- Чё Лёша-то там сидит?!
- Бари, комон! - позвал Саша, махнув рукой, я двинулся, и два самца встали навстречу мне, протягивая красные лапы и называясь. Дама попросила их остаться, но они откланялись (есть ещё приличные люди на Руси?..).
- Кто такие, - сказал я им вослед.
- Да тут познакомились, - сказала Зельцер, и первый тяжёлый камень отвалился, открыв вход в глубокую пещеру моей широкой души. Но тут, конечно же, обвал из всякой мелочи…
Она поведала, что с другими чуваками, тоже классными, была на пикнике. И вчера была на пикнике, и позавчера… Она внятно отхлёбывала пиво и не очень внятно поясняла нам, зачем ей "свинокол" и как она его транспортирует, пряча в карман-муфточку своего модного шота. Затем она пыталась живописать нам, как клёво лежать на пляже в Албании, читая Достославного, одновременно демонстрируя содержимое всех своих карманов - всякие дрянные буржуйские побрякушки, из коих я запомнил только брелок в виде микросхемы, поскольку потом пару-тройку раз с ним сталкивался в своём кармане. Я понимаю, конечно, самолётный перелёт, книжный переплёт, перепад температуры и климата вообще - но что я должен лупиться и купиться на побрякушки и жувачки?! - как те перестроечные детишки и их родители, отсасывающие за это у иностранцев или стоящие в километровой очереди вовсе не за водкой - "М" (еда), "М/Ж" (удобства), "МММ" (и богатство)!.. Э-эх-ма! буржуйские подарки, фуфложуйские вы охуярки!
Она выучила несколько слов, например "аршлох" - на наш вопрос что это, она ответила ребусом, что это ругательство, которого нет в русском, и я сразу же сказал "эссхол", а потом произвёл ещё и "арши-колу", а Саша - какое-то уродство вроде "ёрш-лох", "арши-кол" или "ёрш-кол"…
В общем, разговор не клеился. Мы решили взять парочку винища и отправиться к Эльке - смотреть футбол, как встарь.
Пока добрались, она немного улучшилась - словно выспалась. Дома она переоделась - теперь я мог видеть, что и руки, и пупок, и ступни у неё такого же неприлично рыжего для наших широт цвета (горячего и остропряного даже на вид - словно корочка гриль-цыплёнка) - и мы, закусывая немецким вурстом, (жёстким, будто произведён из немейского льва!), принялись налегать на вино. Старая слепая собака, питаемая целый месяц приходящей няней по кличке Псих, вышла поздороваться, но потом сразу убралась - даже я её не заинтересовал! - "Что бишь Авдотья Бунюэльевна вовсе состарелись?" - сострил я, радуясь чудесному избавлению.
Вскоре Саша улизнул в зал, и оттуда уже доносились его брутальные неодобрительные возгласы. Оставшись наедине со своей бывшей любовницей, теперь ведущей себя столь непонятно, я не знал, что и сказать - вылил из бутылки остатки, ещё довольно существенные, в два бокала, опорожнил их один за одним и дёрнулся встать - помешали ее ноги, которые она, сидя напротив, как раз положила на край моего стула. Я присел, в растерянности то ища что-то спасительное (выпивку) на столе, то смотря прямо ей в глаза…
- Лёша… - выдохнула она, а я сделал новую попытку встать. - Я вот там об твоём существовании задумывалась. - Её фраза была построена и произнесена косноязычно, словно она совсем отвыкла от родного В&М, но я усмотрел причину этого в том, что она, основательно подвыпившая для храбрости, пытается говорить с чужих слов, а именно со слов своей маман, что "пора бы уже о своём существовании задуматься", а в её last part существовании, пока ещё доступном её короткой памяти, но уже немного романтически-далёком, тем более, из Европы, лучшим как ни крути было моё существование.
- И что же? - сказал я как можно небрежнее.
- Ну я вот… всю дорогу читала "Идиота" и о твоём существовании… - высказала она, сбившись - увидев мою ухмылку. Я сбросил её ноги со стула, резко встал, схватил её за шею, но не смог сжать, трепещущие ладони сползли на горячие плечи, и слегка оттолкнув её, я сказал, что пойдём ужо смотреть футбол. Она схватила меня за талию и притянула к себе, вдруг я оказался у неё на коленях, а потом сразу сполз на пол, так что шея моя оказалась у неё в руках, а к ней ещё был приставлен нож - та самая финка. Я попытался ослабить её захват руками, но тут же почувствовал, как отвечая на сопротивление, лезвие противно едет по моей глотке.
- Всё? - ехидно сказала она.
- Всё, - подтвердил я.
- Перессал?
- Да.
- Кричи своему Саничу - что ж ты?!
- Больно так?
- Да!
- Будешь орать?
- А-а-а!
- Над чем ты смеялся? Надо мной, да?
- Да, ты говоришь как пьяная дура… А-а-а! (она нажала на кончик лезвия) Ты и есть пьяная дура!.. (я почувствовал, как лопнула кожа) Но я тебя наверно люблю - тебя.
Она перестала, ослабив.
- Это я о тебе задумываюсь, дрянь.
- А если я тебе перережу глотку?
- Я тебе и так слишком многое позволяю.
- Будешь бить?
- Не-а, - я вновь усмехнулся, сглотнув, впрочем, с трудом. Она бросила оружие на стол, я поднялся, повернулся, она с силой толкнула меня на стул, я осел, она тут же влезла на колени передом, теребя меня за шею и опять схватив финку, приставив к артерии на шее. Второй рукой она пыталась снять свои спортивные штаны - столь мной на её заднице любимые светло-серые, шерстяные, спортивные. Я крайне удивился и возбудился, но жёстко схватился за резинку и натянул их обратно.
- Пусть он уйдёт, - пьяно лепетала она, опять оголяя свой зад.
Послышались возгласы Саши, для которого самая захудалая футбольная баталия априори важней всех остальных процессов, протекающих в это время во вселенной.
- Никуда он не уйдёт, - сказал я утвердительно, - а ты вот должна пойти спать, пойдём…
- Я не хочу! - закричала она, - пусть он уйдёт!
- Мне тоже уйти? - я уже высвободился из-под неё и держал её за резинку штанов стоя.
- Нет, Лёшь, ты что? - прямо детский испуг.
Появился, наконец, Саша, выражающий какие-то бурные чувства. Пользуясь моментом, я отлучился в сортир. У них возникла какая-то возня, что-то грохнулось - вернее, кто-то. Надо ли уточнять? Вообще-то надо…
- Ты бы, сынок, сам что ли её отвёл?
Я стал поднимать её с пола, но она была вообще. Кое-как отнесли её вдвоём с Сашей, которому было неприятно, поскольку она била его по руке. Свалили на диван, она отключилась. Меж тем начался второй тайм и я вызвался слетать за бутылочкой.
Распили, посмотрели, было уже совсем неплохо-неплохо, но можно ведь войти и в фул-контакт с ражками - и я, благородно жертвуя фул-контактом с реанимированным горячим Зельцером, предложил Саше остаться. Он наотрез отказался и тут же нас покинул. Я стал тяжело вздыхать, пошёл курить. Вернулся, допил вино, встал на колени у её постели, теребя её за ступни. Так я стоял довольно долго, гладя её, сдавленно всхлипывая и кусая тряпку постели, собираясь, видимо, заснуть, но она лягнулась и выругалась - что-то насчёт похмелья. Поднялась, включила светильник, попросила принести ей попить, жадно выдула бокал воды и нервно стащила с себя штаны и майку - она была вся светло-коричневая, выключила свет, я быстро разоблачился и юркнул к ней, обнимая, скользя по ее гладкой горячей коже, гладя руками и ногами всё ее тело, потом приподнялся, нащупал шнурок, зажёг свет, стащил трусики-стринги (повальное увлечение ими безмозглых доченек докатилось наконец и до неё, моей пышнозадой рубенсэ - между тем, как говорят врачи, сие есть небезопасная, особенно в жаркую погоду, вещица: задняя деталь натирает нежную кожу и выступает как опасно-бактериальная магистраль от одного отверстия к другому) - там, под ними, как и ожидалось, белее…
Долгая разлука подлила масла в огонь - я просто ел её, она просто таяла, при этом я (сам от себя такого не ожидая) мычал что-то невнятное и блеял "м-моя маленькая!" (тоже мне, нашёл маленькую!). Она действительно была очень горячая, горячее чем обычно - словно вобрала в себе всю месячную энергию южного солнца! - и пахла чем-то возбуждающе чужеродным, мускусно-солёным. Я кантовал и тискал её как хотел, таскал за волосы, изжевал все пирсинги… - всё-это нежно, но страстно, и хотя чувствовалось, что мы друг от друга отвыкли, былой механики не было и следа - мы были как клубок змей, тесно свившихся и сладострастно жалящих…
Потом мы лежали, отдышавшись, отдыхая, положив друг другу руки на живот. Было слышно, как о жесть балкона бьются редкие капли дождя. Но это почти абсолютная тишина - чуть перефокусировав слух, я услышал стук своего сердца, и её. Было темно, и только через узкую прогалину между шторами на пол тускло проецировалось едва различимое, и от этого какое-то волнительное, словно эротическое подглядывание, мельтешение веток и трепетание листьев. Я понял весь ужас и величие момента, всю его тривиальность и простоту. Я понял, что это момент, но он же и вечность. Мне хотелось заплакать и рассмеяться, безумно танцевать и лежать расслабленно, любить бескорыстно и ненавидеть до боли в зубах и дёснах, умереть и жить вечно. Хотелось сообщить ей, проверить…
- Осень… - только тихо вздохнул я, и это слово будто всё в себя вместило.
- Не люблю… - вздохнула она, - тоска…
Мне представилось ясно, как лежу каждую такую осеннюю ночь один - слушаю и смотрю… - меня передёрнуло… - тут же я представил каждую ночь рядом с ней - и, дрожа, вжался в её тело.
- Я не выдержу одна, - проговорила она, словно прочитав мои мысли.
- Почему? - зачем-то спросил я.
- Плохие воспоминания… - чуть не плача пролепетала она, и мне представилось, будто всё-это в прошлом - и я как бы её бросил, а она лежит во тьме одна и плачет…
- Ты же не бросишь меня? - спросила она, и я подумал, что это не я, определённо не я её бросил, а кто?!!
Утром она собиралась в институт нервозно, стервозно, ругалась на меня, била Дуню. Не дала даже чашку чаю выпить, а вообще-то я хотел остаться дома, доспать, сготовить и поесть, дождаться её возвращения… Она летела вперёд - широкие шаги в гриндерах, косметика, кожаная курточка, пакетик в руках - словно рассекая только что проснувшееся пространство и убегающее время - воздух был влажный, утренний, холодно светило бессмысленное осеннее солнце… Я семенил позади, то нагоняя её, натыкаясь… Она ругалась:
- Ты что думал - каждый день будешь тут валяться?!
Я нагнал её, взял за локоть и остановил.
- Что-то мне такой компот не нравится, дорогая Эля, - спокойно сказал я, пытаясь преградить ей путь.
- Пошёл ты! Пусти! Опаздываю!
- Я уйду.
- Иди! - она рванулась, пробуксовывая, кидаясь грязью из-под подошв.
- Я уйду, Эльмира! Я уйду - больше меня не увидишь! - Крикнул я, понимая, что земля под ногами теряет прочность, а прозрачный воздух с лёгким паром от травы, отравляет и пьянит.
Она развернулась на ходу, намеренно киданулась грязью в меня и стала быстро удаляться.
Я чуть не ползком добрался до шлакоблока, влез на него, уселся, чувствуя холод, долго искал сигареты, потом спички, потом прикуривал, потом курил…
Да, золотые, я не ошибся - это было всё.
52.
Ранка от ножа была пустяковой (хотя не понимаю, как я, гипербоязливый, вытерпел это), а вот… Короче, сколько я не плевался и не убеждал себя, я знал только одно - что хочу её видеть - под любым соусом, пусть даже из слюны и крови…
Через неделю был концерт в "Спутнике" и я приехал туда с Сашей, стопроцентно уверенный, что будет она. Мы выпили по кружечке в "Витаминке", потом распивали "покрепче" у входа. Я весь извёлся, высматривая её и расписывая Саше, какая она сучка.
Она подошла с компанией, человек шесть - стояли чуть поодаль, что-то бурно обсуждая. Это она - пышноволосая, накрашенная, в неизвестных мне блестящих штанцах, подчёркивающих её крупные формы, в белой ветровочке с капюшоном, трезвая, не обращающая внимания на нас…
Столкнулись в коридоре - она кивнула головой, мы тоже. Саше не понравилось, но он был сосредоточен на другом. А я, хотя мы и сидели отдельно, только и делал, что стрелял взглядом за ней.
- Чё, иди к ней, - подзадорил Саша.
- На хрен она мне сдалась! - по типу самообмена ответил я, заряжаясь из горла порцией порту.
Через несколько минут я увидел её в зале, прислонившуюся у стеночки. Я протиснулся к ней. "Эльмира, - вокал мой дрогнул, потонув в звуковом хаосе зала. Она посмотрела на меня и отвернулась, продолжая говорить что-то подруге. Я схватил её за руку, потом за вторую. - Нам надо поговорить". Она ответила раздражённо, что она с подружкой, а потому не может. Я схватил её сзади под руки и начал волочить ко входу.
- Ладно, - сказала она, - пошли, мне надо на улицу выйти, только быстро.
Она вышла к ларьку и купила пиво. Было безлюдно, темно, холодно и ветрено.
- Ну, говори, - приказала она.
Я, с трудом проглотив внезапно подступивший к горлу комок, жалобно вымолвил:
- Я без тебя не могу, Эля… Будь со мной, доченька…
- Поздно, - басово отрезала она, глотнув пива, - надо было раньше думать, как себя вести.
Я начал ныть, что я-то себя веду нормально (а что, неправда, золотые?), что это всё она, но я согласен, я… Надо ли пояснять, дорогие мои, что ей сие было малоинтересно. Её уже захватило совсем другое - в коридоре она увидела Толю, подошла к нему и начала вести совсем нелепый светский разговорчик, поигрывая мобильником и игнорируя меня. Толя простодушно заинтересовался её игрушкой и она начала что-то ему рассказывать и показывать - они с лёгкостью случайности соприкасались пальцами и волосами - и было видно, что неспроста. Мне почудилось, что в воздухе приятно запахло горелой киноплёнкой, и меня чуть не вырвало. Я, искривив лицо и кашляя, удалился.
Саша обратал некую непонятную наркоманскую компанию - несколько неказистых, ссохшихся парубков и пара сочных дивчин - все шли непонять куда курить план, и я был вынужден присоединится. С другой стороны улицы я опознал в двух "почти мухинских фигурах" на остановке "новоиспечённую сладкую парочку", "мощный союз вековой" (тоже мне острослов несчастный!), сказал Саше. "К Толику трахаться, - лаконично определил он, - а автобуса-то уже тю-тю".
Мне эхом отдалось "уть-уть"! "Телл ми вер дид ю слип (нот) ласт найт", - лажово напевал я и нетерпеливо просил "выкурить, а ещё предпочтительнее выпить". Все были рады, что с ними участвует "сам О. Шепелёв", допытывали меня, кем я стану, когда закончу аспирантуру - "Хуиглотом" - сказал я, и все очень громко и продолжительно ржали. Так закончился мой бедный роман - первая его часть…
50.
Всё повторилось снова, хотя никак не должно было - просто как во сне, как в бреду…
Я приехал к Саше и стал ныть о Зельцере. Сказал, что намереваюсь пойти к ней на поклон, в рамках чего неплохо бы приобрести ей в подарок цветок. Я ожидал резкой отповеди, особенно насчёт цветка ("Блять, это ж полтора литра сэма!"), но этого, к величайшему моему удивлению, не последовало. Совершенно спокойно мы отправились на микрорынок (по пути, конечно, взяв по пивку) и выбрали там самый дорогой цветок розы. Случайно мы наткнулись на моего братца. "Что, блять, на блядки собрались?!" - грубо подколол он, сам затариваясь тортом и винищем, и тут же исчез. Я пересказал Саше прикол из чрезмерно знаменитого романа Йена Бэнкса: - "На Блядки", - отвечал папаша сынишке, утверждая, профан, что так называется один из ближних островков - они, как вы помните, жили на острове, в изоляции, и он сам учил его всем наукам, в том числе и географии…
В троллейбусе я вспомнил отрывок, показавшийся мне чрезвычайно важным: "Я… зажмурил глаза и проговорил свой тайный катехизис… там изложена правда о том, кто я такой, чего я хочу и что чувствую, и было бы жутковато услышать, как о тебе говорят именно в тех выражениях, в каких ты сам думаешь о себе, когда максимально честен и несчастен, - равно как было бы унизительно услышать то, что ты сам думаешь о себе, когда полон надежд и витаешь в облаках". Я запомнил его как эпиграф - правда пока непонять к чему. Ничего, Егорушка, "в аккурат всё сбудется, всё позабудется, всё образуется…".
"Ну и где твой Зильцер?!" - скривился Саша, коверкая фамелию и дверной звонок. И вот мы уже сидим на лавочке, берёзы шумят и качаются, всё скрыпит, в том числе и мои зубы, и Сашины. Я передал пакет с цветком, а сам пошёл "за смазкой". "Как бы не выбросил…" - боялся я. Мне вспомнился почему-то О.Фролов, как он "опустился" - эх, где-то он сейчас! известно где, что поделывает? - известно что, каково ему? - известно каково… Зельцер всё спрашивала про него, живо так интересовалась, а когда я ей в другой раз принёс письмо с фотками - сказала фи, даже, тварь, не взглянула…
В темноте и холоде дули из горла "Яблочку", заедая русскими чипсами, будто сделанными из какого-то теста. Едва допили, согревшись, появилась она, прошла мимо. Сердце моё так и подпрыгнуло, разгорячённая кровь ударила в голову, в горле не было голоса. Пошли с Сашей, позвонили. "О!"- распахнула она дверь, непонятно улыбаясь: то ли рада, то ли сейчас пошлёт. По инерции впустила, вошли.
- Я вот тебе цветочек купил… - сказал я.
- Правда-а? - удивилась маленькая девочка, и я достал ей большой колючий ствол. Показалось, на долю секунды в её взгляде мелькнуло выражение нежности - ангелическая моя!.. Она уткнулась носом в раскрывшийся красный цветок, а потом сразу ловко меня обняла и поцеловала в рот.
- Спасибо, - сказала она, - мне никто не дарит цветов.
- Да ладно, - я был тронут её детской реакцией. - Мы войдём?
- От тебя пахнет вином?
- Ну да, холодно…
- Я вот не пью…
- Мы тожа.
Начали считать медяки - её и наши - чтоб хватило на две бутылки. Хватило… Санич вскоре уехал, она легла и позвала меня. Всё же как приятно к ней нырять под одеяло - не в пустую, холодную постель, а к ней, живой, разогретой, пьяной. О, гспди! Сначала трясло, но было хорошо чувствовать её гладкое горячее тело, когда вокруг такая холодища. Сначала у нас были по два одеяла, а потом их сбросили, покрылись потом, её рыхлое тело с развесистыми грудями пыркало о моё, движения стали отточены, головы ясны, алкоголь сгорел как топливо страсти…
Данный мною ей данный цветок, весь высохший, облетевший и пыльный, ещё до-олго лежал у неё в шкафу на кухне, на самой верхней полочке - незримо присутствуя, как пресловутый скелетон в английской пословице - неощутимо насыщая воздух ароматом…
Часть вторая
1.
Как это всё началось опять - вернее, вернулось? YAA, ILL BE BACK FLASH BACK & JUST ONE FIX SO IMPOSSIBLE BUT REAL.MMI. Hey, sweetest twisted friends of mine! Noir Memoirs is fuckin’ goin’ on!
Я зашёл к Саничу занять уже третий за эту неделю полтинник "на жизнь" (на самом деле я его, конечно, сегодня же дарую змию - как и два предыдущих), а он, друг моя, и говорит: отгадай, кто звонил (он сделался уж связным-телефонистом и требовал мзды за свои услуги!). Меня тут же кольнула игла, меня сразу накрыла волна - этого флешбэка - "Неужели?!" - как выражается ОФ. Зачем же я ей понадобился, рассуждаю я, она ведь с Толей, барабанщиком "Беллбоя", живёт, всё нормально…
- А что мохнушечка твоя? - спрашивает он лукаво.
- Можешь радоваться, - отвечаю я, - Инна меня бросила.
Он улыбается:
- Я же тебе говорил!