что все наши баталии происходят как бы понарошку в каком-то тягучем зелёноватом эфире, в мутном водовороте приключенческого сна.
- Да… - смеялась и скулила она, извиваясь, однако от боязни ударов.
Я, конечно, решил испортить идиллию - пощёчина, хоть и очень лёгкая, ей не понравилась, после чего я перекантовал её на живот и со всей силы залепил пятернёй по жопе; она сильно заорала и попыталась вскочить, но я вовремя налёг на неё, ногами прижимая её ноги, одной рукой держа её руки, а второй, насколько хватило духу, задал ей хороших плюх по тому же месту. Она сильно вырывалась, но моя хватка была как железная. Я целовал её в щёку, в ухо в шею - она в знак протеста мотала головой, вся трепыхалась. Я тёрся бородой об её широкую жирную спину - казалось, что если она вырвется, то убьёт меня. Я снизился насколько мог - хотел наверно поцеловать то место, которому сделал "бо-бо" - но понял, что так мне не дотянуться, да и она наверняка не захочет - она явно хочет другого!.. Я смачно поцеловал её мокрую поясницу и внезапно отпустил совсем, и скатился сам…
Она даже не знала, что делать, и вроде хотела уйти. Тогда я лёгким тычком достал её живот, а потом довольно сильно хлестанул по ляжке. Она что есть мочи приложилась мне по плечу, по спине, набросилась, осыпая градом хаотичных женских ударов, с сексуальными подкрикиваниями как на корте. Удары по печени и по лицу были что надо. Но я наслаждался тем, что всё же я заведомо сильнее её, этого крупного брутального Зельцера - просто потому, что я мужчина, - поймав её запястья, держа их вместе (смешной всё же жест), я поразил её почки с двух сторон и дал ещё под дых, она вырвала кисти, но я уже сидел на ней, прижимая руками ей руки, а член мой тыкался аккурат ей в рот. Она попыталась отплёвываться, тогда я, выждав момент, набрал слюны и плюнул прямо ей в рот. Это её привело в бешенство. Я отпустил её, перевалившись на бок и обхватив руками голову. Очень много сильных ударов в голову, больно в живот, невыносимо в пах. Я хохотал. Она кое-как опрокинула меня, подражательно взобралась - даже руки мои держала сверху одной своей! - щипая и царапая ногтями плечи и лицо, звучно пытаясь набрать слюны… Когда она приблизила свой ротик и чуть его приоткрыла, чтобы… я с силой харкнул ей в рот снизу! - за что получил кулаком в зубы, а потом она, удушая меня за шею и чуть не разрывая мне губы и царапая дёсны, долго тьфукала в мой раскрытый от хохота рот…
Я долго и терпеливо ждал, когда наконец она сделает это нормально и удовлетворится. Я растёр мерзкие холодные слюни об её плечо, об своё, и стал её целовать. Она сопротивлялась сначала.
- Ну что ты, обиделась, дочка? - выдохнул я дрожащим голоском. - Тебе не понравилось?..
- Нет! - вскрикнула она, ударив меня в живот, а потом накинулась и больно впилась зубами в плечо.
Я её втянул на себя, стал целовать и гладить.
- Я же тебя несильно бил, и тебе явно нравилось…
- Да, - вдруг блеснула её блядоватенькая ухмылочка, - но страшно всё равно - неожиданно…
- В этом весь и фокус. Зато какой экшен - даже протрезвели! А теперь просто ляг на спинку и раздвинь ножки…
- Мне в туалет надо…
- Потерпи уж две палочки - всё равно не отпущу - или ты хочешь дубль два? - Я осторожно взял её руки, сложил их, кончиками пальцев придерживая за запястья.
- Какой ты всё-таки… наглец! Извращенец!
- Только никому не говори.
Утром она, одеваясь перед зеркалом, недовольно завопила: что ты сделал, что теперь делать и т. п. На ней было коричневое платье - на шее засос, на лодыжках синяки. Она послала меня за пластырем в аптеку, потом расцарапала иглой от шприца это тёмное место - большим крестиком - и заклеила. Все, и особенно Санич, всё допытывались - что это за странная царапина и где она так наспотыкалась. Она смотрела на меня как на виновника - типа неловкого любовника - с презрением. Больше такого у нас не было - всё забылось, как пьяный кошмар. Да и вообще стало не до откровений.
41.
Воды опять никакой, вообще ничего - только те же запахи да те же соседи за перегородкой, вместо холода нестерпимая духота. Нет, я больше не могу! Я бросился в темноте на диван, корчась и всхлипывая. Потом искал верёвку, но не нашёл (да хоть бы и нашёл - наверняка не смог бы). Сидел, сидел, думал, думал, курил. В голову так и лезла всякая дрянь - чтобы не свихнуться, открыл свою тетрадку и карандашным огрызком накорябал:
без воды меня выворачивает
я пить пить Господи ПИТЬ
но незачем…
Надо всё же купить пистолет и пристрелить её.
Я любил тебя конечно
я убил тебя
Конечно!
даже может бесконечно -
Нет, её я не смогу, но всё равно… Нашёл только половинку старого лезвия "Спутник" и аптечку - наверно и этого хватит. Пришлось сходить за водой… Далее я согрёб все более-менее приличные таблетки, и принялся поглощать их, запивая противной холодной водой - таким образом, я заглотил наверно колёс под сто, зажал в кулак бритвочку, треснулся со всей силы головой об стенку, и, распахнув пинком дверь, повалился с порога в траву, где начал кататься, извиваться и пытаться повредить руку - выходили только царапины - уж совсем сильный нажим, чтобы разодрать, я сделать не мог…
Так валялся я, чувствуя под собою кирпичи и крапиву… Все размышления катились подростково-обыденные, можно даже словами Дельфина сказать: "Слеза за слезой,/ за раною рана/ моя жизнь утекает,/ как вода из-под крана/ - хорошо, если кто-то/ из друзей или близких/ подставит ладонь/ или собачью миску…" - последняя бы больше подошла, поскольку вскоре я весь облевался и обосрался…
Этот процесс был довольно длительный и мучительный… После пришлось вернуться к жизни - сбросить одежду и импровизированно искупаться. Благо были сменные шмотки.
Всю ночь меня трясло, в голове неслась всякая дребедень. В том числе даже опять зарождались растреклятые поэтические строчки: "Сквозь шлагбаумы снов не добраться / до конечной утренней станции смерти / А дальше - любовь та-та-та что-то там не одни, видишь ли, ангелы, но и черти!" - в общем неплохое проклёвывалось, и даже название появилось - как и принято у меня в последнее время, модерново-английское: "PLAYSTATION". Но тут я осознал, как это ублюдочно: всё-это, а потом стишки - нате вам! Что же, вся эта гадысть делалась заради этого стишочка - хуй вам в рот и мне тожа!
Процесс ожидания был непомерно длительным и мучительным… Как только нормально рассвело, я не выдержал и отравился к Зельцеру. Сегодня у неё в муз. колледже выпускной - меня ж приглашали, может как-нибудь… с кем же будет она?..
Я разбудил её, она меня впустила, даже не угостив своей сладковато-дебильной улыбочкой, более обычного была раздражительна-недовольна спросонья, и совсем не чаяла меня увидеть. "Что ты хотел, Лёшь?" - ещё одна её коронная фраза, обозначающая свершившийся в её сознании перевод наших отношений в плоскость какой-то отвратительной казёнщины. Я очень сбивчиво сказал, что надобно мне саму её - что мне плохо и одиноко одному, что всю ночь думал о ней и даже решился на суицид с таблетками… "Ты совсем, что ль, Лёшь, глупой?" - с обывательской, бабьей пренебрежительностью произнесла она, заваривая себе чаю с грушей, очень нехотя предложила мне, сказала: "Заваришь сам", а потом ещё: "Подожди - я погуляю с собакой", и вышла. Мне было отвратительно плохо - я понял, что всё, концовочка.
Когда она вернулась, я пытался давить на жалость - ныть и напоминать, что чуть не сдох, на обстоятельства - напоминать, что сегодня выпускной и как же она и Петя - сама же тоже приглашала, говорила, что все будут с кавалерами, а ей неудобно… пытался прикоснуться к ней… - но ничего не помогало - она очень раздражалась и вопила, что у неё нет времени на всю эту лабуду, а я сам виноват - потому что "глупой" и "надо было себя лучше вести!" - а как, золотые, как?!
Не допив чай, она пригласила меня ассистировать - гладить платье и вешать его на вешалку, упаковывать туфли в коробку и пакет, а потом и тащить всё-это.
В троллейбусе она посмотрела на мою руку, которой я держался - "Ты где это, Лёшечка, так исцарапался?!" - и стала хохотать. Вылезли на рынке и долго таскались - она покупала одноразовые стаканчики и салфетки. Моя помощь была незаменима, и в глубине души я начинал надеяться на лучшее - что сейчас поплетусь с ней, буду весь день помогать и ассистировать, потом поздравления и танцы, нажрусь и поеду её трахать - насосня! - но она всю дорогу на меня кричала: то не так, это не эдак, и наконец попросила отдать ей вещи и идти своей дорогой. Я явно опешил и сильно замялся - даже она заметила и чуть сжалившись осведомилась, куда я пойду и чем намерен заниматься. Я сказал, что вообще-то очень хочу пойти с ней и к тому же очень хочу есть. Она поколебалась и сказала, что можно пойти поесть в столовую мэрии, потом спросила, есть ли у меня деньги на это и "на так далее" - если б я и был приглашён "на бал", есть ли у меня приличная одежда. Я сказал, что не это главное - ответ её необычайно раздражил, и я тут же добавил, что, конечно, всё имеется, даже в избытке. Я хотел задушить её, пристрелить тут, на площади, в руках с этими дурацким платьем и туфлями, стаканчиками и салфетками - всё-это залить кровью, растоптать грязными подошвами!
В этой столовой всё хорошо и дёшево - решили взять фаршированный сладкий перец, салат из помидоров и компот из чернослива. Она заказала, я всё повторил себе, хотя это всё же было дороговато; за себя она заплатила сама. Я чувствовал себя неуютно - в своей тарелке как в её, уже на своём развалившемся диванчике, как принцесса на горошине и на бочке с порохом, но решился на последний отчаянный шаг - сделать вид, что мы мило болтаем и загрузить её какой-нибудь весёлой историей из нашей ералашной жизти.
12.
На другой день мы проснулись довольно поздно и будто в другом мире. Вставать не хотелось вообще. Мы поочерёдно, отягощаясь, трясясь какой-то дрожью, как от холода, хотя было тепло, встали помочиться и попить воды, а потом слегли опять, и вроде снова накатило.
- Саша, я этого не вынесу, - простонал я, замечая, что голос мой звучит как-то по-протезному, - я ж ночью чуть не сдох.
- Да я-то, - отвечал он без иронии, трясясь и говоря также дискретно, - щас музыку послушаем.
- А бабка?
- Наша музыка, Олёша, не очень оптимистична.
- Ты уж меня извини, - начал я, собираясь с мыслями, вспоминая нечто нехорошее, - я что-то совсем…
- Зверь ты, Олёша, - вздохнул он, - весь чайник изогнул, лужа крови… Как ни странно, ничего особо не болит - как будто всё во сне было… Особо - я подчёркиваю…
Он включил "мыльницу" потихонечку, и мы впервые прослушали "Dark Side Of The Spoon" Ministry, "Nova Akropola", "Macbeth" и "Kapital" Laibach. В финальной композиции последнего на фоне ломаного электронного ритма и рэпа вдруг откуда ни возьмись возникает русское церковное песнопение: басовитое "Гос-по-ди!.." - мы были потрясены этим, но ещё более тем, что "мыльница" передавала сие с каким-то невероятным стереоэффектом. Когда композиция закончилась, мы услышали своеобразное её продолжение из комнаты с бабушкой - там, оказывается, батюшка читал над усопшей…
Вынесли, конечно же, без нас - народу аврал, а пьяненький дедушка всё равно несколько раз входил к нам и приглашал не понять куда. Мы сказали, что нам надо в институт, вернее, на практику в школу, вынуждены были подняться и пойти прочь из дома.
Конечно, мы шли не в школу, а в ближайшую рыгаловку - на автовокзале. Состояние было отвратное. Даже и пить, даже и пива не хотелось - да и опасно - мало ли что… Всё вокруг было если уж не совсем страшным, как вчера, то неустойчивым, подозрительным…
- Вот у Шопенгауэра, - пытался разглагольствовать я, судорожно, но долго подыскивая слова и забегая собеседнику наперёд, - наглядная (в буквальном смысле наглядная!) картинка мира как представления: если все сдохнут, останется только одна какая-то одноглазая калека-букажка, то мир будет существовать, поскольку ею воспринимается, а уж если выколоть, то всё. По мне, реальность - она как абстрактные узоры на обоях - чтобы увидеть в них смысл (например, зловещий) нужен человек, да в определённом состоянии - например, с похмелья.
Он равнодушно хмыкнул.
- У меня так доходило до того, - продолжал неизвестно для кого говоривший оратор, - что я, отливая с будунища в тесном санузле, узрел через клеёнку на стене - посредством не понять откуда возникшего эффекта так называемой 3D-медитации - трёхмерное пространство - ясное, прозрачное и просторное…
- А как лик-то возник! - внезапно оживился ОФ.
Один раз - как водится во время похмельной бессонницы - мы смотрели дедов ящичек (у него ещё не было звука), и вдруг на не очень динамичной картинке какого-то фильма я увидел лик - типичный древнерусский Спас - он, естественно, не был явлен по ТВ как таковой, а как бы смутно проступал, как будто выключили телевизор - старый советский рыдван, - и на погасшем экране горят рудиментарные цветные пятна. Я хотел сказать О’Фролову, но не стал его пугать - и так было страшновато. "Видишь?" - сказал он. - "С прямым тонким носом, почти как у тебя", - сказал я, пытаясь даже пошутить, чтобы не помешаться в этот миг рассудком - взгляд был невыносим. - "Да" - сказал он, и вскоре лик растворился.
"Да…" - повторил я теперешний и поклялся себе и товарищу, что никогда больше не притронусь к этой мерзкой зелёной маслянистой слащавой жидкости. С тех пор мне неприятен даже самый запах и привкус конопли, а молоко, тем более, кипячёное, я не люблю с детства.
Однако главное, как оказалось, не в воздержании-невоздержании, а в том, что тогда в нас проник сам вирус измены, вселился (или просто проснулся, активизировался внутри) этот метафизический страх, и теперь уже нельзя беззаботно наслаждаться ничем, даже вином, нельзя быть уверенным ни в чём, даже в таких обиходно-бытовых вещах, как трёхмерное пространство и линейно текущее время и, соответственно, даже в собственном существовании в них. Всё какое-то непрочное, неоднозначное, странное и страшное - как для Кастанеды-воина, увидевшего и понявшего другое, откуда уже возврата нет… Впрочем, тогда мы его не читали ещё…
Надо отметить, что в отличие от ОФ, тоже зарёкшегося вслед за мною, я этот обет сдержал.
Полчаса переходили дорогу, взявшись за руки, как пидоры, пропуская машины, которые ещё метров за сто. Некий горбатый москвич как назло-назло ехал крайне медленно.
"Ну ты едешь или хуй сосёшь?!" - не выдержал я, заорав на деда, восседавшего в своём авто с осанкой маршала на параде. Окно было открыто, а сам он был в шапке-ушанке, величественно обернулся - наш Дядюшка дед!
13.
Дед запоздало затормозил (мы всё дохли, и сразу что-то опять щёлкнуло в черепе и появилась мысль - как прекратить? а если не удастся затормозить?!), сдал назад:
- Э, ребята! поедем со мной, помочь надо.
Мы переглядывались, притормаживая.
- Да не ходите вы уж один день в свою школу - и так не ходите ни хера - что я не знаю, что ль?
Кое-как залезли, сев на железный грубо сваренный крест, занимающий весь салон и даже торчащий сзади из багажника; едем, молчим, жмёмся.
- Что, ребята, молчите-то как убитые? - казарменным тоном осведомился дед.
- Да хреново как-то, дядь Володь, - еле выдавил из себя ответ за двоих О’Фролов.
- Ничего, щас опохмелимся… Щас схороним, закопаете… закопаем… и нормально… - бурчал дед, протирая запотевшие изнутри стёкла. Мы и дышать боялись.
- А ты, Столовский! - чрезвычайно жёстко вдруг забасил дед, - с ума сойдёшь: так пить нельзя - как ни приду, он вразмандец сидит с дружками - длинный у вас там такой есть - тоже, видно, алкаш… Не с того вы, ребята, жизнь начали - не тем и продолжите… Не дай-то бог!..