- На себя, блять, посмотри - как будто ты с того! - тихо высказал О’Фролов мне, а потом громко деду его же текст: - Да, дядь Володь, жизнь-то её не обманешь! Не тем продолжим, и не тем и закончим! Знать судьба наш такой!.. - Я даже удыхать не смог - в таком состоянии звучало как настоящий "реквием по мечте". Приехали!
Единственное, что мы осуществили, это вытащили крест из багажника, а потом погрузили туда два табурета. Ещё О. Фролов, который всегда (то есть иногда и не совсем к месту) утверждает, что у него "тонкий художественный вкус" (что тоже весьма спорно), нанялся обкладывать могилу напоминающими саманы пластами, вырезанными из верхнего слоя земли и скреплённые вросшей в неё травой. Я просто сидел на лавочке у соседней могилы и наблюдал.
Почему у нас на каждом кладбище, думал я, понаделаны эти железные оградки - тяжелые, громоздкие, грязные и ржавые, то есть практически и эстетически несуразные - будто каждый хочет отгородиться от других, застолбить навечно свой персональный клочок земли - а как же русская соборность и всё прочее? Скорее всего, эта традиция повелась с советских времён, но каковы её психологические причины и значение? - как бессознательное противодействие всеобщему коллективизму-коммунальщине? Хе-хе, как говорит в таких случаях ОФ.
Его, кстати, несколько раз пытались поучать мужики: мол, не так надо класть, и он психанул и всё бросил.
- Что, Столовский, не можешь? - подтрунивал дед.
- Сами не можете, дубы-колдуны! - отмахнулся непризнанный маэстро, подходя ко мне.
- Да, Саша, традиции и новаторство в их единстве и противоречии… - философски заключил я. Дед даже расслышал и заключил весомо: "Умный, блядь, не то что энтот".
Мы смотрели на мусор, наваленный тут и там - это навевало элегическое настроение, и хотелось мурлыкать: "Дворник, милый дворник, подмети меня с мостовой…"
- Подобно тому, яко жизни их были помойками, весьма многие человеци здесь обретаются аще на помойке, - изрёк Великий, кое-как стилизуя.
- И зело многие, как и при жизни, - из-за ближняго, близлежащаго свояго, - дополнил я, кривляясь.
- Поди-ка, Олёша, Цезарь, сюда, - ОФ подзывал меня к заросшей могиле, судя по "благородному" обращению, с неким умыслом, - видишь цветочки такие, колокольчики - просунь руку и дотронься до цветка.
- Зачем?
- Всё у тебя "зачем"! До абсурда доходит: "О.Шепелёв, дай закурить" - "Зачем?" - спародировал он меня, - не хочешь, как хочешь.
Я боязливо потянулся к бутончику и только его коснулся - отдёрнул руку как током поражённый, сердце чуть не разорвалось! - он всего-то резко и со щелчком раскрылся! Довольный О’Фролов вовсю укатывался. После попробовал сам и тоже весь передёрнулся. "Детектор, - сказал он, - Отпустила Ли Вас ИЗмена?"
Поехали почему-то обратно. Разгрузили табуреты - на них стоял гроб - хорошо хоть не наши - а то как-то… А потом Дядюшка дед и говорит: "Пойдёмте, ребята, выпьем. Вы только не обижайтесь". Мы (якобы с похмелья, конечно же) зашли в его нежилую половину - по стакану самогону. Саша выпил, поперхнулся, пропищал: "Спасибо-ох…" и выскочил побыстрей на порог. Я спросил запить, и дядюшка Володя решился выдать мне какой-то маслянистый кувшин с компотом - я тоже поперхнулся, "Всё", говорю, и тоже ушёл.
Мы сели у себя, поставив чай и решив спокойно послушать что-нибудь "чуть-чуть пооптимистичней", и тут подействовал змий. Стали мытиться, где бы раздобыть выпить - единственный вариант - дед, "поминки" - но ведь стыдно: за кого он нас сочтёт?
Напряжение возрастало - мы нервно ходили туда-сюда, ломая и почему-то потирая руки. Не прошло и десяти минут - хоп! - заваливается дед: "Давайте, ребята, выпивать", - говорит он мягко, выставляя на стол бутылку водки и банку бражки. Тут-то мы и осознали, кто из нас алкаш.
Окончание 41.
Удалось её рассмешить. Всё было как раньше - я был необходим (в том числе и опять нёс её вещички), но как только мы дошли до перекрёстка, она сказала прощай.
И что делать?! Наелся, как дурак на поминках - есть такое выражение. Живот болит, тошно, ещё жарища. Только начало дня. Один в берлаге, всё то же. Стихов не напишешь, таблеток уже нету. Выпить - но время ещё рано, Санич только выехал в институт. Одному не хочется, да и вдвоём… - сколько можно жрать? - уже невмоготу становится… Так я сидел на той самой лавочке около "Чижика" и в очередной раз не знал как быть. На кафедру что ль сходить? Да какая сейчас мне кафедра! Как можно так жить, чтобы весь мир вокруг какого-то никчёмного Зельцера вращался? Мало ли что ль людей вокруг, кроме неё и Санича? Я почему-то никого не знаю и никого и в мыслях нет - даже эти двое едва могут сосуществовать: если я уж с Зельцером, то даже забываю о Саше и особо не хочу его видеть.
Так рассуждал я и добрался до того, что "Робинзон Крузо" Дефо - не что иное, как книга подлинного солипсизма - кстати, первая, которую я прочитал - правда наполовину вслух с матерью, которая меня заставляла из-под палки - но зато книгу воинственного суперсолипсизма ("Человек-невидимка") я уже читал самостоятельно… Стать бы невидимым и устремиться за ней - понаблюдать что за бал-маскарад!..
Вдруг меня осенило. Я пошёл на работу к Репинке - когда я ей недавно брякнул, что хочу, мол, купить пистолет, она сказала: приходи, Лошадиный Нос как раз продаёт - макаров старый, всего две тыщи. Я то не решался, а то пару раз приходил поздно, когда уж все разбредались из офиса. Теперь вот самое то.
Все были на месте и занимались фигнёй: сидели в чате и в порнушке, что-то писали, Репа с боссом на непонять откуда возникшем настоящем столе резались в настольный теннис, изредка, изловчившись, охаживая ракеткой по опрометчиво выставленному заду какого-нибудь рядового своего шершня. Что это за организация - не каждому дано понять: они же "Идущие вместе", они же "Гринпис", они же предвыборный штаб СПС и прочих всяких партий - кажется, если кому-нибудь из тамбовских насосов надо обделать дельце любой серо-замутнённости, он уже знает куда обратиться.
Я появился - в красной майке с Че, со звездой на бляхе.
- Э, нам такие не нужны - партизаны полной луны! до свидания! - поприветствовал меня "басёк", Лошадиный Нос, и я даже замялся в дверях.
- Ды заходи, - разлыбилась Репа, - що надыть?
Я увидел упаковку красных маек с изображением Путина.
- Можно мне маечку?
- На, - сунула Репа.
- А можно дьве? - я старался продолжить игру.
- Ну нате, - сунул недовольный Лошадиный Нос, - и уходите, не мешайте, мы работаем.
- Подрисую усики - и самое то, - пошутил я.
Внезапно басёк выхватил у меня майки, положил их к остальным и убрал всё в шкаф.
- Нечего вам давать - вы, блин, долбаные экстремисты, - посетовал он и стал опять меня выставлять.
Я вызвал их в коридор и сказал, чего хочу.
- Для суицида? - разлыбилась бессовестная Репа.
- Нет, тогда нет, - заявил Лошадиный Нос, собираясь уйти. (Иногда у него, беспринципного, появлялись странные гуманистические принципы - хотел уволить чувака и спрашивает у всех: кто, мол, его близко знает, есть ли ему на что жить - а то вдруг ещё уволишь, а он с собой покончит… - "Ды хуй с ни-им!" - разлыбилась на это тотально беспринципная Репорепатриантка.)
- Просто - для самообороны, - поспешно выправил положение я, - меня хотели избить - шёл ночью…
- Тогда ладно, приходите завтра с деньгами. Только не вздумайте потом в своих книжках про это написать! А то вы, писатели, такие… Кстати, что вы не пиаритесь?
Я сказал, что пиариться в Тамбове мне западло, да и вообще на хуй надо. Он покрутил пальцем у виска, а Репа меня вытолкала.
На другой день я, поскольку не спал, заявился в это же время. Залетела какая-то девчушка, с какими-то бумазейками, вертится, смотрит на меня, улыбается: извините, говорит, мне что-то лицо Ваше знакомо…
- Я писатель, - невнятно отозвался я.
- Да вы что - это же известный тамбовский певец Николай Кулябка! - громко пояснила Репопрофанка, и я не удержался от почти истеричного удыхания.
Через десять минут я уже шёл по Советской с приятно отяжелевшим карманом. "Простейшая конструкция, повсеместно распространенная вещь" - "Номера сбиты, недавно смазан - приятной тухлятинкой пасёт" - вот и всё. Обойма с восемью патронами, пачка с ещё пятью. Показали, как передёргивается - заедает немного, отдача неплохая. Поезжай, говорят, за город, в овраг, постреляйся (ага, суффикс-оговорка - только не по Фройду, а "просто чисто такая бойда"!), держи руку прямо, поддерживая второй, нажимай сначала чуть плавно, а потом, как почувствуешь, сразу рывком, бери чуть выше цели, а вблизи не промажешь - только есть тут злая шутка - как бы задержка - направляешь в рот, нажимаешь, вроде как бы щелчок - фу, думаешь, осечка, думаешь, пронесло, теперь бы только и жить, а он как раз через полсекунды тебе мозг и выбьет - сюрпрайз! (И ещё "от фирмы" всучили какую-то брошюрку без обложки!) Их шуточки меня расстроили, но вскоре я воспрянул духом, наслаждаясь осознанием того, что теперь запросто могу заявиться к Зельцеру и вышибить ей мозги! Если собака не помешает - хотя вот уж кому вышибить!
Я взял пива, поехал, пока не столь жарко, в карьер и расстрелял четыре пули - мало ли что, может ещё пригодятся…
"Коловой" - одно слово… как неаристократично! Вся жизнь, блять - нет чтоб был дворечик небольшой, с нормальной температурой и вентиляцией, нет чтоб уть-утевая была, маленькая, умненькая, а не "Алко-Зельцеры мои, тупые, блять, как глухари! (Я их люблю и ненавижу их!)" и, блять, даже кончить нельзя эффектно… Всё - грешно… Но… НО!
О, мэн, оружие в руке - клинок, ментовская дубинка или пистолет - сама его тяжесть, потенциальная энергия так и просится перетечь в движенье мышц - удар, спуск, выстрел - в энергию разрушения, которая кажется созиданием и гармонией. Замахнулся - бей! И будет облегчение. Иначе - худо - как прерванный половой акт. Попробовав раз - бью и сейчас! - игнорируя разум! - кажется, многие становятся доблестными солдатами и палачами-садистами лишь из-за этой приятной инерции…
Дома теперь у меня нашлось занятие - я поигрывал пистолетом, обнюхивал и протирал его, потом рассмотрел брошюрку и научился по картинкам выхватывать пистолет из-за пояса, одновременно снимая с предохранителя и еще кое-каким штучкам. Всё-это, включив Ministry, я многократно отрепетировал перед зеркалом. Но главное - я сделал из своих широчайших подтяжек подобие кобуры - чтоб таскать его под мышкой.
Вечером, как немного спала жара, накинул сверху рубаху, застегнув её на одну среднюю пуговицу - и на улицу. Какой насос! Ходить с волыной - мечта поэта! Уж если когда надеваешь подтяжки, просто идёшь и чувствуешь себя как-то несколько более уверенно, как положено по-мужски и воинственно - а тут уж совсем! - будто шагаешь ты себе не такой, как был вчера - нет! - а почти Генри Роллинз, Маяковский, Пётр Великий или Бенито Муссолини! - ведь каждому, кто что-нибудь не то, я смогу расшибить нос, а то и продырявить башку!
Потом я так и приходил к Зельцеру, но как только входил, сразу перекладывал всю систему в рюкзак, заворачивая там специально заведённой тряпкой. Пару раз в пьяном виде нас с Федей тормозили менты - чудом обошлось, поскольку, ища свои "колюще-режущие", они обшмонали по телу и заглядывали в рюкзачок - один раз я просто прижал его рукой, а они почему-то не заставили поднять руки (!), второй он был завёрнут в кофту в рюкзаке. Просто не ожидают.
42.
Я не мог выдержать. Кое-как скоротав время до обеда - дабы не разбудить её звонком - отправился на кафедру, чтобы звякнуть оттуда. Там никого не было, сидела только секретутка, которая меня и не знала. Я представился и попросился позвонить. Её не было дома!
Весь на нервах я отправился на Кольцо - а куда ещё?! Пойти звонить к Саше, к Репе - нет - рано, да и непристойно уже! Жара была нестерпимая, никого из знакомых не появится до вечера… Сейчас пойду, рассуждал я, последний раз позвоню (хоть и неприлично, а куда, как говорит Коробковец, поденешься?!), вернусь сюда, возьму пару пива, выпью, зайду в сортир, напишу записку: "Во всём винить Зельцера - она меня, гения, не любит. А Федя, подлец, должен мне бабки - пусть отдаст Саничу. Ну вот и всё, золотые, рукописи передайте ОФ"…
Её по-прежнему не было - всё-таки я безумно надеялся на то, что она возникнет, заслонив от небытия! - извини, Олёша, меня! Время уже пять часов - "…и что надо кончать!". Взял две банки своего "оригинального", примостился опять на лавочке на Кольце (той самой, откуда было начало) и начал их выпивать - с тяжёлым сердцем выпивать, жалея себя выпивать… но с жаждой - ведь жарко! Голова моя склонилась на грудь - приятно пахло потом (я был без майки), маслом, порохом и металлом - "just a fucken little", just a fucken metal, он приятно холодил кожу и отяжелял-укреплял плечо… Но для меня это всё равно нехорошо - я совсем буйну голову повесил и даже не заметил, как кто-то подошёл ко мне вплотную. Он пнул меня в ботинок.
- О, привет, ты что здесь один загораешь? - это была она, Зельцер, её коронная ухмылочка, в своей алой рубашке, с баттлом пива в лапках и немного поддатая.
Я подумал, что у меня глюки - солнечный удар хватил, или может так всегда бывает перед смертью, а может… я уже выстрелил?!
- Что сидишь-то, говорю?! - она снова легонько пнула мою ногу.
- Тебя… - давясь комком в горле, вымолвил я, - тебя жду… Я тебе звонил…
- Да я тут с чуваками бухаю. Хочешь, пойдём с нами. - Я наконец поднял голову, уставившись на неё мутным взором. - Ну, я сейчас, Лёшь, - попысаю в сортире - хочешь, пошли со мной.
Я покачал головой - окончательно потерял дар речи. Она ушла, я расковырял, чуть ли не разорвал вторую банку и чуть ли не залпом выпил.
Там же! Ну давай, Ган, комон!
Но вот она, нелепая дочка, уже вышла из-за угла и приближалась - своей походочкой, в своей рубашечке, со своей дебёлой улыбочкой…
Сказала, что надо взять в "Легенде" пива и чипсов. Мы и взяли. Шли по Кольцу - и тут уж меня увидели все (то не было, не было, а то как специально собрались!) - пьяный ОШ, с какой-то бабой, с горой бутылок в руках…
Чуть в стороне от Кольца, в детских сказочных домиках сидели два чувака и пили портвейн. Познакомила нас - это были Сеня и Макс, тоже бывшие музыканты. Они были уже в неплохом состоянии. Я жахнул порту, заел чипсами, и распивая пиво, принялся рассказывать, как я, Санич и Репа залезли вот на эти скульптуры Медведя и Мащеньки - они довольно высокие - причём с баттлами залезли и пили портвейн прям на них, чокаясь друг с другом с них!..
- Это вы вот эти черти безбашенные - "ОЗ" что ли?! - в один голос удивились они. Я тоже удивился. Оказывается, Зельцер рассказывала им, и многие рассказывали им, а я просто не очень внятно назвал фамилию, да они уже "сам понимаешь"… Они повторно довольно радикально поприветствовали меня (не то, что в первый раз!), я даже немного смутился. Очень просили, чтоб я что-нибудь прочёл. Я сказал, что сегодня не могу и вообще редко читаю, особенно на память. Я вспомнил про свою тетрадочку в рюкзачке и дал её им - они читали, дохли и всячески одобряли. Зельцер - вот уж кто явно такого не ожидал!
Мы с ней пошли в туалет - теперь уже за угол какого-то околоцерковного здания.
- Да ты насос, - говорила она, щипая меня за задницу, оборачиваясь - не видят ли они, - я-то думала, ты фуфло пишешь!
- Я же тебе говорил, пьянь, - опять чувствовалось напряжение, притяжение.
Сеня был уже в полный дуплет и неожиданно обругал нас и стремительно пустился "домой" - по замечанию Макса и Зельцера, совсем в противоположную сторону той, где он живёт. Я взволнованным- взвинченным сердцем надеялся, что Макс последует за ним, а я как-нибудь последую с Элькой к ней. Но Макс, как выяснилось после, надеялся примерно на то же. Зельцер, видимо, это смекнула, и сделала ручкой - типа "ну пока, мальчики!" - не опять, а снова! - и пьяно-размашисто зашагала прочь. Мне было неудобно, но я подумал, что мне-то в принципе и всё равно и всё равно ведь я пьян, резко подорвался, сказал: "Ну ладно, Макс, пока", отделился от него и побежал за Зельцером. Догнав её, я взял её под ручку, потом обнял за талию. Она не противилась (ведь она этого не любит), но благо меня не обнимала…
Дома мы поели бутеров, потом гуляли с престарелой-перепрелой Дуней, сидя на лавочке и выпивая пиво. На меня вновь накатила сентиментальность, я заговорил о том, что вдвоём с ней чувствую себя удивительно полноценно. Она, видно, мало понимала, о чём речь.
Как тут не вспомнить эту дурацкую легенду о том, как боги за какую-то провинность взяли и разделили человека - человека-андрогина, счастливого, безмятежно полёживающего себе на полянке и опушке, - пополам, всё-это смешали, разметали по белу свету, и вот каждый теперь ищет свою половинку…
- А, ну да, - равнодушно зевнула она.
Я решил зайти сзади - от противного.
- Особенно когда я сижу один, или, там, иду и вижу людей, которые обнимаются, целуются на улице…
Тут уж она встрепенулась!
- Бли-ин, так раздражает, вообще! - Далее последовал длинный экспрессивный, сочащийся ненавистью монолог, а я только вяло поддакивал.
Лязгнула дверь, кто-то вышел из подъезда, и она примолкла. Подошла какая-то деваха - вся такая длинная и спортивная, словно Курникова только с корта. - "Эльвир, ты что ль?" - соседка, подруга детства или вроде того. Туда-сюда, сколько зим, как дела. Я поразился, как она сразу сменила интонацию и пластинку - чуть ли не комплиментами сыпала. Я, конечно, молчал; я сидел на лавке верхом, впритык к Эльмире, засунув пальцы руки сзади ей под майку, а пальцы ноги снизу ей под трико и не успел убрать. Девушка пригляделась в темноте, хихикнула: "Да у вас, я вижу, всё в порядке! У меня вот тоже - мы вот с Костей…" - подошёл чувак и тоже с нами поздоровался и поговорил за жизнь.
Как только они ушли, она возобновила прежнюю тему:
- Блять, как же вы все заебали - во двор даже, блять, ночью нельзя выйти! А днём эти скрёбные бабки тут сидят - за каждым шагом твоим выглядывают: куда ты пошла, когда и с кем! Блять, взять пистолет - нет, лучше автомат! - расстрелять всех!
Я удох, вспомнив какую-то фразу из газеты: "Наркоман становится злобным тупым животным". Не выдержал и сказал её ей. Она обиделась, отталкивала меня, играла с собакой, игнорируя меня. Я попросил прощения, сказав, что это "пропагандистская чушь", насильно укоренил её рядом с собой на скамеечке и напористо засунул пальцы рук и ног ей в штаны. Я сказал, что и сам так считаю - что это всё отвратительно (бабки и соседи), но может не надо так радикально…
А потом мы хорошенько потрахались - можно даже сказать, с душой - после разлуки появляется свежесть чувств…
Да какая, на хуй, "свэжесть", когда я чуть…
Ладно, я кое-что пропустил - простите, дорогие мои, больше не буду!
Когда мы, идя к ней, проходили по территории рынка, я совсем расслюнявился - остановился и говорю ей: что же мне с тобой идти или нет…
- Конечно идти! Лёшь, ты что?
- Я всё же купил пистолет и сегодня хотел застрелиться.
- Ты что, Лёшь? почему? - удивление её было невинно-детским.
- Я никому не нужен, - сказал я и чуть не расплакался.
Она сама поймала мои ладони, сама обнимала меня, гладила по щекам, сама едва сдерживала слёзы (- или мне так показалось?)…