Я сидел как в клетке - в зарешеченной арматуринами стеклянной клетке балкона, высунув голову в окошко наружу - последнее не спасало, поскольку именно тут меня встречал ласковый поток из кухонной форточки - единственная вытяжка оттудова!
Наконец, они ушли, она пришла, и пошёл дождь - прямо при солнце - и не какой-нибудь там грибной, а дай боже! Я нашёл какой-то листок, ручку и начал писать, хотя ощущение-состояние было такое, что со стихами отныне покончено раз и навсегда…
На листке была нарисована рожица, явно женского полу, рядом с ней солнышко и цветочек - я подрисовал капли, чтоб получился дождик, а у девушки (весьма похожей на Эльмиру, конечно) получились слёзы… Ещё - прямо от цветочка шприц - тоже с капельками…
- Ты, что это, Лёшечка, никак что-то кропаешь там? - с небрежной иронией поинтересовалась "современница", "муза, блять" и "героиня".
- Да вот, приходится… - вздохнул я, поспешно складывая и убирая листок в карман.
Она начала канючить, чтобы ей показали. Ей было показано - она пробежалась непонимающим взглядом, фыркнула.
- Рисуночек хороший? - спросила девочка (по нему и видно, что ей не боле пяти годиков), - это я нарисовала, а ты испортил!..
- Хаоший, хаоший, - засюсюкал я, - ути-пути, блять, дочка, на хуй… Дай-ка я тебя как-нибудь…
Она неодобрительно взмыкнула.
- …поцелую, поцелую, доченька.
- Мммю! принеси лучше ещё яблочка.
Вот тебе и точка:
о том как мак
даёт тебе жизнь я думаю
я думаю а дождь идёт в жару
и ты лежишь одна
потный лоб и верхняя губа
и рядом я лежу в жару
на кухне растворитель варится заражать друг друга
ты можешь просто жить не думая
а дома я никак уже не буду о’кей
а яблоки меняют кожуру на мякоть
я режу яблоки ножом но жру кожуру
а ты пихаешь ножкой меня как кошку
к окошку я иду и думаю про дождь
а ты отравленная можешь только еле-еле есть
мороженое которое я ненавижу в твоей коже
я не увижу твоей кожи с твоей кошкой больше
ты ведь очищена ото всего вокруг
Собачку я для ассонансности заменил на кощечку, только и всего. Потом мне этот текст стал нравиться - именно своей "правдивой простотой".
48.
На следующий вечер повторилось то же самое. Гуляли с Вованом, выслушивая теперь его исповедь. Она совсем заигнорировала меня. Я просился домой (чтобы побольше успеть…), а она затягивала посиделки допоздна. Наконец Вован ушёл, и мы тоже поплелись обратно - втроём. Я даже боялся в душе: а не к нам ли он?
Оказалось, впрочем, что ему просто было по пути, а "не к нам". Не успел я зайти и приготовиться к принятию пищи и эротическим игрищам, как она стала намекать, что по сути-то дела меня сюда никто не приглашал. Я оторопел. Потом посмотрел сколько времени - было без четверти час - сказал жалобным тоном, что теперь уж мне не уехать, можно, мол, я как-нибудь где-нибудь на коврике…
Что и говорить, мне сделалось отвратительно плохо и обидно и хотелось удавить её, но сначала - всю её… Когда она постелив себе и бросив мне подушку и одеяльце, стала раздеваться и укладываться, я не выдержал: попытался всё же заключить её в свои трепетные объятия. Она с силой и с криком: "Всем вам от меня чего-то надо!", оттолкнула меня.
- Кому это всем?! - тут не выдержала и моя тугонакрученная (есть такое выражение: кишки на пальцы наматывать) пружина гнева.
- Всем, блять!! остоебало уже! совсем! всё, блять! все, блять! Все вы так и хотите от меня что-нибудь получить - кому переночевать, пожрать, кому поебаться, кому… - она выкрикнула, осеклась, превратившись в свою-мою любимую маленькую девочку, и осела у дивана, заплакав.
Сердце моё сжалось и я потянулся ладонями её, как маленькую, "пожалеть".
- Ну, что, дочка моя, случилось?
- Случилось! - пока братва не подключилась! - Она отмахнулась, я как-то увернулся, на мгновение застыл в замешательстве… и вновь осторожно потянул к ней руки…
- На хуй! в пизду! - взвизгнула она, - не трожь меня! - Я рефлекторно отдёрнулся, меня всего скрутило и затрясло, и я не знал, что делать.
Она ещё несколько минут проговорила словно в бреду, что все чего-то хотят от неё - чего-то урвать, что все суть блю пэссив гомосэкшуалз и что всех аз олл, май хани диарз, он и ин - на питужочка и в кощечку! Постепенно замолкла и улеглась, закутавшись в одеяло и посматривая как ни в чём ни бывало ящичек.
Ещё одно свойство телевидения. Понятие "отдыхать" теперь значит не только лежать на диване, а обязательно смотреть его - речь идёт о постепенном замещении функции сна, сновидения - ведь многие уже предпочитают бессонницу у голубого экрана традиционному релаксу…
Где-то около часа я покряхтывал, ворочался, вздыхал и постанывал, то и дело взбивая неудобную подушку. Ноль внимания.
- Эля, - наконец не выдержал я.
- Ну? - отозвалась она, - что?!
- …Можно к тебе?.. - голос мой звучал обречённо, но всё же не сдержался от полуулыбочки.
Она тоже почти улыбнулась и молча сдвинула свою подушку вбок.
Я сразу облапил её, вошёл в ее горячее равнодушное нутро и несколько раз рыпнувшись, кончил, едва успев выскочить.
- Что это было? - она с раздражением меня отпихнула, вытираясь трусиками, - какая-то животная выходка!
- Ну, Элечка, дочечка, давай попробуем ещё разочек!
- Нет! - заголосила она с детским притворством и взрослым злорадством. - Марш отсюда - на свой диван!
- Ну ладно уж, - буркнул я, отворачиваясь и взбивая свою подушку, - я уж пожалуй тут останусь…
- Нет! - запротестовала она снова, - ты будешь ко мне приставать!
- Приставать! - подскочил я, отбрасывая одеяло, - что за термины! Приставать к тебе будут на улице, а я твой любовник, сиречь ёбырь, ты меня сама сюда пригласила!
- Как пригласила, так сейчас и пойдёшь - в свою берлогу или как там её!..
- Ладно, но сначала я тебя придушу, - заявил я подчёркнуто спокойно, стащил (как бы не заметив её сильного сопротивления, болезненными приёмами разжав ей пальцы) с неё одеяло и обхватив руками ее горло. - По другому нельзя, сама понимаешь.
- Ну?!
- Что, блять, "ну"?!
- Душить?
- Души, блять, только попробуй!
Я начал. Душить я, дорогие, не умею, конечно, но сил у меня хватит даже на то, чтобы оторвать эту дурную буйную головушку!
- А-а!! - она нестерпимо громко взвизгнула, вся затрепыхавшись.
- Тише, соседи, - бросил я тем же тоном - словно кому-то постороннему, кто мешал - и сдавил ещё раз.
Следующее "а-а" было уже хриплым, глаза её увлажнились, в них был обычный неподдельный страх.
Я тут же отпустил её, поцеловал в лоб. Она, откашливаясь, отстранилась рывком, и в следующий миг из глаз моих уже осыпались звёздочки - я получил два сильных её удара, а потом ещё пару пяткой в живот. Тогда я опять навалился на неё, зафиксировав руки и прижав ноги.
- Beat me till I cry, beat me till I die! / Beat me till I black, beat me till I blue - I will always love you! - гнусаво-хрипло пропел я, подражая профану Мартину Жаку.
Она тяжело дышала, воинственно раздувая ноздри.
- Я вот недавно прочёл в книжке Лимонова… Когда его жёнушка стала приходить поздненько и он коим-то образом стал замечать на ее чулках пятна чужой спермы, ему стало очень плохо… и он решил сделать петлю на длинной верёвке, привязанной за что-то… Саму петлю замаскировал вот - под ковриком у их дивана - чтобы засыпать спокойно, с уверенностью, что в любой момент, если ему что-то не понравится, он может задушить её.
Её взгляд изменился, она чуть ли не улыбалась. Я отпустил её. Она встала, незаметно щупая стопами пол, перекинула мои постельные принадлежности.
- У нас никакой петли не будет, - категорически заявила она, - если хоть пикнешь - выкину.
Я про себя заметил, что если уж такие методы не помогают, то не помогут никакие, и стал медленно-мелочно укрепляться в своём решении поутру покинуть её навсегда.
49.
Утром повторилось всё то же. Сначала я сразу не мог уйти не попив чаю, потом пришли наши наркоманские друзья и было как-то неловко разрушать сложившуюся в их больном мозгу идиллюзорность "насчёт нас с Элей"…
После вмазки и ухода гостей она заявила, что ей надо пойти в ветлечебницу, узнать как и чем (а главное, за сколько) можно усыпить Дуню.
Собака, как будто услышав, что говорят о ней, бодро прихромала на кухню. Я, уже ни в чём не стесняясь и ничего не боясь, истеребил за лапы и шкуру это мощное старое животное, чем-то так напоминающее хозяйку… приговаривая:
- Скоро, дуэнья, тебя того, суки… И слово-то какое выдумали - "усыпить" - это, блять, убийство называется, а не "усыпить"…
- Хватит! Ты думаешь, мне её не жалко! Старая она уже. И кормить чем - ты хоть раз ей хоть кусок чего-нибудь принёс?!
- По-моему, она не голодает. А я, знаешь ли, дорогая, не работаю.
Да, дорогие друзья, она уже была совсем слепая, эта нелепая собачатина… А может, животные совсем не видят нас? Они, может, абстрактно чувствуют ласку, или кто-то даёт пинка… или еды?.. И мы для них невидимые неведомые боги - такие же, как есть у нас! И вот я, такое сознательное могущественное сверхсущество (занятое своими сверхпроблемами, конечно), смотрю на эту вот кощечку и решаю, будет ли она сегодня есть, жить, будут ли живы её дети и где они будут жить…
На какую-то мою ухватку Дуня рыкнула, и я в испуге отскочил от неё. "А есть ли такие люди, которых боги боятся?" - подумал я, кинув собаке кусок хлеба. Впрочем, тогда я, дорогие, всё время был материалистом…
Тема работы была продолжена при пешей прогулке к лечебнице и аптеке.
- Я гениален, - оправдывался я, - я не такой как все, поэтому мои занятия, мой образ жизни немного разнятся от других. Но я тоже иду на компромисс - вот допишу, пошлю на конкурс, скажем, в "Дебют", уже осенью получу две тыщи баксов! Куплю мотоцикол…
- Почему мотоцикл?!
- А что же ещё?! На него как раз хватит, и с ним-то я и стану радикальным насосом - буду везде успевать, катать девочек, гонять так, чтобы все чувствовали мой брутальный характер, а я свою остроту бытия!..
- Круто!
- Круто, конечно. Только сколько ещё надо сделать всего, да такие как ты мне не помогают, только мозги колебут всячески…
- Не будет этого, - вдруг просто заявила она.
- Давай поспорим. Ну год, ну два, три… "Дебют"-то уж точно мой!
- Пашёл ты! - она повернулась и пошла прочь.
Я остался стоять на перекрёстке, на солнцепёке, не зная, что делать; подумал о берлаге, и мне в нос ударил едкий запах, потом едкий запах этой кислятины, потом просто запах её квартиры (многое, в нём, конечно, от собаки), и наконец - как бы на более ближнем фокусе - едва уловимый, неописуемый аромат её потного летнего тела. Как вы уже догадались, последняя обонятельная галлюсинация была совсем невыносима - я побежал за ней.
Мы ехали в автобусе, сидя рядом. За окном мелькнул купол приезжего цирка, и я брякнул, а не сходить ли нам… "Приглашаешь?" - встрепенулась она как десять маленьких девочек - но почему-то тупых и жирных… Я язвительно пояснил, что это была шутка: неужто непонятно, что сие есть не что иное, как издевательство над физической (силачи и акробаты) и психической (кловуны, иллюзионисты, дрессировщики и пидоры) природой человека, и уж не говоря о бедных животных… Она мгновенно разобиделась, отвернулась, а я принялся теребить её, целовать в шею, уговаривая пойти лучше в кино или в галерею, где "имеется чем-то похожая на вас с Дуней картина "Леда" или "Царевна Лебедь"…
В этот момент в салон вошла Инна.
Я отдёрнул руку с плеча Зельцера, весь как-то отстранился от неё…
- Привет, - сказала она, улыбнувшись.
- Привет, - приветливо ответил я, понимая, что ноги мои находятся в соприкосновении с ногами сидящей рядом, а ее загорелые обнажённые - из-под коротенького коричневого платьица - ляжки не закрыть уже ничем.
- Как дела? - О, она просто прелесть, просто свэжесть, пэрсик, вах!
- Нормально…
Прошла мимо нас - коротенькое салатовое платьице, хорошо обозначающее хорошие молодые вещи - в самый хвост автобуса и присела там. Я ёрзал, оборачивался. "Кто така-ая?!" - громко-нервозно вопила Зельцер.
Через две остановки Инна, не удостоив меня и взглядом, вышла, выпрыгнула, упав в объятия Ксюши. Что-то сказала ей, показав на меня в окошко. Маленькая Ксюша заулыбалась и помахала мне ручкой. Я кивнул ей, а Зельцер со словами: "Ах ты блядина" ущипнула меня. Неплохо, дчнки мои.
"У меня сегодня планы", - повторила она эту странную фразу из какого-то параллельного мира. Когда другз ушли, она приказала мне собираться. Она хотела видеть Санича, Федю или "кого там" из моей никчёмной компании - я ей уже пересказывал, что в последнее времечко мы собирались пить сэм не на Кольце, в другом месте - довольно странном… Но сначала нам нужно было заглянуть в одну хорошую квартирку - купить димедрола по полтора рубля колесо…
Вечером мы пили чай, о еде не было и речи; она растолкла димедрол и подлечилась припасённым зельем.
Она легла, включив ТВ, не придавая никакого значения моему гениальному присутствию. Я разделся, переложил подушку с одеялом к ней и лёг рядом с ней, тоже с таким же независимым видом уставившись примерно в то, про что Лермонтов писал: "Я вижу полное гумно". Однако долго я не выдержал - через несколько минут после выключения генератора 2-й реальности я осторожно возложил руку ей на бедро - она стерпела и вскоре я воспроизвёл лёгкое движение поглаживания… потом попытался придвинутся сам…
- Хватит ёрзать! - заголосила она, вскочив, включив светильник. - Или чтоб спал как труп или на диван, заеба-ал! - В конце фразы голос её переходил в странные неестественные модуляции, картинные, по неприятному эффекту схожие с гнусавостью, но гортанные. Она хорошенько завернулась в своё одеяло. Я тоже отвернулся.
В недалёком будущем, друзья мои, наш быт украсит фантомно-протеиновая копия женщины, которая будет использоваться как постельные принадлежности: положил парочку "изделий" с собою, сплёлся с горячей тёплой плотью, насовал им во все многочисленные уютные щёлочки, улёгся на одну, побольше-потолще, укрылся, как одеялом, второй, поменьше-потоньше, и спи себе. И это не фантастика, а побочный продукт клонирования и нанотехнологии - мягкие и тёплые куклы, безличные, растительные как органические клетки, без детальной проработки внутренних органов - от тех, живых, отличаются лишь тем, что не беременеют, не писклявые, не капризные, не могут вас пилить - у них даже нет зубов! Немного мерзкие, правда, как слизни или черви, но дизайнеры над этим работают не покладая рук, и самые новые и дорогие модели уже…
Я проснулся пораньше, сразу поднялся - пока есть решимость… есть… Пошёл на кухню (собака за мной), поставил чайник… "Всё, - твердил я сам себе, - конец", и всё происшедшее, как мозаический рисунок или калейдоскоп, складывалось в единое целое. Первый день, второй… Какая всё-таки тварь! Вспомнилось, как приехав, я упал на колени и сказал ей, (единственный человек, кому я это сказал!): "Эля, позавчера умерла моя бабушка, моя бабаня - единственный человек, которого я любил. Последний раз я видел её два года назад. И всё это время мне часто снился сон о том, что она умерла - я очень боялся этого известия. Я засыпал с мольбами о том, чтобы этого не случилось, и просыпался от того, что это произошло - во сне, вставал - со страхом, что это случилось и наяву. Я почему-то решил в самом детстве: когда у меня будет девушка, она сразу умрёт… Несколько раз были уже такие моменты… Но вот появилась ты, прошло всего…" - всё-таки она пожалела меня!.. Она сказала, что она больше всего на свете любит Аннет, свою маленькую сестрёнку, которая живёт в Германии. Она меня развеселила: "Такая плутовка ваще, ещё хуже меня! Подходит ко мне, тянет в нос кулачок: "Э-ля, поню-хай мо-ю ру-ку!.." (чью манеру она имитирует: её или свою?) - намяла у себя между ног, бесстыдница. Я говорю: "Иди, папе дай понюхать". Я, признаться, по своей неискоренимой профанской природе обутьутькал её трогательный рассказик, и она разозлилась, назвав меня дураком и извращенцем… Да, она права: я мега-изврат и "дурак глупой" - потому что неравнодушен к ней, великовозрастному прибруталенному Алко-Зельцеру!..
Выпил чай, покурил, оделся. Подошёл к двери… Подошёл к ней - спит, как младенец, вся завёрнутая - из одеяла, как у младенца из пелёнок, торчит только лицо, да и то лишь кончик носа и подбородок…
Всё, домой - только не в берлагу! Пешком на новый автовокзал - двадцать минут ходьбы - поскольку не знали, меня и не встретили - 9 км от трассы - четыре часа ходьбы…
…Вернулся на кухню и на клочке бумаги, маленьком листике от блокнота, написал стихотворенье - на прощанье, на память. Не самое лушчее, конечно, чисто служебное - такое вот, дорогие, малодушие… Полностью процитировать его не могу, поскольку права всё-таки добровольно отданы ей, нехорошей. Среди прочего в нём упоминались зеркало ("…попал во власть зеркального пола…" - кажется, так) и имя Аллаха…
А с берлаги я съехал через неделю.
51.
Весь великолепный месяц август я чувствовал себя в бытии ещё более неоднозначно, чем обычно. Был я в деревне, часами сидел в своём саду, в зарослях и тени, вдыхая пряный запах спелых и прелых яблок, слушая их сухой мерный стук о землю, покуривая дешёвые сигареты и раздражаясь-наслаждаясь мыслеобразами о ней. Пытался анализировать, раскаиваться, ненавидеть, забыть - но только считал дни до её приезда - зачем?!
Только через два дня, стоивших мне наверно пару лет жизни, я смог встать с постели и отправиться в город лично разузнать, в чём дело. Оказалось, что воскресенье, и я прямиком отправился к Саше. Пытался ему всё-это пересказать, вывести, так сказать, картину апокалипсиса жизни своей, которую, как мне почему-то представилось, должно завершить ещё и сообщение о беременности Зельцера. Он, как всегда занятый более прочего созерцанием достижений мирового и местного спорта (включая моделирование их на компьютере), а также непрерывного процесса своего перехода в самогон, видимо, мало меня понял, усмехнулся самой phizability Зельцера иметь детей и сообщил, что буквально вчера весь день названивала известная особа, явно поддатая, и требовала встречи с известным писателем, на что его маман заметила ей, что "между прочим, дорогая мадам, он у нас не прописан".
Через час я вошёл - довольно стремительно - в "Перекрёсток" - в отдел, отделанный под заведение - увидел её за столиком в самом конце, устремился и - запнулся. Саша же запнулся на самом входе, покупая пиво…
Я сел на табурет у стойки - всего затрясло, руки дрожат, кулаки сжимаются сами собой… Она, раскрашенная, загорелая и довольная, сидит с двумя чувачками (лет так по-за тридцать каждому, солидненькие), пьёт пиво, показывая им "финку" (так, натуральный финский нож в натуральную величину; как выяснилось после, довольно острый)…
Я, так называемый лох, подумал, что она с ними, и не смог даже подойти - не от страха перед ними или перед финкой, а от страха перед ситуацией: зачем же меня, невесёлого и нервного, приглашать в такую тесную компанию! Саша же, кое-как удерживая в руке три стакана с пивом и пачкой анчоусов проманеврировал к ним и небрежно опустил добро на стол. Она бросила очередной пьяненький взгляд на меня и громко спросила: